***
Когда-нибудь Ханамия Макото точно прибьёт этого стрёмного очкастого семпая, но пока... — И ещё, Ханамия-кун, хватит растрачивать свой интеллект на скверну, лучше займись чем-нибудь полезным, — Макото хочется, действительно хочется, чтобы через телефонные звонки можно было убивать собеседников, но это невозможно, и поэтому он, раздражённо закатывая глаза, шипит прямо в трубку: — Я бы ещё поспорил, кто из нас более скверный... — О, это комплимент, Ханамия-кун? Твой семпай просто счастлив, что о нём помнят и его лю-ю-бят, — голос Имаёши Шоичи струится сладкой патокой, но Макото — умный, он научился различать в нём острую лисью насмешку, и поэтому сам зло улыбается в ответ, представляя на лице нелюбимого семпая точно такую же улыбку. — Ты мудак, Имаёши, вот, что я тебе скажу, — Ханамия щурится, и мало кто в университете смог бы сейчас узнать его — страшного, тёмного и откровенно насмешливого. — Ну-ну, ты слишком критичен по отношению ко мне, — Шоичи обижается будто всерьёз, а Ханамия слышит, как он поправляет очки и щёлкает мышью компьютера. — Слышал, ты стал первым второгодкой, которому поручили быть старостой факультета. Опять жульничаешь? — И кто ещё из нас критичен по отношению друг к другу? — Ханамия недобро смеётся и мечтает открутить голову бывшему капитану баскетбольной команды Тоуо, который опять лезет не в своё дело. — Вновь ты свою паутину развешиваешь? Не надоело? — Имаёши театрально вздыхает и сам отвечает на свои же вопросы: — Хотя кого я обманываю? Такие, как ты, не меняются, да, Ханамия? — на том конце трубки слышится лишь неопределённое хмыканье, поэтому стрёмный семпай говорит то, ради чего, собственно, и позвонил: — Надеюсь, мы увидимся на межуниверситетских. Не слей всю игру до того, как вы проиграете нам, — голос Имаёши Шоичи — это целая палитра из ядов и разных видов насмешек. Ханамия бесится не по-детски. — Да пошёл ты!.. — Ханамия резким движением отключает мобильник и силится понять, почему не может сохранять спокойствие, когда с ним говорит этот чёртов лис. Наверное, Имаёши Шоичи — это единственная вселенная, которую не в состоянии понять Ханамия Макото... На телефон ему приходит смс, сообщающее, что старосте экономического факультета нужно пройти в кабинет администрации, где его ожидает первогодка. Ханамия вздыхает и отправляется к очередному тупому идиоту, которому он, якобы, должен помочь.***
Хайзаки злится, он сидит здесь грёбаных двадцать минут, а какой-то придурок с подозрительно знакомым именем, кажется, даже и не торопится появляться. Хайзаки достаёт телефон и набирает пару смс-сообщений неприличного содержания едва знакомым девушкам — надо же чем-то занять себя, пока непунктуальный староста его факультета где-то бродит?.. — Прошу простить за опоздание, ты новичок? — рядом раздаётся медовый голос, от которого Шого едва ли не выворачивает, и вскоре в поле его зрения появляется высокий парень с чёрными волосами, серыми глазами и деликатной вежливой улыбкой. Хайзаки что-то определённо не нравится в нём, но вот что, он пока понять не может, поэтому лишь кивает: — Да, Хайзаки Шого, — протягивать руку, наверное, не стоило, но уже ничего не исправишь. — Ханамия Макото, приятно познакомиться, — то, как неприятно сверкнули его глаза, когда он пожал руку, наводит Шого на мысль, что этот Ханамия — тот ещё лжец. Это уже интереснее. Хайзаки ухмыляется, мимолётно являя взору старосты своих демонов, и ждёт чего-то подобного и от Ханамии, однако тот, видимо, не спешит отвечать на столь радушное предложение. «Знакомый взгляд. Интересно, он играет?» — думает Ханамия, а сам изображает пай-мальчика скорее по привычке, чем по желанию. — Я отведу тебя в твою комнату в общежитии, которое находится недалеко от университета. — А сам-то? Тоже там обитаешь или нет? — Шого, если честно, всё равно, но какое-то сосущее под ложечкой чувство не даёт ему просто так оставить этого парня в покое. — Да, пока живу там, но надеюсь перебраться в скором времени, — Ханамия недоговаривает, как сильно ему хочется свалить из этого гадюшника, сплошь и рядом