Dulcet

Он не звал себя гением комедии, но верил, что понимает юмор. Он имел представление о подноготной хорошей шутки, значение ее посыла, концовки, контекста… Однако кое-что он не понимал. Наверно, он бы посчитал ее плохой шуткой, и даже рассмеялся бы над чужим провалом. Но у парня была слишком неловкая поза. Он переносил вес с одной ноги на другую, стараясь смотреть куда угодно, кроме лица напротив, но все же кидал взгляды украдкой. Он настойчиво чесал свой загривок, щеки раскрасились в розовый оттенок, брови нахмурены, а зубы кусали нижнюю губу, будто он наказывал себя за свой вид. Это заставило его осознать… Что это не шутка. И Бакуго представил, серьезно задумался, почему же его первой мыслью было попытаться объяснить происходящее с другого ракурса. Он зол и слишком смущен непонятно из-за чего. На это даже не было причин. Если бы в нем было достаточно психологической гибкости, чтобы сгладить эту ситуацию каким-нибудь бредом в ответ. Но вместо этого он запнулся, от вмиг перехватившего горла, и выдал: — Какого хера? * * * Ты мне нравишься. Ты мне нравишься. Ты мне нравишься. Бакуго думал, что эти слова могли быть самой тупой вещью, чтобы говорить кому-то. Разумеется, бывают исключения, когда кто-то спрашивает для подтверждения, но по большей части такие фразы не должны быть озвучены. По крайней мере, не так прямо. Он чувствует себя странно и возможно, возможно ему следует что-то сделать на этот счет. Возможно, дать достойный ответ. Хотя другая его часть (большая) считает, что нужно просто проигнорировать всю ситуацию, ибо он не хотел думать, что как-то замешан в этом. Не то, чтобы ему было плевать, потому что не было. Где-то глубоко внутри он был польщен…, но намного меньше, чем удивлен. А он был очень, очень удивлен. Ощущалась нереальность происходящего. В том смысле, что кто-то сказал ему такое. Он был в курсе законов общества, морали, этики и прочих этических штук. Он знал, что лучше им следовать, но на время отставил эти факты в сторону. Он никому и ничего не должен. Люди могли относиться к нему так, как хотели, по-доброму или с жестокостью, однако каждый был в ответе только перед самим собой. Поэтому, когда кто-то подходит к нему и говорит, что он ему нравится по своей воле, то почти рефлекторно у него зарождается желание послать этого человека. Потому, что это не имеет для него значения, а он, по сути, и слышать этого не хотел. Он бы так и сделал по отношению к любому. Но это не просто кто-то. Это Киришима. Киришима сказал, что он ему нравится. Он ему нравится, а значит, тот испытывает к нему сильные чувства. Ему нравится быть с ним. И очевидно, хотел, чтобы он знал и постарался рассказать ему. Бакуго завернулся в одеяло и перекатился на другую сторону кровати с тихим рычанием и скрипом матраца, нарушившими тишину комнаты. Впервые он так сильно задумался о чем-то, кроме сражений и драк. Это вызывало не просто тихое раздражение, это откровенно изматывало. У него создалось ощущение, что он задолжал ответ Киришиме. Что-то говорило в нем, что того вопроса-восклицания было недостаточно, чтобы удовлетворить чувство собственного достоинства. Он не хотел, ему не следовало. Но он мог бы. — Нахуй, — прошипел он. Больше не было сил раздумывать об этом. Он хотел спать. Поэтому его пробирала дрожь, несмотря на тот факт, что в комнате было совсем не холодно. Возможно, тепла будет достаточно, чтобы отрубиться. По этой же причине он крепко зажмурился, чтобы выгнать картину Киришимы, стоящего перед ним и говорящего о своей симпатии. Я ему нравлюсь. Я ему нравлюсь. Я ему нравлюсь. — Что за хуйня? * * * Бакуго думает, что сон сейчас — самое необходимое и нужное. Когда ты спишь, то находишься без сознания и не