Трупы

Ветер неожиданной свободы колышет волосы, касается ладоней, щек и век, что прикрылись как-то сами собой, невольно, совсем-совсем. И кажется, что все хорошо, что все позади и далее будет лишь вечное блаженство, спокойствие и радость. Да вот только когда так было взаправду? Пожалуй, никогда. Смех Клэя надрывный, идущий, казалось бы, с самой глубины души, напоминает разрыв струны, скрип половицы что-то определенно в этом роде, но Дезу плевать, он касался легко и едва ощутимо пальцами чужой скулы, гладя человека, точно какого-нибудь дворового, особо грустного кота. Дезмонд любил дворовых кошек. Они часто бывали более ласковыми, чем холеные коты из благородных семей. Была в них… семейность. И эта же семейность шла в какой-то мере и от Клэя. Такая легкая, едва заметная. Напоминающая, право дело, запах корицы в теплом кофе. Они никогда, знать коли хотите, не виделись в реальности. Не могли, просто не могли – но почему-то Дезу казалось, словно бы он знал его всю свою чертову жизнь. Знал каждую привычку, каждый жест, каждое особо излюбленное слово-паразит. Так, как может знать разве что брат родной или сестра, что-то определенно в этом роде. Прислоняясь лбом к виску блондина, что смеялся глухо, шепча рвано-рвано, почти на грани истерики, Майлсу казалось, что это нормально. Хотя бы потому, что это Клэй. Качмарек, да, именно он, не кучка пикселей и не программа. Клэй, черт его подери. И он живой. И он - чувствует. И потому что сейчас, ха, он дрожал не за себя. - Они отключили тебя, Дезмонд. Отключили. А за, черт подери, судьбу своего невольного сокамерника на этом милейшем, отрешенном острове из десяти тысяч малейших частичек, пикселей, черт знает, как стоит назвать это правильно. Майлсу не хочется говорить о том, что он это уже почувствовал. Ощутил, как внезапно стало оглушающе тихо буквально на секунду, как все на минутку стало ярче – а позже потускнело. Словно бы, ха, он должен был держаться, если не для себя, то хотя бы для Клэя. Хотя бы потому, что шестнадцатый отчего-то ощущал себя виноватым, а может и не ощущал, черт его знает, да вот только Дезмонд чувствовал, что ему было больно. И это было видно, как бы шестнадцатый не пытался это скрывать. Больно, и семнадцатый, ха, чувствовал это. - Я знаю. – Сухо, скупо, но Дезмонд не может иначе. Он клюет того кратким поцелуем в щеку, и почему-то не сразу понимает, что у того от истерики выступили слёзы. Чужая щетина немного колется, но Дезмонду легко, и почему-то самую-самую малость плевать. Там, далеко, за тысячи миль и милиарды пикселей – он умер. Но тут он живет. Живет, и он не один. Смешно? Пожалуй. - Прости меня, - непонятно, почему Клэй шепчет это, но Майлсу то не нужно. Он приобнимал его, склоняя голову, а после шептал почти на самое ухо успокоившемуся шестнадцатому, словно матушка колыбельную маленькому ребенку: - Не за что, Качмарек. Это не твоя вина. Слова рыбьей костью застревали в горле. И Клэю, видят боги, отчего-то дурно. - Как думаешь, в какие реки ассасины выбрасывают трупы? Проведя ладонью по чужим щекам, Дезмонд усмехался. Надо же, кажется, кто-то приходит в норму. - Пожалуй, не в те же, куда выбрасывают тамплиеры. - В этом есть логика, - кивнул Клэй, позже хмыкая и опускаясь виском на чужое плечо. Право дело, не ощущать себя одиноким было… забавно.