набитого всякими умственно отсталыми — в большинстве своём тихими ботаниками и веселящимися оптимистами, которые смеются, даже если им палец показать. Он ненавидит их всех, потому что они очень уж напоминают Ханамии Киёши Теппея. Ханамии же хочется что-либо сломать... До корпуса общежития они доходят в мертвенной тишине. — Вот твоя комната, пока ты там один, но скоро к тебе подселят соседа. Обустраивайся, надеюсь, тебе здесь понравится, — на лице у Ханамии сияет дружелюбная, почти искренняя улыбка; у Шого от неё переворачиваются внутренности. Кажется, что на него смотрит не человек, а паук, готовый вот-вот напасть на тебя. Хайзаки в который раз поражается своему чутью: он не ошибся — Ханамия Макото — индивид, который знает толк в веселье. — Сотри её со своего лица. — Что? — Макото делает удивлённое лицо и непонимающе хлопает длинными ресницами. — Не притворяйся дураком. Убери эту свою сладенькую улыбочку, блевать тянет. Ты, Ханамия, похоже, тот ещё мудак. Любишь вводить людей в заблуждение? Вот только меня тебе не удастся обвести вокруг пальца. Я вижу тебя насквозь, Ханамия Макото, — Шого спокоен внешне, но внутри у него полыхает адское пламя и ревут зловещие демоны. Ханамия ухмыляется, и что-то чёрное, совсем не доброе и тёмное наполняет его улыбку, взгляд, всё его естество. И от этого становится настолько жутко, насколько и интересно. Шого хищно скалится, а в ответ ему Ханамия обнажает ряд белоснежных зубов и облизывает длинным языком тонкие гадкие губы: — Мы точно поладим, Хайзаки Шого. Староста уходит, а Хайзаки смотрит ему в спину и гадает, кто из них всё же выиграет. Гадает, кто из них двоих темнее.***
Хайзаки считает, что не продержится тут и полугода, потому что в груди всё барабанит и ревёт, потому что в груди разливается громкий, неприлично весёлый похоронный марш. Хайзаки считает, что это предупреждение — далее последует апокалипсис, и никто не спасётся. Главное — успеть хорошенько потрахаться с той миленькой старостой, нагадить кому-нибудь, а потом с чистым, если это вообще возможно, сердцем валить отсюда. Ах да, чуть не забыл, нужно ещё утереть нос тому мудаку — Ханамии Макото. И всё, жизнь будет прекрасна. Таков был план Хайзаки, вот только он не знал, что ни Ханамия Макото, ни ещё один ублюдок, свалившийся как снег на голову, не позволят ему так просто воплотить свою мечту в жизнь. Иногда судьба играет с нами в злые и чертовски опасные игры, но не об этом сейчас...***
Когда Хайзаки просыпается, ему хочется придушить ботаников, находящихся за соседней стеной, потому как от их воплей у него раскалывается голова, а виски стягивают мощнейшие волны боли. Во рту у него грёбаная пустыня Сахара — сто двадцать градусов по Фаренгейту и почти реальный привкус песка на языке. И, ощущая все эти последствия неправильно принятых вчера решений, Хайзаки чувствует, что либо сдохнет сейчас, либо минут через десять, если срочно не приложится к бутылочке прохладной минералки. «Охуительно. Сходил на университетскую вечеринку...» Вечеринка действительно была охуительной — куча выпивки и стайки преобразившихся красоток, облачившихся в мини-юбки и кофточки с декольте, несомненно, порадовали приготовившегося помереть от скуки Шого. Вот только утро следующего дня предвещало много проблем, и Шого уже не уверен в том, что надраться в стельку было достаточно хорошей затеей. Поборов жгучее желание разбить голову о стену, Хайзаки встаёт и пытается вспомнить, куда вчера дел свою одежду. Вместо ожидаемых джинсов и футболки на глаза ему попадается алый кружевной лифчик. Шого недовольно хмурит брови и почти не удивляется тому, что самой обладательницы данной вещички в комнате нет. Солнечный свет, проскальзывающий сквозь плотно задёрнутые шторы, попадает в глаза, и Шого буквально шипит от невероятно сильной фантомной боли в районе мозжечка. Сейчас он молит всех богов, чтобы те снизошли до него и спасли его от столь дешёвой и никчёмной смерти. — Видимо, вечеринка вышла на славу? — голос, бензопилой прорезавший утреннюю тишину, бьёт по голове кувалдой и заставляет Шого