можешь рассуждать. Ведь этим он занимался весь день до последних минут, пока дрема не напала на него. Он думал. Вот же дерьмо. Если бы Бакуго отказался идти за школу, если бы просто проигнорировал его, возможно бы даже соврал и сказал, что слишком занят… Если бы он избежал признания и не сидел один в столовой. За столом — только он, вопрошая злобным взглядом у желейного десерта, почему кто-то вообще сказал, что он кому-то нравится. О чем он думал? Он хочет признавать вероятность того, что Киришима просто ступил и сказал что-то не то. С этим можно было бы что-то сделать, как и всегда, когда с языка срываются необдуманные слова. И парень мог бы попросить его забыть, что он только что сказал. Однако. Его ладонь, спрятанная в кармане брюк, была сжата в напряженный кулак, а значит, парень очень волновался. И тот вздох облегчения, который вырвался у него, после того, как произнес эти три слова, говорил о том, что он порядочно ждал, чтобы их сказать вслух. То есть, он планировал это заранее, он действительно выбирал день, чтобы признаться ему. Какого черта? Опять же, за лестью последовало удивление от того, что он не мог понять причину. Почему Киришима сказал это? А почему Бакуго не ударил его в ответ за такую чушь? И почему он вообще не прекращает думать о нем и его словах… Он отчетливо запомнил, как появилась горбинка на носу, когда тот услышал свой непривычно хриплый голос. И в какой-то мере, это можно было бы назвать милым. Или как он несмело поцарапал тонкий шрам под глазом, когда как Кацуки очень долго принимал его за обычную ресничку. Или та улыбка, которую он подарил в ответ на, возможно, самую худшую в мире реакцию на чье либо признание. Да. Он, блять, улыбнулся. Иисусе, он нереально взбешен и до ужаса смущен одновременно. Его разум плавает в какой-то жуткой мешанине из эмоций, и он не может понять, какую именно выбрать. Из-за того, что не знает, как ответить, и это все пиздецки тупо… какогохуя, какогохуя? Признание не вызвало у него отвращения… В действительности, все прямо-таки наоборот, но дело в том, как отвратительна его собственная реакция. Она почти открыла в нем нечто уязвимое, мягкое. Каким не мог быть Бакуго Кацуки, так это мягким и уязвимым. Мысль, что Киришима хотел таким способом вырваться вперед и захватить преимущество, не оправдывала себя. Это даже не было на него похоже. Но его приводило в бешенство сохранившаяся вероятность. Честно, нахуй Киришиму за то, что заставил его так себя чувствовать, что вынудил его поволноваться и задуматься над чем-то столь бредовым. Над всей этой брехней… жалкой брехней. Ему нужно научиться самоконтролю. Он хочет забыть об этом. Но в то же время он хочет увидеть его, поговорить с ним, заставить его задуматься над идеей, что нельзя говорить кому-то «ты мне нравишься» и уходить, будто это ничего не значило. Звука удара пластикового подноса об стол не хватило, чтобы вырвать его из собственных мыслей, но приветственное «Йо!» Киришимы смогло. Это почти, почти заставило его вздрогнуть. Он уже было открыл рот, чтобы сказать, но все-таки перевел взгляд на соседнее место — не вперед, а сбоку — и начал разбираться в своей еде. Он так небрежен и невозмутим, и Бакуго чуть не подумал, что ему все это приснилось. — Эм, в общем, ты так таращишься на свой обед. И я даже не догадываюсь, что такого тебе сделала еда, раз ты так хмуришься. Но если ты не будешь желе, то предлагаю обмен, — сказал Киришима. Бакуго бросил взгляд украдкой. — Я типа ягодный парень, — продолжил тот и, не дожидаясь ответа, спер его десерт, клубничный, кстати, на свой поднос. За эти мгновения Бакуго успел отметить форму его рук и то, как крепко и сильно они выглядели и какими большими казались. В следующую