Ожидание

В ту зиму Ном по самые крыши засыпало снегом, холод пробирал до костей не только людей, но даже северных лаек, чей густой мех всегда спасал от крепких морозов самого отдаленного уголка Аляски. Собачьи глаза всматривались устало в далекий темный простор, который расстилался за городом. Дженна измучилась от этого бесконечного ожидания. Ее не взяли в упряжки, которые должны были доставить в город лекарства. Да она бы, вероятно, и не сумела дотащить через бесконечный буран и снега ту драгоценность, о которой мечтал весь Ном, охваченный эпидемией. Лайка не до конца понимала, что происходило с людьми, но знала только одно — появление упряжек означает спасение для всего города. И для ее маленькой хозяйки, которая была отделена от ее верной спутницы заледеневшим стеклом старого здания больницы и даже не могла встать, чтобы посмотреть на свою любимицу. Дженну ей подарили еще глупым щенком, они целыми днями веселились, гонялись на санях, смотрели соревнования погонщиков упряжек… А теперь… Теперь эти времена далекого счастья порой казались безвозвратно утерянными. Дженна только наблюдала — то сторожила часами возле больницы, то на окраине возле сигнального фонаря, горевшего для упряжек с лекарством, которые ждали со дня на день, но что-то мешало им появиться. И надежда людей постепенно таяла, потому что прошли уже все мыслимые сроки. Неопределенность мучила, выворачивая душу, обжигая и замораживая, как вода из проруби. Лайка забыла, когда ее жизнь превратилась в это бесконечное ожидание. То ли спасения, то ли страшной неизбежности, от мысли о которой сердце сжималось тоской. Дженна знала, что тихо умрет без видимых причин, если потеряет и хозяйку, и его, того, кто где-то там, очень далеко, невосполнимо далеко, тащил сани с заветными ящиками. Балто. Она знала, что сильный полуволк доберется через метели и мрак, буквально чувствовала это, заставляла себя верить, точно от этого ожидания менялся мировой порядок вещей. Точно там, среди диких зверей и бездонных сугробов, он мог почувствовать, насколько сильно его ждут. Знала? Нет — верила. Когда вокруг лишь мрак и неопределенность, кроме веры ничего не остается. Лайка подходила к краю Нома, останавливалась посреди дороги, по которой много дней назад ушли несколько упряжек к железнодорожной станции, до которой оставалось множество миль непролазного снега и смертельно опасного ландшафта. Сильные метели той зимой держали Ном в тяжкой осаде, только война велась против природы, что неизменно доказывала, насколько слабы и ничтожны ее сыны в сравнении с ветром и низкими температурами. И только слабый огонек сигнального фонаря позволял отделить черные контуры города от непроглядной темноты. Этот заветный светлячок должен был служить ориентиром для возвращавшихся спасителей. Он горел круглые сутки и практически символизировал то, что люди еще надеялись. Дженна подолгу стояла возле этой лампы, глядя на дорогу. Потом возвращалась к больничному окну, потом снова на окраину. Так и проходило ее время, незаметной, малосильной, покинутой, отделенной от хозяев и от любимого. Да, Балто незаметно занял в ее сердце важное место. Поначалу она боялась этого странного полуволка, непокорного, свободолюбивого. Удивлялась его огромным лапам и диковатому блеску в глазах. А потом поняла, что он лучше и честнее всех знакомых холеных собак из упряжек победителей соревнований. Ведь он с полной готовностью отправился на станцию вместе с остальными отважными упряжками, стоило только Дженне рассказать о беде, случившейся с ее маленькой хозяйкой. Ни слова против, ни попытки избежать этой опасной миссии — он пошел не ради глупого героизма, а ради тех, кому требовалась помощь, ради людей, многие из которых ему не доверяли, даже побаивались. Он обладал непоколебимой волей и, вероятно, великой добротой, раз не думал о себе ради спасения маленьких девочек и мальчиков, да и всего города. Дженна слабо улыбнулась при мысли о Балто, но внезапно