замереть, сидя на кровати. Глаза его расширяются от удивления, а кулаки сжимаются от ненависти к сладко-насмешливому голосу. «Твою мать, как он тут оказался?» — впрочем, Шого удаётся взять себя в руки, и поэтому он озвучивает свой вопрос: — Какого хрена? — от слишком сильного возгласа голова начинает трещать ещё сильнее, и Хайзаки щурится, хватаясь длинными пальцами за виски. — Вот разорался. Не хочешь водички? — больше, чем разбить лицо мудаку с гадкой ухмылкой на лице, Хайзаки хочется пить, поэтому он не задумываясь хватает бутылку минералки из рук Ханамии и сразу же к ней прикладывается. Прохладная вода обжигает горло и почти успокаивает бурлящий в нём ком лавы. Ханамия не отрывает взгляд и смотрит так, будто Хайзаки — его жертва. Но Хайзаки жертвой быть не привык... — Что ты вообще тут делаешь, Ханамия? Надоело изображать из себя паиньку? — И как ты догадался? — ублюдочный староста кривит губы, и в его глазах мелькает сталь, поэтому Хайзаки смиряет свой пыл: собачиться с Ханамией Макото раньше времени — невыгодно, проблем не оберёшься. — Голова раскалывается? — Да, блять, такое ощущение, что внутри колокольня грохочет. — Выпей, — Ханамия берёт со стола упаковку таблеток и выдавливает одну себе на руку, Шого же недоверчиво смотрит на протянутую ладонь. — С чего такая забота, Ханамия? Отравить меня решил? — Шого скептически косит взгляд и думает о том, что, хоть и не знает пока о Ханамии достаточно, но доверять ему не стоит. — Какая трогательная аккуратность, а я так хотел помочь моему страдающему другу, — последнее слово режет слух, Шого усмехается: ну да, при любом его неправильном шаге Ханамия воткнёт ему нож в спину и скажет, что всё так и было. И главное — ему поверят. Грёбаный лицемер. — Пей уже, придурок, не хочется терять единственного более-менее адекватного человека в первую же неделю после его поступления. Хайзаки всё ещё недоверчиво смотрит на белый диск на ладони старосты, но именно резкое обращение заставляет его отдаться воле случая. Он усмехается: — Знаешь, Ханамия, у тебя очень странное понимание слова «адекватность». В ответ ему слышится не менее едкий смех. Они не только поладят, но и смогут составить друг другу конкуренцию — в этом Хайзаки уверен.***
Хайзаки кажется, что он начинает привыкать. Во всяком случае, прогуливать пары — не сложнее, чем прогуливать тренировки в Тейко, даже в какой-то степени легче, потому как рядом нет придурка Ниджимуры и ненавистного выёбистого коротышки, возомнившего себя невесть кем. И поэтому настроение у Шого в последние дни приподнятое: ему нравится раздевать глазами неловких девушек в прозрачных блузочках, разводить глупых и робких первогодок на деньги и прожигать жизнь на клубных вечеринках. А ещё он иногда пересекается с Ханамией — всё-таки ни первый, ни второй пока не спешат сближаться, хотя Шого отчётливо понимает, что их связывают довольно крепкие цепи. Впрочем, это даже бывает полезно, Ханамия — хитрый, и при помощи его сообразительности можно отмазываться от занятий, а потом сидеть на крыше здания университета и разговаривать в фальшиво-светской беседе. С Ханамией интересно: каждый разговор — это балансирование на лезвии ножа — одно неправильное слово, и у твоего собеседника уже есть то, чем он может впоследствии тебя прикончить. Шого не знает, когда его стали прельщать такие игры разумов, но сейчас он прекрасно осознаёт, что раньше не имел достаточно сильного соперника. Ханамия, видимо, вообще не парится на этот счёт, он просто лыбится во все тридцать два зуба и гадит-гадит-гадит. Шого думает, что это у него в крови. — Опять сюда припёрся, — Ханамия легко садится на парапет и поднимает голову вверх, ловя своими хищными глазами яркие солнечные лучи. — А сам-то... — Шого хмыкает и даже не шевелится — лежать на прогретой поверхности крыши приятно, поэтому даже надоевшая язвительная физиономия Ханамии не сможет прогнать его отсюда. Вот только Хайзаки почему-то вспоминается мудак Аомине, который тоже часто приходил на крышу, чтобы прогулять уроки в старшей школе, и... Такое сравнение ему