***
Они в пути уже несколько дней, и Эцио порядком надоело трястись в закрытом экипаже, слушать крики Петруччо и капризные требования Клаудии. Федерико, вредина, упросился на воздух, к отцу и вознице, ему там наверняка весело. В отличие от Эцио. Ему же скучно и душно, хочется на свежий воздух, где снег - столь редкий для Италии - покрывает землю тонкой простынёй. Хочется запрокинуть голову, открыть рот и ловить снежинки, чьего холода хватает меньше, чем на секунду. И почему мамочка злится, когда они так делают? Не понятно. В общем, Эцио сидит нахохлившимся птенчиком и тоскливо смотрит в окно. Мария иногда бросает на сына ласковые взгляды, но никак не может его утешить. В пути надо провести ещё день, и тогда они прибудут прямо в канун Рождества. Да и её мальчик так забавно ворчит, когда она пытается его приласкать, прямо как Федерико, и Мария не хочет обижать сына. Только когда Петруччо засыпает да и Клаудия проваливается в дрёму, Мария осторожно приобнимает его за плечо: - Уже скоро, дорогой, будет остановка, - как можно серьёзнее говорит синьора Аудиторе, - а потом пол дня пути - и мы уже у дядюшки Марио. - Я знаю, - бурчит Эцио, забавно надув щечки, но потом, стараясь быть как можно незаметнее, прислоняется к тёплому маминому боку и, пригревшись, засыпает. Мария улыбается, прикрывает глаза, чутко прислушивается к сопению своих ангелочков и молится, чтобы бессовестные и подлые Пацци хотя бы эти два дня проливали свои яд и злобу друг на друга, а не на её семью.***
- У меня нет слов, - Мария хочет беспомощно развести руками, но матери нельзя проявлять слабость, и она складывает руки на груди. Хмурит брови и поджимает губы, а хочется обнять этих беспечных шалопаев и убаюкать их, пожалеть. Только её жалость им не нужна. Как и ей, на самом-то деле, их раскаяние. Та частичка души, которая всё ещё принадлежит молоденькой Марии Моцци, понимает и отзывается одобрением на эти неловко спрятанные за извинениями улыбки и ужимки. Мария Аудиторе смотрит на синяки и царапины и с огромным трудом давит в себе порыв развести бурную деятельность. А ведь всего раз они не смогли собраться всей семьёй и остались в городе! - Прости, мамочка, - говорит Петруччо, и все остальные, словно по команде, обступают со всех сторон, обнимают, наперебой лопочут слова извинений. Хорошая стратегия, думает Мария. - Неужели нельзя без драк в канун Рождества? - не сдаётся она, осуждающе смотря в глаза каждому своему ребёнку, и те, разумеется, запальчиво, перебивая друг друга, объясняют: - Мы защищали честь семьи! И Клаудия заканчивает, словно поставив точку в документе о помиловании: - Пацци первые начали! Мария вздыхает - и это сигнал того, что помилование подписано. Четвёрка неуправляемых ангелочков целует кто до чего дотягивается, шепчут слова любви и бегут вниз, наперегонки по лестнице. У синьоры Аудиторе на секунду перестаёт биться сердце: упадут же! Но Федерико, уже такой красивый, хоть и нескладный, как все подростки, вновь влетает в её комнату, улыбается, протягивает букет цветов - и из чьего зимнего садика только стащил, проказник? - обнимает и уже бежит обратно, тараторя: - Мамочка, всё нормально, если что, я поймаю! Мария улыбается и оседает в кресле с единственной мыслью: "- А кто поймает тебя, мой красивый и такой ещё маленький старший сын?" Чуткие тонкие пальцы женщины бездумно оглаживают испачканные в земле корни цветов.***
