Приходила греть руки

Добредала из леса к костру огней, пряча руки озябшие в рваном платье, приходила согреться, и перед ней расступались, склоняясь, двенадцать братьев. Я смотрел на нее, не спуская глаз, та меня согревала своей улыбкой. Это словно бы пробуешь первый пласт снежный, что на земле нарастает зыбко, это как наступаешь на лед ногой, и хрустишь, сердце стиснув, стеклом речного… А затем она снова стоит спиной и любуется-светится на другого. На сурового властного старика, что покрытые инеем брови хмурит, ведь ему покоряются лед, снега, леденящие душу призывы бури. Но девчушке смущенной все нипочем, ему имя Январь, для нее – Просинец, стал ей дорог и люб его хладный дом, как ему – ее взгляд васильково-синий. И медвяные травы я рассыпал, цветом вёсен её окружая нежно, чтоб оттаяла и не была слепа, для нее расцветал белизной подснежник. Созывал вместе с жаворонком тепло, что не дай только Макошь она озябнет. Но сиротку и солнышко не влекло, и признаться в влеченьи своем нельзя мне. Она гладит морщины все Январю, не заметив, как кожа на ручках треснет. И замерзше-высту́женное «люблю» не сорвется никак с свежих губ апрельских. Прибегала от мачехи и сестры к Январю, чтоб укрытье найти от гона. Он ей в мертвую щеки целует стынь и рисует узоры в своих ладонях. Полюбились ей лес в ледяной красе и кружащие в зимней игре метели, чью морозно-искусную ветра сеть заменить не сумели мои капели. Я и верить-не-верую, что старик своей дланью холодной ее согреет. А она отстраненно мне говорит: «Извиняй, с Январем все равно теплее».