определённо не нравится, поэтому Хайзаки шипит, будто обжёгся, и выдыхает: — Блять. — Что такое, Хайзаки, понял, что ты наитупейшее существо на этой планете, и тебе стало стыдно? — Ханамия усмехается: это странно, но с Хайзаки они находят общий язык, несмотря на разницу в темпераментах. Имаёши Шоичи на это сказал бы что-нибудь сопливое и непременно едкое. — Я понял, что с головой у тебя не всё в порядке, вот и сожалею, что связался с тобой, — Шого не остаётся в долгу, поэтому скалится и сильнее сжимает зубами фильтр тлеющей сигареты. — Ты идиот, Хайзаки, сломать бы тебя, да только сам сдохнешь быстрее, если продолжишь наполнять свои лёгкие этой дрянью, — к курению Ханамия относился негативно, потому что у него была аллергия на сигаретный дым, однако Шого было откровенно плевать на это. — В мамочки заделался, Ханамия? — почти безэмоционально спрашивает он, выдыхая белёсую струйку дыма в голубое небо, а потом безбожно улыбается, потому что знает об этой небольшой слабости старосты экономического факультета. Макото показывает мудаку фак, а тот, будто только этого и ждал, резко подскакивает и вплотную присаживается к Ханамии, затягиваясь и выдыхая белое облако дыма тому прямо в лицо. Ханамия ожидаемо задыхается и скрипит не своим голосом: — Чёртов сукин сын. — Да ладно тебе, Ханамия, не помрёшь, — Шого кривит губы в гаденькой улыбочке и опять ложится на спину. Ханамия ненавидящим взглядом сканирует его довольное лицо, а потом внезапно, давясь прокуренным воздухом вокруг себя, издаёт едкий смешок, меняет выражение лица с неприятного и мрачного на ещё более неприятное, но уже весёлое; в голосе у него сочится мёд: — Знаешь, мне тут одна лисица на хвосте принесла, что, якобы, некий Хайзаки Шого неплохо играет в баскетбол, вот только желает об этом забыть и другим советует делать то же самое. Интересно, почему же? — то, как дёргается первокурсник, заставляет Макото улыбнуться ещё шире, обнажая ряд белых зубов и розовый кончик языка. В мутных серо-болотных глазах расплывается смесь из насмешки и неподдельного интереса. — Хм? Тебе-то какое дело? — Шого пытается скрыть сильное раздражение, но ничего не получается: оно стягивает мышцы до ломоты в пальцах, желваки ходят ходуном, и гадкое лицо старосты так и просит хорошенько вмазать по нему, но он сдерживается, затягивается и переводит прищуренный взгляд серьёзных глаз на Ханамию: — Ну играл я, что с того? — Когда и где? — Не имеет значения, я бросил, — Шого отмахивается, а Ханамия хмурит густые брови. — Ну-ну, это как-то жалко звучит, — Макото задумчиво разглядывает линию горизонта и совсем, кажется, не замечает яростный взгляд Хайзаки. — В средней школе был в Тейко, потом ушёл в Фукуда Сого. Доволен? — М-м-м, вот, значит, как? — блеск в глазах Ханамии совершенно не нравится Хайзаки, и он готовится к худшему. — А что, если я предложу тебе вступить в университетскую команду? Шого молчит и тяжёлым взглядом обводит фигуру сидящего перед ним парня, Ханамия непонимающе косится в его сторону, приподнимая в удивлении от реакции левую бровь. Шого кривит губы и говорит: — Так это всё-таки ты. Один из «Некоронованных королей» — Ханамия Макото. Самый мерзкий баскетбольный мудак, который готов испоганить жизнь всем на этой планете, — в зрачках у Хайзаки плещется неконтролируемое безумие. Оно тенью заползает ему на лицо и преображает обыкновенного студента в чудовище. Ханамия удивлён. — Ого, да это признание, — тянет он елейным голоском, а потом мгновенно леденеет и темнеет. — Ну да, твои сведения правдивы, и я предлагаю тебе шанс ещё раз поквитаться с Рётой-куном, — имя одного из самых ненавистных для Шого людей из уст этого придурка звучит сладко и гадко, что заводит Хайзаки не по-детски. — Рёта-кун... От тебя это звучит действительно мерзко. Да и мой он, а я, как ты догадываешься, чертовски ревнивый... Смеются они бешено и страшно. И в глазах у них сверкают молнии, скрепляющие их незримый договор. Когда за Шого захлопывается дверь, ведущая на крышу, Ханамии приходит смс:«Ну что, он согласился играть за тебя, Ханамия-кун?»
