Somnambulance

      Самоуверенность... Я не думаю, что ты допускал мысли о подобном. Ещё вчера твоя кукла могла остаться безвольным захлебнувшимся бревном в золотой ванне — безликим и безжизненным — стоило в своих собственнических объятиях тебе только чуть сильнее сжать её птичье горло. Она бы не кричала уже, да и после толчка через бортик она в кипятке побарахталась лишь для виду и попыток высунуть свой клюв из воды в пар.       Она еле разодрала тогда глаза с риском обжечь горячей жидкостью глазное яблоко, и её грудь, вылезшая-таки из пошлого блестящего декольте, округлилась, набирая воздух для очередного птичьего крика, как твоё решение присоединиться к ней в джинсах и джемпере отняло у неё голос. И какую-либо волю.       Твоё лицо — нет, твоя ледяная маска — выделялось из общей горячей картины в погрузившейся в полупрозрачное молоко ванной. Пернатая под тобой уже не пытается вырваться; надави весом тела в прилипшем мокром джемпере — и под тобой она могла бы спокойно наполнить лёгкие кипятком хлорной воды. Если бы в эту ночь ты планировал убийство — безусловно. Ты убедился в успехе своей задумки, когда небрежно стянул бретели её блядского платья и ладонью изучил изгиб её торса от слишком выпирающих рёбер до ключиц, накрыв рукой в какой-то момент её грудь. Она не трепещет и не мечется, лишь её взгляд потерялся где-то в зоне твоей шеи, а частота дыхания превышает скорость твоих 420-и лошадок с кожаным салоном производства Феррари.       Как ты и планировал, она буквально слышала щелчок замка на дверцах её клетки. Это чертово металлическое звяканье повторялось в её ушах раз за разом при каждом касании твоих губ к её безвольному ломкому телу. Кажется, ты оставил не менее дюжины ключей на изгибах её тонких плеч. В её руках же покоился лишь один — тот, что от твоего самовлюблённого сердца. Хоть она и сдалась перед тобой полностью, ты добивал её характер синяками и просто отметинами на её неестественно длинной шее. Твой план воплощался секунда в секунду. Ты не удивлён, что она так легко попалась в твои капканы. Она не удивлена, что взлететь уже не сможет.       — Утром дам тебе денег на хорошую косметику, твоё лицо обезображено чернильным потёком.       Самонадеянность? Даже не найдя её такой же послушной, забвенной и бесконечно безвольной наутро в простынях рядом с собой, ты не обременился беспокойством. Сукин сын, ты по привычке почесал затылок, тревожа заспанную брюнетную шевелюру, захватил с собой оставленное в постели после ночи полотенце и пошлёпал по золотому керамограниту в ванную. За чашечкой первосортной арабики ты бронируешь столик на двоих в лучшем ресторане итальянской кухни, вспомнив, как птичкам нравится романтика. Через полчаса тебе привозят для неё исключительное вечернее платье в пол: лиловое в лифе и синее к ногам — под цвет вечно отражающегося в её глазах неба. Тебе помогают подобрать к нему серебристой нити туфли и ридикюль, но на втором часе поиска и выбора ты наконец-таки задумался. Одумался? Или как понимать, что следующим звонком ты перенёс заказ в ресторане, устроив от тех же итальянцев доставку в твой номер гранд-отеля?       Как бы ты не душил её прошлой ночью, как бы она не надоедала своей слабохарактерностью, в 18:00 ровно твой напомаженный зад занял место за столом в гранд-отеле, а из вежливости ты и глотка вина не сделал до 18:15. Словно ничего не произошло, словно вчера ты не был в миллиметре от её убийства в ванной, и её появление всенепременно произойдет в ваше привычное время в твоём номере. Твой план допускал кокетливую манеру женского населения тормозить все мероприятия, однако с наступлением 16-ой минуты седьмого часа педантичность наконец дала сбой в психику. Нервные поглядывания на наручный Ролекс производились несколько раз в минуту, что растягивало ожидание ещё минимум втрое дольше реальных показаний. Вам обоим было известно, что её крылья обрезаны и тело помечено — далеко убежать или скрыться на подбитых, в гематомах ногах среди миллиона шпионских глаз в этом мире ей не удастся.       Самоуничтожение. Под усталый вздох обнаруживаешь дверь её дома незапертой. Ты гневаешься, что она вернулась в отеческий дом, из тесных стен которого ты однажды вынес её бессознательную, чтобы больше никогда не отпустить. Ты уже готов повторить этот подвиг снова, ты отгоняешь призраков её покойных родителей у зажжённой свечи иконостаса, что желали в этой башне навсегда заточить свою малютку, и делаешь шаг навстречу темноте, оставляя гостиную с её потухшим камином и тепло мерцающей лампадой. Твою утопающую в холоде мрака спину провожают печальные взгляды вышитых золотом Веры, Надежды и Любови, а ты кривишься и морщишь лоб от их присутствия.       Через лестницу с её укрытыми пылью перилами ты находишь отворённую её комнату. В дверном проёме на тебя снова проливается свет уже другой тонкой восковой свечи, и тебя прошибает озноб. Тебя не страшит полузаброшенный особняк или то, что голоса в твоей голове превратились в один слитый вопль Мунка среди этих стен. Ты научился с детства самостоятельно превращать свои эмоции в мир Кэролла из кривых зеркал. Ты не боишься тишины и темноты после того, как они убили любовника твоей матери — твоего собственного брата; они стали твоими друзьями и спутниками после того, как за неверность кровь твоей матери испачкала обои её спальни, где вчера ты почивал с птичкой. Твоими иконами были Самоуверенность, Самонадеянность и Самолюбие. Так спасайся с ними же и теперь, когда у сквозняком задутой свечи ты найдёшь свою райскую птицу в лиловом платье с удавкой на горле, тряпичной куклой с безобразно растрёпанными волосами висящей на люстре.       Я — её убийца и хранитель, твоё детище, её бесконечная навеянная тобой любовь. Не бойся наступления темноты, от страха продолжай отступать прочь, я заберу тебя в свои удушающие объятия.