секунду Бакуго представил, какого было бы за них держаться. — Но ты, — Киришима еще не закончил. — Ты больше похож на цитрусового чувака, и у меня есть апельсин спецом для тебя, — ухмыльнулся он и положил фрукт на его поднос. Бакуго — идиот. Он знает всю эту «давай меняться»-херню, но, даже так, он принял правила игры. Ведь за этот короткий момент, что парень перемещал фрукт на его поднос, оголенное предплечье коснулось его собственного. И он никогда не замечал, насколько невероятно теплым был Киришима. В этот миг Бакуго представил, каково было бы обнять его. Он почувствовал внезапное желание проблеваться. Бакуго никогда по-настоящему не думал о нем в таком смысле. По большому счету, он импонировал Киришиме. Их причуды были достаточно совместимы, и, возможно, он раздражал его меньше, чем все остальные. Он раньше не думал о нем в этом смысле, но чем чаще он крутил эти мысли в голове, тем больше прислушивался к своему сердцебиению, к себе, и раздражающему трепету внизу живота. Он реально хочет выбить из себя эти ощущения. Он явно не в себе, раз спустил с рук действия Киришимы. Проигнорировав приподнятую бровь соседа, он схватил апельсин и стал чистить его. Киришима зачерпнул желе и поглотил такую огромную порцию, что Бакуго скривился. Парень заметил и усмехнулся. — Чего? — спросил тот с полным ртом. — Ты жрешь, как ебаная свинья. — Ты тоже, — едва проглотив, отозвался парень. — Вообще-то, нет. Киришима фыркнул в ответ. — У меня есть манеры, — продолжил Бакуго с сердитым взглядом. — Как и у меня. — Тогда какого хера ты так ешь? — Ведь рядом с тобой их можно не соблюдать. Это заткнуло его так быстро, что Бакуго лишь уставился на него, слишком смущенный, чтобы рассердиться. Зачем он это сказал? Ему можно не соблюдать манеры рядом с ним. Почему? Ему достаточно комфортно, чтобы быть самим собой? Ему комфортно рядом со мной. Но, даже так, он обязан спросить. — И каким ебаным образом это понимать? Киришима пожал плечами и слизнул языком остатки десерта с опустошенной посуды. Этого хватило, чтобы Бакуго заметил, какой он красный, и прикусил свой собственный, за то, что вообще смотрел на него. — Понимай, как хочешь, чувак. На этот раз Бакуго промолчал и не стал развивать тему. Он даже вернул внимание на свой апельсин. — Я надеру тебе зад, — сказал он. Но эта тема была, по сути, неважной и утонула в бормотании. Киришима подумал также и пошел у него на поводу, затем набрал еще желе из своей чашки. Бакуго наблюдал за ним намного больше принятого. — Ты стебанулся надо мной? — Че? — парень замер тот на половине укуса, Бакуго был шокирован его искренним замешательством. — Не смотри так на меня! Ты помнишь вчерашний день, придурок? Ты сказал, что я тебе! .. — чужая рука заткнула его полной ложкой желе. Он был так ошарашен, обижен, смущен и зол, что хотел заорать, но не смог пройти мимо мысли, что это была ложка Киришимы. Не мог игнорировать факт, что она была в его рту минуту назад. Что она была еще влажной. У него закружилась голова от понимания всего происходящего, от тех чувств, что захлестнули его в момент. Ему не оставалось ничего, кроме как закусить ложку, чтобы выразить свою ярость в тщетной попытке перекусить металл. Киришима слабо улыбнулся и подергал ложку, чтобы вернуть обратно. — Слушай, давай снова встретимся за школой после уроков и я все тебе объясню, хорошо? На всякий случай Бакуго следил за выражением его лица, чтобы уловить признаки лжи. Не было ни одного, но оглядываясь в прошлое, этого следовало ожидать. Киришима не из тех, кто любит врать. Бакуго вернул ему ложку и проглотил содержимое рта, не обращая внимания на одноклассников, которые застали их за этой сценой. Он спиной чувствовал их горящие