Макото недовольно кривится и с брезгливостью сразу же удаляет присланное сообщение, вспоминая, что у лисицы, которая принесла весть, что Хайзаки Шого играет в баскетбол, есть очки, хитрые сощуренные глаза и тупая привычка написывать своим бывшим кохаям.***
Хайзаки, если честно, плевать на то, что задумал мудак со сладенькой улыбочкой на мерзком лице. Ему всё равно, что он будет делать, вступив в баскетбольный клуб в очередной раз, но ему хочется, действительно хочется раздавить Рёту, взять реванш, а потом откланяться и свалить на дно. Всё просто: наподдать хорошенько и уйти по-английски, без истерик и не хлопая дверьми. Он морально вырос, и ему хватает ума не гнаться за пришибленными, которых он терпеть не может. Хотя... Вмазать придурку Аомине он тоже не прочь, но это уж как получится... Впрочем, сейчас ему не о чем волноваться. Жизнь вроде как прекрасна, поэтому Шого ухмыляется своим до странности позитивным мыслям и опрокидывает в себя очередную стопку текилы. В голове лишь одна мысль — нужно найти девчонку. Срочно. Всё происходящее дальше остаётся для него и для читателей в завесе тайны, именно поэтому стоит взять другую точку отсчёта — утро. Просыпается Хайзаки внезапно и ожидаемо с диким похмельем. Голова раскалывается от тянущей боли, но это ничего — привык уже, поэтому Шого лишь пытается не свалиться с кровати и найти свою одежду, которая опять куда-то запропастилась. Находит он её на стуле, аккуратно сложенную и, кажется, даже вычищенную. Хайзаки думает, что у него глюки на почве алкогольного опьянения. Но нет: одежда разложена по местам, а сама комната чуть ли не сияет. Кажется, такой чистоты эта обитель Дьявола не видела ещё никогда. Хайзаки трёт глаза и удивляется, когда вид не меняется. Шого пожимает плечами и одевается, взгляд его цепляется за стакан с водой и белый диск таблетки от головной боли. Студент плюёт на странности происходящего и хватается за спасительные лекарства. В голове его мечется лишь одна мысль, пока он жадно допивает воду: «Ханамия, что ли, проявляет чудеса милосердия?» — но, к сожалению, он ошибается, и очень серьёзно... — Я бы попросил тебя в следующий раз не разводить здесь такую грязь. Я не терплю беспорядка, и поэтому тебе придётся соблюдать хотя бы элементарные правила гигиены, Шого-кун. Шок. О да, кажется, он ещё не протрезвел. Иначе откуда бы ему слышать этот до боли знакомый приказной тон самого из ужаснейших людей на этой планете?.. Хайзаки поворачивает голову в сторону двери и спустя мгновение, когда его взгляд фокусируется на собеседнике, ему хочется крепко проматериться. Перед ним стоит спокойный, как скала, Акаши Сейджуро собственной персоной. Какое же это всё-таки дерьмо. Он лишь надеется, что это действительно видение его разгорячённого сознания, игра разума, который вдоволь решил посмеяться над ним. — Какого чёрта ты здесь делаешь, Акаши? — Какое-то скомканное приветствие, знаешь ли, — то, что сейчас происходит, походит на фильм ужасов, где чудовище стоит перед своей жертвой и ухмыляется ей в лицо. Хайзаки жертвой, как мы знаем, быть не привык, но в данной ситуации ему не остаётся ничего другого, кроме как тупо пялиться на внезапно явившегося по его душу выёбистого коротышку. — С сегодняшнего дня я буду здесь жить. Я твой новый сосед. Хайзаки громогласно смеётся, едва сдерживая слёзы. — Серьёзно, что ли? Акаши, скажи честно, ты ёбнулся? Не поверю, что наш богатенький буратино решил жить в общежитии. Разве ты не должен быть всегда абсолютным? Как-то убого для «того, кто всегда побеждает», — Хайзаки с пугающей точностью пародирует слова, некогда высказанные ему в лицо Сейджуро, как раз тогда, когда его практически выгнали из баскетбольной команды. В глазах у него плещется неконтролируемая ярость. — Это не твоё дело, Хайзаки Шого, — строго обрывает бывший капитан и скользит пронзительным взглядом по потемневшему лицу