Зои улыбается.
Даже в полумраке лаборатории, в неверном блеклом свете ламп у Клэя получается разглядеть это — лицо Зои на миг отчетливо складывается в неуместную, задорную почти гримасу. Углы губ явственно приподнимаются, и женщина —
зачем? — игриво подмигивает Клэю.
Электронная сигарета вырывается из пальцев с неожиданной силой.
Времени удивиться неожиданному выражению лица Зои почти не остается — сигарета уже прочно встает у юноши в гортани. Клэй открывает рот, безуспешно хватая губами воздух, и из горла хлещет мертвенный синий свет.
Для Евы это и дико, и жутко. Багровая волна крови была бы понятней. Привычнее. Проще. К густым кровавым пятнам уже давно приучили бесконечные боевики и триллеры. Кровь неизбежно означает рану, пустяковую или серьезную. Это что-то, с чем Ева хотя бы отчасти представляет себе, как бороться. Клэй же сейчас, судорожно вздрагивая и задыхаясь, как будто давится сгустком света.
Фрэнка, напротив, подобная мистическая ересь ничуть не смущает. Едва задыхающийся Клэй оседает на пол, как мужчина уже оказывается рядом, лезет к парню в глотку изогнутыми щипцами. Ева бросается рядом на колени, тихонечко скулит, не зная, чем она может помочь, и неловко держит юношу за запястье. По лицу Клэя темными пятнами растекается цианоз, а пульс под пальцами Евы мелко дрожит и срывается в нитку. Рядом сдавленным шепотом ругается Фрэнк. И неловким движением пальцев рвет юноше нижнюю губу; щипцы соскальзывают, никак не в силах ухватить перекрывший гортань парня предмет.
Ева беспомощно всхлипывает, когда пульс на запястье Клэя пропадает совсем. Только из-под рук Фрэнка, из разомкнутых в удушье мертвых губ все так же льется неживой синий свет.
Тонкие губы Зои кривятся в усмешке.
— Что ты сделала?
Ева вскакивает с криком. В первые секунды девушке кажется, что она способна если не задушить Зои, то как минимум ударить. По гладкой щеке, без жалости, изо всех сил, с оттяжкой. Чтобы стерлась с бледного лица хладнокровная издевательская усмешка. Чтобы вспух на тонкой коже лиловый кровоподтек. Чтобы дрогнул и вылетел из глазницы равнодушный глаз цвета текучей зеленой яшмы.
А потом Зои кидает словно бы мимолетный взгляд на потолок — и над головой Евы с оглушительным треском лопаются лампы.
От расчетливой, мстительной жестокости, которую так старательно подогревала в себе девушка, разом не остается и следа. Ева с визгом кидается к двери, а под подошвами что-то мерзко хрустит. Скорее всего, стекло, но перепуганная девушка легко готова поверить и в худшее. Если уж в лаборатории теперь творится кромешная дьявольщина — почему бы Еве сейчас не крошить на каждом шагу чьи-то кости вместо осколков стекла?
— Зои, остановись!
За спиной у Евы Фрэнк увещевающе раскидывает руки и движется к своей невесте осторожными, мягкими шагами. А у Зои усмешка уже неотличима от хищного, поистине волчьего оскала.
Скрежет. Грохот. Ева в коридоре зажимает уши, жмурится и думает, что это Зои, должно быть, свернула столы. Ох, пожалуйста, хоть бы только этим все и ограничилось. Хоть бы больше никто не пострадал.
Кроме Клэя.
Клэй!
Ева тихонечко скулит, сползая по стене и пытается приучить себя к этой мысли, повторяя на разные лады:
Клэй мертв, Клэя больше нет. Наверняка погиб и Нико, но это тревожит Еву не так сильно. Не оказывает столь оглушительного эффекта. Одно дело — услышать о том, что человек, скорее всего, умер, но даже не знать, как именно это произошло. И совсем иное — увидеть смерть собственными глазами. Почувствовать ее. Прикоснуться к ней. Ева вспоминает, как под ее пальцами сорвался в нитку и угас чужой пульс. И это воспоминание, пожалуй, пугает едва ли не сильнее, чем монстр —
язык не поворачивается назвать: Зои, — отделенный от девушки всего одной стеной и методично крушащий палату.