из сторожки вышел человек со скорбным лицом, поговорил с другим таким же, зябко кутавшимся в воротник; едва ни плача, потянулся к заветной сигнальной лампе — и погасил. «Нет! Так не должно быть! Они могут потерять город в ночи!» — с ужасом подумала Дженна. Огонек человеческой надежды погас! Они сами его уничтожили, решили, что нечего больше ждать. Смирились с неизбежностью. Дженна заметалась возле людей, истошно лая на них, требуя зажечь сигнал, но на нее не обращали внимания. Собачья верность дольше человеческой, как и собачья надежда. Недаром она может длиться всю недолгую жизнь друга человека, даже если уже некого ждать. Но Дженна верила — еще немного и прекратится эта пытка. Только теперь нельзя было просто лежать в снегу и ждать. Она понеслась в подвал, где они с Балто смотрели на «полярные шапки» от битых бутылок, через которые проходил свет. Лайка, не щадя лап и губ, начала перетаскивать их на улицу, как раз к той дорожке света, что отбрасывало замерзшее окно больницы. Дженна лихорадочно торопилась, потому что казалось, что всякое промедление может быть губительно для всех. Люди отчаялись, теперь только ее надежда могла спасти и хозяйку, и Балто — так казалось в полубредовом состоянии. Она буквально как наяву видела: уставшая упряжка, возглавляемая ее полуволком, несется сквозь непогоду, ведомая лишь одной надеждой добраться до города. И верой в то, что их все еще ждут, что есть те, кому они нужны, кому их непосильный труд мог спасти жизнь. Неужели люди уже не ждали? Вот и засветились, заиграли разноцветными огоньками битые бутылки. Усталое сознание требовало, чтобы после тяжелой работы немедленно показалась упряжка, чтобы случилось чудо. Но этого не произошло, отчего через несколько часов в душу начал постепенно проникать холод всепоглощающей апатии. А через несколько дней оно заполонило все существо. Дженна легла на снег, положив морду на замерзшие лапы. Двигаться не хотелось, как и жить. Лайка засыпала нездоровым сном, который сулил смерть от холода и тоски. Она теперь тоже больше не надеялась, прокручивала в памяти образы прошлого, яркие картинки, в которых не находилось места грустным моментам, где еще не существовало гибели, бродящей ледяным великаном у околицы. И радовалась, что где-то там, за гранью жизни и смерти они все трое — хозяйка, ее лайка и Балто — будут вместе снова носиться по снегу на упряжках, снова веселиться. А потом настанет лето, тепло, вечная весна. Но уже не здесь, не в этом мире. Всякое ожидание находит конец, особенно когда вокруг на глазах все рушится. Даже у самой великой надежды есть предел, который граничит с безумием. «А Балто бы не сдался! Он никогда не сдается!» — вдруг прозвучал отчужденно собственный голос в голове. Дженна резко вскочила, стряхивая занесший ее снег, она нашла в себе силы подняться и снова пойти на край городка. Вновь глаза ее видели только бесконечную полярную ночь. Но сердце тревожно билось в ожидании. Свой ли голос или добрый дух предков велел вновь остановиться на окраине возле своих «полярных шапок», но через минуту завывания бурана и ветра прорезал задорный громкий лай, доносившийся со стороны дороги. Они возвращались! Они увидели отсветы; вскоре из сторожки выбежал взволнованный человек, немедленно вновь зажигая заветную лампу. А Дженна уже видела, как во главе упряжки, груженной ящиками с драгоценным лекарством, усталый, покрытый сосульками заледеневшей шерсти, несся Балто. Живой. Её Балто живой! И вместе с ним в Ном ворвалась надежда, перед которой сдалась даже полярная ночь, даже ледяной великан. Настало оживление, люди выбегали на улицы, суетились возле заветной упряжки. Ожидание закончилось, все заполняла радость встречи и великая надежда. Вновь будущее показалось не зыбким, не сулящим более таких тяжких горестей. Дженна дождалась, она до последнего не теряла надежду. Порой надежда — это все, что можно противопоставить неопределенности и отчаянию. Но разве этого мало?