первокурсника. — Тебе придётся принять то, что теперь у тебя есть сожитель. За несоблюдение простейших правил тебя будет ожидать наказание. Хайзаки облизывает палец кончиком языка, хищно смакуя взглядом неумолимо хладнокровное выражение чужого лица, вокруг него расползается тёмная нагнетающая аура, он подходит к Сейджуро, слегка наклоняется, так, чтобы его голова была наравне с его, и угрожающе шепчет: — Ну-ну, посмотрим, — он хлопает того по плечу и гордо удаляется. В этот раз они сыграют по-настоящему. Честная игра один на один, в которой он обязательно нагнёт коротышку, возомнившего о себе слишком много.***
Ему нужно выдохнуть, остановиться, иначе он точно кому-то врежет. Проблемы ему сейчас ни к чему, поэтому Хайзаки идёт туда, где точно сможет успокоиться. Спортивный зал в Тодае большой, похожий на тот, какой был в Тейко. Непрошенное сравнение не только выбешивает, но и дарит какое-то мазохистское ощущение ностальгии. Ведь, несмотря на действительно поганый свой характер и похуистичное отношение к командной игре, Хайзаки любит баскетбол и всегда любил. По-своему, конечно. Незримо и совсем абстрактно, но так оно и было. И только один Хайзаки и ведает, как сильно подрагивали его поджилки, когда он играл против Рёты, будучи частью баскетбольной команды старшей школы Фукуда Сого. Именно поэтому, чтобы расслабиться, он пришёл именно сюда, главное, чтобы рядом не оказалось... — Хах, быстро же ты сюда заявился. Не терпится? — Чёрт, ну какого Ханамия всегда оказывается не в то время, не в том месте?.. — Заткнись. — У кого-то жуткое настроение. Что же такого случилось за эти шестнадцать с лишним часов с нашего разговора, что на тебе лица нет? — Ханамии кажется, что это влияние Имаёши Шоичи, иначе какого он тут проявляет учтивость и заинтересованность?.. Хайзаки долго молчит и хмурит брови так, что Макото кажется, что он просто их потом не разогнёт, а затем тяжело выдыхает и искренне выдаёт: — Блять, это конченое дерьмо. У меня, как я понял, появился сожитель. — Что, конец свободе? — усмехается Ханамия. — Я же предупреждал... — Да, предупреждал, но не говорил, что это будет ублюдочный Акаши Сейджуро! — Шого весь полыхает, а Ханамия удивлённо смотрит на него и не может поверить своим ушам. — Да ладно? Капитан Поколения Чудес, серьёзно? — однако, видя забитый взгляд Хайзаки, староста экономического факультета понимает, что его собеседник не шутит. — Слушай, Хайзаки, кажется, это всё карма. Помнится, ты её знатно себе подпортил, — с абсолютно серьёзным выражением лица шутит Ханамия, пытаясь скрыть своё удивление. Уж он-то уже успел понять, что Акаши Хайзаки терпеть не может, потому как каждый раз, когда они случайно заговаривали о Тейко и об Акаши Сейджуро в частности, Хайзаки матерился и старался перевести разговор в другое русло. В общем, Ханамия был отъявленным отморозком, но Хайзаки стал его единственным нормальным собеседником здесь, поэтому он благородно решил закрыть эту тему раз и навсегда. Но сейчас... Да уж, ну и дела. Он бы посмеялся над Хайзаки, да только сам пребывал в некотором ступоре, ведь такого даже он не ожидал. — Да иди ты, — равнодушно отзывается Хайзаки и принимает вид человека, которому всё побоку. — Сыграем? — иногда Ханамия поражается себе: он, что, пытается загладить чужое, м-м-м, несчастье?.. Бля-я-я, мир явно сходит с ума. — Ты проиграешь, неудачник, — на лице Хайзаки острая улыбка, а в глазах жажда крови. Ханамия отвечает ему тем же. Играют они долго, до полного изнурения. У Макото возникает множество планов и стратегий, а у Хайзаки появляется животное желание играть, руки и ноги потом сильно гудят, потому как внезапная физическая нагрузка грохает его по голове будь здоров, но Шого даже доволен, это как трахаться — только твой партнёр парень. В голове появляется бредовая и нелогичная мысль, которая сбивает Хайзаки с толка: «Интересно, как это — трахаться с