Правая рука генерала

Токаджи берёт трубку сразу, как будто ждал этого звонка. — Привет, — ровным голосом говорит Идзаки. Это не чудеса дипломатии, но некоторое усилие над собой ему сделать приходится. — И тебе не хворать. — Миками сказали, что вам здорово досталось, — продолжает светскую беседу Идзаки, следя, чтобы ни одна унция удовлетворения не пролилась в тщательно подобранную интонацию с лёгким оттенком небрежности. — Не жалуемся, — нетерпеливо отрезает Токаджи. — Ладно, надо встретиться. Обсудим все вместе, что делать с Хосеном. Своим это передай и адрес запиши. — Не могу, — хмыкает в трубку Токаджи. — Руки заняты. — Чем же это, блядь? — ядовито спрашивает Идзаки. — Дрочишь, что ли? Вместо ответа Токаджи как-то странно, со свистом, выдыхает, и Идзаки внезапно теряется. На мгновение ему кажется, что мордастый мудак сейчас сидит где-то на другом конце города, развалившись в кресле, кусает губу и в одной руке держит телефон, а другая движется плавно, неторопливо, вверх и вниз, сжимая… Идзаки встряхивает волосами и с удивлением смотрит на трубку, как будто та может показать ему бесстыжую ухмылку серидзавовского генерала. На несколько секунд у него пропадает дар речи, и оказывается, что он настолько поглощён померещившейся ему картиной, что уже порядком молча дышит в трубку — и слышит учащённое дыхание мудака почти в унисон своему. Губы пересыхают. — Токаджи? — шипит Шун. — Ты охуел? Ответом ему служит короткий смешок. — В чём дело, придурок? — глумливо отвечает Токаджи, и Идзаки отчетливо представляет его раскрасневшуюся рожу, как будто сидит рядом с ним и смотрит в упор. — Никогда таким не занимался? Ты никак… — пауза, чтобы подавить стон. — Никак осуждаешь меня, белоснежка? — Ты, мать твою, рехнулся, больной ублюдок. — Бляяяя, — тянет Токаджи, захлёбываясь на вдохе. Идзаки скрипит зубами, Идзаки сжимает телефонную трубку так, что её края больно впиваются в ладонь. Идзаки прислоняется к стене, закрывает глаза и тянет молнию на своих штанах вниз. О том, что он сейчас делает, он подумает завтра, а теперь он нахуй взорвётся, если не кончит. Отключить вражеского ублюдка нет сил, и Идзаки продолжает напряженно вслушиваться в его вздохи и прорывающиеся стоны, как будто пытается под плотным минометным обстрелом расслышать приказы из штаба, поступающие по плохонькой рации. Кто бы, блядь, подумал, что мордастый такой шумный. — Пидорас ты, Токаджи, — выплёвывает генерал GPS, сжимая свой член и ведя рукой по стволу. Большим пальцем он размазывает по головке выступившую капельку смазки и зажмуривается. Возбуждение накапливается и распространяется по телу сладкими судорогами, и частое дыхание уёбка на другом конце провода накрывает его, как грохот барабанов. — Торопишься, белоснежка, — выдыхает Токаджи, — медленнее, не спеши, оттягивай удовольствие. Идзаки стискивает зубы и старается выровнять дыхание. И как у этого уёбка получается разговаривать, когда у него самого сердце стучит так заполошно, будто собралось с боем прорываться наружу? Медленные ласки ещё мучительнее, Идзаки сжимает себя, чтобы не кончить позорно за несколько секунд. Пока этот пидорас бубнит в трубку, нельзя кончать — эта мысль приходит в голову и сверлит её перфоратором. — Пошёл ты, мордастый, пошёл ты, знаешь, просто пошёл ты, — выпаливает он в трубку — и не выдерживает, начинает сам подаваться в руку. — Идзааааки, — тянет хриплый голос в трубке, — ты такой молчаливый, охуеть. Думал, услышу твои стоны. Когда мои парни тобой занимались, ты стонал. Мне нравилось. Идзаки запрокидывает голову, он уже плохо разбирает, что там несёт этот псих, он больше вслушивается в его интонации — завлекающие, бесстыдные. Наверное, его сумасшествие заразно, наверное, его можно подхватить по телефону. Идзаки закрывает глаза, и ему кажется, что мудак уже находится в этой комнате, что он ласкает себя под внимательным, оценивающим, липким взглядом Токаджи. — Кого ты представляешь, когда дрочишь, Идзаки? — хрипит трубка, и он давится стоном, к счастью, не успевая ничего ответить. Последнее движение ладонью — и его выламывает оргазм. Давя позорный всхлип, Идзаки съезжает по стенке и потом ещё почти минуту восстанавливает дыхание, вслушиваясь в наступившую тишину. Молчание ощутимое, но недолгое. — Охуенно меня завёл твой концерт по заявкам, белоснежка, — тянет Токаджи, и в его голосе можно расслышать озадаченность. — Пойти, что ли, действительно подрочить?