Что же, и ее, Евы, молодое, сильное сердце однажды — вот так?…
— Вставай! Скорее! Бежим!
Фрэнк возникает в коридоре как раз в тот момент, когда Ева готова безвольно утонуть в соплях. Он хватает девушку за руку и, не церемонясь, тянет за собой — нет времени уговаривать и сюсюкать. И Ева почти радостно мчится следом, покорно переставляя ноги и срываясь на бег. От того, что не нужно самой принимать решение и бояться сделать ошибку, а можно слепо положиться на чужие слова, девушку на несколько мгновений наполняет неуместная легкость и, петляя следом за Фрэнком по коридорам лаборатории, Ева уверенно кивает самой себе:
но я-то выберусь.
***
В разгромленной палате назойливо трещат порванные провода там, где раньше были лампы. Через неравные промежутки времени на лицо Зои горстями осыпаются искры. Неуверенные вспышки электрического света кратко освещают неподвижное лицо воскрешенной женщины и время от времени выхватывают из полумрака аккуратный круг пластыря на гладком виске.
Обращая в бегство бывших коллег, женщина расшвыряла почти всю мебель в комнате, сгребла к стене столы и стулья и опрокинула высокий шкаф, разбив стеклянные дверцы. Только диван, на котором сидит сама Зои, остается на прежнем месте, да шерстяной плед все так же укрывает колени.
Из-под опрокинутого стола равнодушно и ровно льется синий свет, стекая на пол вызывающим пятном. Тело Клэя перевернуто набок, но электронная сигарета продолжает упрямо гореть у юноши в горле. Между раскрытых мертвых губ ровно светит дерзкая синева. Зои раздраженно скалится.
Ублюдок. Раздражал ее при жизни, вечно
курил вопреки ей! — и даже умерев, не переменился. Ровный огонек сигареты Зои принимает за вызов, который парень продолжает бросать ей из могилы. Женщина кидает на мертвеца яростный взгляд — и остывающее тело вздрагивает от невидимых ударов. Всего два-три удара, но и их Зои наносит с невыразимым удовольствием.
Не злил бы ты меня, щенок. Не спрячешься ведь. Никуда ты от меня не спрячешься.
Не удосужившись даже откинуть плед, Зои встает, и серая ткань складками стекает на пол к ее ногам. Женщина покидает палату неспешным шагом: где-то в лаборатории еще мечутся Фрэнк и Ева. Но далеко они не уйдут.
Никто теперь не сможет уйти. Пожар уже здесь, а дверь я вам не открою.
***
В опустевшей палате мертвец с клокочущим хрипом втягивает в себя воздух. Слепо шарит руками вокруг себя. Не рассчитав силу, ломает ножку стола, на которую то и дело натыкаются его ладони и медленно садится.
Каждый вздох дается с невероятным трудом и отзывается в горле острой, саднящей болью. Злосчастная сигарета, которой Зои так ловко воспользовалась вместо гарроты, по-прежнему стоит у юноши в трахее — но от последних ударов, нанесенных женщиной, сместилась. И теперь Клэй, передергиваясь от боли и неловко вздергивая подбородок, словно утопающий, с усилием тянет в легкие воздух сквозь тонкую, но такую важную щель в трахее.
Юноша не ощущает себя мертвым —
он ведь и мыслит, и кое-как, но дышит, и, возможно, даже сумеет говорить, — но и жизнью такое существование назвать язык не повернется. Хорошо, что в проклятой палате нет зеркал: не исключено, что даже мертвое сердце не выдержало бы вида отпечатавшейся на лице смерти.
Как и Зои, Клэй четко знает,что стало причиной его гибели. И почти столь же отчетливо представляет себе, как теперь быть и что в первую очередь следует сделать. "Эффект Лазаря", над открытием которого группа билась долгих четыре года, научил тех, кто испытал его на себе, не смирению, а упрямой, неугасимой, глухой ко всему на свете ярости.
И Клэй ни на миг не задумывается над тем, на кого эта ярость должна быть направлена.