парнем?» От этой мысли он неожиданно останавливается, мяч падает из рук, а сам Шого пусто пялится в противоположную стену. — Ну, чего застыл? Уже сдался? — подтрунивает Ханамия, а Хайзаки будто очухивается после летаргического сна. — Да блять, тупые мысли. Закончим на сегодня? — спрашивает он почти смиренно, и Макото, пытаясь не замечать странного настроения своего напарника, только кивает головой. Расходятся они, скупо пожелав друг другу удачи. Ну да, а почему бы и нет? Мир уже и так безумен, почему бы им и не стать друзьями? Глупо, конечно, но у Хайзаки никогда не было друзей. Соперники, прислужники — были, а друзей — нет. Ханамия на эту роль, конечно, не подходил, но он единственный человек, с которым Хайзаки может побыть собой. Был ещё Ниджимура, но Ниджимура идёт нахуй. Его Хайзаки терпеть не может, а Ханамию он выдерживает. Да и весёленький такой дуэт у них выходит. Сраные антагонисты мира баскетбола. За такими мыслями он не замечает, как доходит до общежития. Стоя перед своей дверью, Хайзаки медлит, думая, как сильно ему не хочется теперь находиться в этой комнате. Но он не какая-нибудь там девчонка, что боится зайти в обитель зла, а потому он резко раскрывает дверь и, не обращая никакого внимания на штудирующего какой-то учебник Акаши за своим столом, проходит к своей постели и ложится на неё прямо в одежде и обуви, утыкаясь лицом в подушку. Ему хочется истошно застонать. — Это неприлично — лежать на кровати в верхней одежде, — звучит так буднично и просто, будто он вещает прогноз погоды. — О, заткись, Акаши! Тебя спросить забыл, — всё-таки стонет Шого, даже и не думая шевелиться. — Разденься. Фак вместо ответа — это высшая степень невербального общения. Тогда-то Акаши встаёт, тихо отодвигая стул, и подходит к кровати, на которой расположился Хайзаки, наклоняется и не своим голосом шепчет тому на ухо: — Разденься, — в этом слове столько презрения, что нет никаких сомнений — Акаши Сейджуро зол, чертовски зол. Хайзаки нехотя переворачивается и безразлично смотрит в глубину красных глаз; там он видит то, чего так сильно боялись остальные, там он видит то, что сам очень хорошо знал. Демоны и другие чудовища выедали его зрачки и скалились, обнажая острые клыки. Шого ухмыляется на это и вызывающе продолжает молчать. Вот только Акаши терпеливый, он прожигает взглядом так искусно, что в какой-то момент Хайзаки становится не по себе. Нет, он не боится — знаком с этим был и прежде, каждый раз почти такое же представление видит в зеркале, но быстрый холодок всё же бежит по спине и скатывается к пяткам. — Разденься, — как мантру повторяет Сейджуро, и Хайзаки отмирает. — Неужто так сильно хочешь меня, что готов это повторять вечно, или тебя заело, Акаши? — пошлые искры блестят в его глазах и, кажется, отрезвляют глядящего на него голодным питоном Сейджуро. Он становится прежним: холодным и потенциально опасным, но всё же спокойным и уравновешенным, он только недобро сверкает глазами, разворачивается и идёт дальше читать свою книгу. Шого едва слышно вздыхает: кажется, обучение тут будет ещё сложнее, чем предполагалось...***
Следующий день похож на все остальные, вот только в голове всё набатом звучит противный голос бывшего капитана баскетбольной команды старшей школы Ракузан. Это бесит. Видеть его Хайзаки определённо не хочет, поэтому тащится на свою излюбленную крышу, где его ожидают покой и тишина. Впрочем, так и происходит до определённого момента... Когда он закуривает третью по счёту сигарету, он слышит подозрительно знакомое шипение снизу. Пододвигаясь к краю, Хайзаки надеется посмотреть на шоу, и ему удаётся это. Прямо под его подбородком стоит пара парней, один из которых мило, хотя, скорее, ядовито улыбается и поправляет очки, а второй смотрит на него волком и, Шого уверен, покрывает его про себя трёхэтажным. — Ну-ну, Ханамия-кун, — уже на этом моменте Хайзаки хочется заржать