Рождество не всегда проходит весело, и семья Аудиторе познала это на себе. Джованни целует дрожащие, покрытые пигментными пятнами руки матери и, кажется, готов лечь на одре рядом с ней, чтобы забрать хоть немного её боли. Марио, эмоциональный и улыбчивый, похож на призрака, застывшего за спиной брата. Его спина неестественно прямая, а руки сжаты так сильно, что кожа перчаток скрипит. - Мои мальчики, - ласково шепчет донна Аудиторе, в уголках её глаз собираются весёлые морщинки, - мои хорошие, я так вами горжусь. Старая донна пережила мужа на семь лет, и теперь пришло её время. Она не хочет оставлять своих сыновей - кто за ними присмотрит лучше, чем она? - но Бог, отмеряя каждому свой срок, не спрашивает у своих созданий об их желаниях. - Не плачь, Джованни, - слабые пальцы проводят по сухим щекам, и Джованни впитывает в себя эту последнюю ласку. Он не плачет. - И ты, Марио. Вы у меня такие взрослые, такие сильные, ну же, прекратите. - Как скажешь, мамочка, - дружно, как всегда, отвечают братья, и на секунду кажется, что всё это просто спектакль старушки с острым характером. Но та только довольно кивает и улыбается. - Я и без того задержалась на целых семь лет. Негоже замужней женщине так долго без мужа, неприлично. Она ласково смотрит на внуков и внучку, и подзывает их к себе. - Петруччо, - начинает она с самого младшего, и тот поднимает на неё красные, зарёванные глаза, - у меня в резной шкатулке на столе лежит кое-что интересное. Оно поможет тебе стать сильнее, мой маленький отважный мечтатель. - Клаудия, - девочка, уже почти девушка, смотрит на бабушку, и глаза её сухи. Донна довольно усмехается, - ты сильная девочка, вся в меня! Не торопись выходить замуж, не все такие хорошие и сильные, как твой отец и дядя. - Да, бабушка, - кивает Клаудия, и похожая усмешка появляется на её детском округлом лице. - Эцио, - донна подманивает юношу, и тот покорно подставляет ухо для тайны. И для ослабевших, но таких же цепких пальцев. Эцио улыбается через силу и даже не пытается возмущаться, - чтобы поймать ветер, надо верить. - Я запомню, - так же тихо шепчет Эцио. - Федерико, негодник, - весело зовёт донна, и, будь чуть больше жизни в её теле, она бы точно рассмеялась. Федерико старательно улыбается, обхватывает нежно бабушкину ладонь и, словно заигрывая с первой красоткой города, целует каждый палец, - когда сбегаешь от очередной девицы, уж лучше по крышам. - Матушка, - с натянутым смехом отзываются старшие, а сам Федерико целует бабушку в щеку и обещает: - Моя дорогая, никто кроме вас. Донна усмехается. Устало. Смотрит. Мария спокойно смотрит в ответ. - Оставьте нас, - приказывает донна, и все оказываются за дверью до того, как успевают возмутиться. Мария стоит прямо, взгляд её спокоен и нечитаем. Донна кривит губы, а лицо её темнеет. - Ты его не достойна, девочка. Ни тогда, ни сейчас. - Я знаю, - кивает Мария и улыбается, словно услышала похвалу. - Знает она, - ворчит донна, - ничего вы, молодые, не знаете. А я не знаю ещё больше. Наклонись, девочка. Мария осторожно устраивается на полу, проигнорировав шуршащие юбки домашнего праздничного платья. Склоняется к чужому лицу, вглядывается, вслушивается в надрывный шепот. Донна вдруг трогательно улыбается. - Храни тебя Господь, девочка.***
Стены Монтериджони кажутся непривычно холодными и давящими. Заколоченные ставни, порванные занавески и пыль в некоторых комнатах: семья Аудиторе переживает не лучшие времена. Старый дом пустовал со смерти донны, и с того дня праздновать в фамильной вилле стало слишком трудно. Дом стал похож на большой несуразный фамильный склеп, а люди внутри города, редкая прислуга - как призраки, видения из прошлой жизни. Марии здесь комфортно. Она смотрит в окно: снег покрыл землю тонкой простынёй, а её ангелочки бегают по улицам, расталкивают народ, а потом, дружно замерев в укромном углу, ловят маленькие юркие снежинки. А потом Федерико взбегает к ней в комнату - его шаги лёгкие, как взмахи крыльев птицы - трясёт головой, чтобы оставшийся снег слетел с волос, и протягивает ей цветы. Зимой. Мария прижимает к груди перья и оседает на колени. - Господи, благослови моих детей; сохрани их здоровье; соблюдай их от всякого зла и даруй им твердость во всяком искушении... Когда Клаудия тихонько заходит внутрь, чтобы постараться отвести матушку к общему столу - Марио расстарался сделать праздник, несмотря на горе и отсутствие Эцио - Мария просила Господа уберечь Федерико и Эцио от скользких крыш, по которым её мальчики так любят бегать в любую погоду.