взгляды с немым замешательством вокруг факта, что его только что накормили, словно чертового младенца. Ударить своей (или чьей-то еще) головой об стол много-много раз ему кажется лучшим способом избавиться от стресса в данную минуту. Киришима вздохнул, приканчивая свое желе. — Что ты творишь? — прошипел Кацуки. — Ем? — Не жри той же ложкой, которую ты запихнул в мой, блять, рот! — Ну, а где я достану другую? Он отлично знал, что и нескольких секунд хватило бы, чтоб взять еще одну ложку в другом конце столовой. Тот просто издевался. Киришима закончил с едой, и Бакуго все-таки сдался. Он кинул не съеденный апельсин обратно на поднос, прежде чем подняться на ноги. Выходя из столовой, он опять ощутил, как на него пялятся все окружающие, но только один из тех был в ответе за румянец на его лице. * * * Кацуки пришел в то же место, что и вчера, а затем его пронзило чувство дежавю. С руками в карманах прислонившись к стене школы, он терпеливо ожидал Киришиму, уже готовый рявкнуть на любого, кто косо на него посмотрит. Потом пришло понимание, что он мог просто уйти и вести себя так, будто ничего не было — Киришима даже не удивится. Однако он просто хочет узнать, а эта встреча определенно даст ему ответ, поможет утихомирить эмоциональный ураган, который зародился от осознания, что кто-то испытывает к нему привязанность и, возможно, хочет относиться с нежностью. Не то, чтобы Бакуго хотел чьей-то ненависти. Он лишь закономерно ожидал ее, в той или иной степени. Шорох шагов об асфальт с каждой секундой слышался все четче, и Бакуго даже не посмотрел на визитера. — Ох, я не думал, что ты действительно появишься! — тяжело дыша, признался тот, и Бакуго на пару мгновений задержался взглядом на ходящей ходуном груди перед тем, как посмотреть в лицо. Радостное лицо с широченной улыбкой. Это выглядело так жалко, и отвратно, и омерзительно, и тупо, и мило, и ослепляюще, и чертовски заразительно, и его зубы такие белоснежные и почему, блять, его губы так выглядят, какого хрена? Бакуго слишком молод для боли в груди. — Я рад, — сказал он, и Бакуго заметил особенный вздох облегчения в его дыхании. Он хотел нахмуриться, но невольно подумал о том, насколько другие с таким же желанием хотели бы его видеть. — Не могу поверить, что ты бежал… — Я волновался. Сердце будто взбесилось, и Кацуки в очередной раз убедился в существовании суперзасекреченной причуды, способной разрушать людей изнутри простыми словами, потому что он был не готов к тому, что они делают с ним. — В общем, насчет вчерашнего разговора… Я реально это имел в виду. Ты нравишься мне, как… Ну, и так далее… — Почему? Наконец, он сказал это. Выговорил наболевшее, которое заставило думать без перерыва, которое породила в нем желание начистить себе рожу так же, как и сейчас, потому что этот вопрос прозвучал удивленно. Он услышал себя со стороны и заметил в своем голосе столько изумления, когда ему должно быть плевать. Ему не должно быть до этого дела, Но ему есть. Очень, по-настоящему есть. Это так запарно. — Почему? — вторил Киришима, почесав голову. - Эм, я не уверен… В смысле, я тоже задавал себе этот вопрос и… Понятия не имею, я просто смотрю на тебя и чувствую себя счастливым, — он пожал плечами и скользнул руками в карманы штанов. — Поначалу я всего лишь подумал, что ты крутой, поэтому, наверно, ты мне всегда нравился, но теперь, когда я вижу тебя, мое сердце стучит как сумасшедшее и… Ну, — закончил парень с бормотанием. — Из-за меня? Серьезно, какого хера? Киришима не знал, как объясниться. — Когда я подумал о том, чтобы рассказать тебе, я планировал оставить это при себе, но я знал, что это начнет изматывать меня. Поэтому родился вывод, что лучшим решением будет — сказать тебе. И потом, я не ожидал ровным счетом ничего, тебе не обязательно было давать мне ответ. Я просто хотел, чтобы это ощущение пропало из груди, и я смог бы сконцентрироваться на чем-то другом, понимаешь? Тот факт, что Киришима действительно верил в свои чувства, не смог избавить его речь от неподкупного удивления. Бакуго не знал, что сказать, не знал, нужно ли говорить, особенно притом, что Киришима, оказывается, и не ждал ответа. — Честно говоря, я немного представил в голове, как я буду признаваться, и пришел к трем развязкам… — И каким же? — Что ж, во-первых, ты бы полез в драку со мной… Не полез. Во-вторых, ты начал бы игнорировать меня… Не стал, также. И, в-третьих… — он замолчал. — Что было третьим? — быстро спросил Бакуго, ему нужно было знать, ощутить весь ход чужих мыслей. Это так странно, и ново. Он хочет обругать себя за свой интерес, за распустившиеся чувства ветрености и легкомыслия, которые заняли место привычного раздражения, но не может. Единственная вещь, которая удерживает его от того, чтобы ощутить себя отчаянным неудачником, впервые испытывающим глубокие чувства, это, по-видимому, извечно жаркое смущение из-за того, кто стоит перед ним. У Киришимы есть чувства к нему, и не нужно было так сильно заморачиваться по такому поводу, но уже увяз в этих мыслях. — Ну, третий вариант был о том, что я тоже мог бы тебе нравиться. Он не знал, что выражало его лицо в тот момент, но паника Киришимы красочно ему об этом поведала. — Но! — тот быстро добавил, словно успокаивая, прежде чем Кацуки взорвется. — Я знал, что это самая надуманная и фантастическая версия из всех, поэтому… Киришима так побеспокоился о том, что он подумает, и это пиздецки раздражает, и смущает. Кого заботит, что думает Бакуго? — Эй, — вставил он, оборвав сбивчивый лепет. — Дай мне руку. — А? — Просто протяни ко мне свою лапу, ублюдок. Он не смотрит на него, потому что это заставит задуматься над тем, что он делает. Он ощущает, как теплеет его лицо, и ему хочется винить в этом жару, аллергию на воздух, буквально, что угодно. Киришима реально долбодрон. Он подал свою руку, в прямом смысле, впихнув ладонь в его без тени сомнения на тот счет, что Бакуго мог бы сломать или взорвать ее. Это так болезненно, поразительно, прекрасно, очаровательно и пиздецки нелепо. Затем Киришима сплел вместе их пальцы… Поместил большой палец на внешнюю сторону его ладони… И крепко сжал ее, почти вслух говоря: Это происходит в реальности — мы держимся за руки. Бакуго кажется, что он умрет на месте, будто его жизненные силы покидают его тело от простого рукопожатия, потому что даже не помнит имени того, кому последний раз давал пять. И не только. Это рука Киришимы, рука того, кому он нравится. Рука того, кто нравится ему. Ага, Киришима нравится ему. Действительно нравится. — Это приятно, — сказал он, и Бакуго не нужно смотреть, чтобы понять, как он улыбается. — Мне нравится. Бакуго даже не заметил, как горло сжалось так сильно, что стало тяжело говорить. Он просто сжал в ответ, чтобы дать понять, что ему это тоже нравится. Он не уверен, откуда Киришима набрался храбрости подойти к нему ближе, прижаться вплотную и положить голову на его плечо, но он не воспротивился. Он не смог бы, даже если бы хотел. Дыхание на шее, вместе с тяжестью головы на плече и кончиков волос, щекочущих щеку, перегрузили сенсорное восприятие Бакуго до состояния, близкого к обмороку. Он смог выдать лишь слабое бурчание, неосознанно обхватив рукой его талию и сжав в кулак рубашку. Это заставило Киришиму засмеяться, и вибрации, которые ощутил Бакуго, хватило, что войти с ним в резонанс, хотя он не осознавал, что дрожит. Сейчас он такой нервный, такой взбудораженный… — Такой красный, Кацуки, — прошептал Киришима, и Бакуго захотелось раствориться. — Как твои лохматые патлы? — он не знал почему, но ответил тем же шепотом. — Твои обзывательства обмягчали. — Это ты мягкий. — Забавно. Он очень рад, что Киришима не дурак, а значит, отлично его читает и может понять то, что не сказано вслух, что Бакуго чувствует то же самое. Бакуго кинул взгляд вниз, чтобы посмотреть на Киришиму, и заметил, как тот совсем не двигается, взамен устроившись с комфортом настолько, что прикрыл глаза. Словно пытался урвать столько, сколько возможно, прежде чем его оттолкнут, но Бакуго так бы не поступил. Он наслаждается этим, ему это нравится. Киришима близко, он такой теплый и милый. В один из дней, когда тот заснет в его руках, Бакуго будет так приятно держать его с абсолютной уверенностью, что тому комфортно рядом с ним. Он передумал, он хочет все и сразу. Бакуго немного сдвинулся и отобрал свою руку, чтобы приподнять его лицо. Его красивое, озадаченное лицо. Он уставился, и Киришима уставился в ответ. Он потерялся во времени, но его миновало достаточно, чтобы собрать все свое мужество и прижаться губами к чужим. Бакуго безбожно тупит, ведь он не знает первое правило поцелуев, и понятия не имеет, что заставило его думать, будто закрыв глаза и прибавив напора, выйдет намного лучше. Их губы жестко сминались, зубы клацали друг о друга, и он чувствовал, как парня передергивает от боли, но тот не отворачивается. Наоборот, Киришима схватил его лицо и наклонил голову, в попытке увеличить глубину и собрать все возможное из этой суматошливой пародии на поцелуй. Бакуго мог бы впечатлиться от внезапного приступа контроля Киришимы, который, кстати говоря, был более опытен в таких делах, если сам бы до конца понимал, что он вообще творит. Так мокро, и его губы двигаются так незнакомо и чужеродно для него. Он может учуять аромат клубники в его дыхании. Он не может видеть, но уверен, что тот в восторге от этих попыток. Он может почувствовать, как между его бровями собрались складки, и это так глупо, и Киришима такой тупой, и этот поцелуй охуенно неряшливый, но… Ему это нравится. Он ему нравится, поэтому, определенно, все будет в порядке. Бакуго отстранился первым, и Киришима разочарованно застонал, будто дела только-только пошли на лад, перед тем как остановиться. Он фыркнул и вытер рот рукавом. — Я могу взять тебя за руку еще разок? — спросил Киришима. У него совершенно нет права говорить в таком тоне после того слюнявого безумия, которое он устроил с его ртом, но Бакуго не собирался отказывать. Киришима переместился вбок, чтобы опереться на стену рядом с ним. Они немного помолчали, не ощущая необходимости говорить что-либо. Бакуго подумал, как это хорошо, просто стоять рядом с кем-то и расслабляться, чувствовать умиротворение, спокойствие. Но эти ощущения быстро прошли, сменяясь короткой болью в его животе. — Блять, я голоден, — скривился он больше от вины за разрушенную атмосферу, чем от собственного голода. — Ну, ты пропустил обед, так что никакой неожиданности нет. На это он лишь недовольно проворчал. — Если хочешь, мы можем сходить в торговый центр и раздобыть поесть там. Это будет, типа, нашим первым свиданием. — Ты слишком резвый, в курсах? — Ты был тем, кто поцеловал меня, в курсах? Бакуго злобно пропыхтел. — Ладно, идея годная. До тех пор, пока ты угощаешь. Киришима широко улыбнулся… Точнее, ослепительно засиял, и Бакуго был уверен, что никогда не устанет смотреть на его улыбку. — Заметано, куплю все, что захочешь. Но с одним условием. — Каким? Он оторвался от стены и немного поболтал их сцепленными руками в игривой манере, прежде чем наклониться к его уху и прошептать: — Ты позволишь мне снова накормить тебя.