в голос, — ты не рад видеть меня? — Какого чёрта ты тут забыл, Имаёши? — чуть ли не ревёт Макото и старается держать себя в рамках, потому как проходящие мимо первогодки странно на них косятся. — У меня сегодня выходной, вот и решил заглянуть к своему обожаемому кохаю, проведать тебя, — всё так же улыбаясь, спокойно вещает этот Имаёши. Помнится, один раз Ханамия упоминал о нём, и, уж поверьте, столько нецензурной лексики вы не слышали никогда. — Ага, просто признайся, что ждёшь, когда тебя пригласят на мои поминки, — язвит второгодка и желает, чтобы Шоичи на голову свалился кирпич. Это даже весело — смотреть на то, как бесится Ханамия. Редкое зрелище. Хайзаки ставит себе галочку напротив имени Имаёши Шоичи и прибавляет приписку: «клёвый чувак, у которого стоит брать уроки, как правильно и качественно выводить из себя Ханамию Макото». Имаёши в это время внезапно поднимает голову и смотрит на задумчивое лицо Хайзаки. — Кажется, у нас есть свидетели, — спокойно произносит он, и Шого наконец-таки замечает, что его обнаружили. — Йо, — здоровается он, — Хайзаки Шого. — Знаю, а я — Имаёши Шоичи, — как ни в чём не бывало отвечает он. — Это и есть твой стрёмный семпай? — с интересом спрашивает Шого, обращаясь уже к Ханамии, который просто молчит и наблюдает за парочкой дегенератов. — О, Ханамия-кун, как нехорошо! Я же и обидеться могу, — вид у Имаёши странный: он будто и впрямь канючит, не как Рёта, конечно, — в его образе есть что-то острое, но оно настолько лёгкое и неосязаемое, что Шого даже сомневается: и это действительно тот единственный человек, которого остерегается даже Ханамия? — Заткнись, — мрачно цедит Макото, а Шого затягивается сигаретной смолой. — Нервишки шалят, Шого-кун? — почти учтиво спрашивает Имаёши, и Хайзаки будто пробивает молнией, в голосе у него какая-то страшная сила и едкая насмешка, будто он знает что-то, о чём, собственно, знать и не должен. — Расстраиваешься из-за Акаши-куна? Ну да, вот и подвох. Хайзаки одного только не понимает: откуда этот чёртов интриган знает всё это. И теперь, глядя на лисье выражение лица и гадливую улыбку, Хайзаки больше чем уверен, что новость о том, что он играл в баскетбол, причём со всеми подробностями, слил Ханамии именно этот тип. Ками, ну и какого, спрашивается, в последнее время он сталкивается именно с такими гадкими людьми? Ему, что, больше всех надо? — Ну, думаю, наши с Акаши-куном, — нет, всё-таки пародировать у него получается просто превосходно, — дела тебя не касаются, Имаёши-семпай, — иронично заканчивает Шого и разворачивается в другую сторону. — Хорошо-хорошо, Шого-кун, не обижайся, я не со зла, — примирительно бросает Имаёши, но Хайзаки видит хорошо скрытый сарказм. «Ага, как же! Ещё один лицемер. Сказка...» — думает студент и прикрывает глаза. Всё это давит на него. Достало. — Хайзаки, жду тебя сегодня на тренировке, опоздаешь — три шкуры спущу, — кидает опомнившийся Ханамия и думает, как бы увести одного изверга от другого. Апокалипсиса он пока ещё не ожидает, а поэтому нужно что-то делать с этими двумя. — Ого, Ханамия-кун, так это значит, что ты капитан? — вещает Шоичи, испуская лучи радости и вселенского добра. — Покажешь свою новую команду? — Да помолчишь ты когда-нибудь? — срывается Ханамия. — Пойдём уже, мне всё равно надо с тобой поговорить, — он хватает своего семпая за руку и уводит от греха подальше. В какой-то степени Хайзаки ему даже благодарен. «И свёл же Ками этих придурков вместе. Как Ханамия вообще его выносит? Это же полнейший взрыв мозга. Никогда ещё не видел его таким нервным», — думает Хайзаки и понимает, что этот Имаёши Шоичи может взорвать целый мир только одним своим появлением. — Дрянь... На парах он ожидаемо не появляется — видеть рожу заносчивого ублюдка ему не хочется, да и слушать монотонное тарахтение старых мозгоправов тоже, поэтому Хайзаки болтается по городу, взглядом выслеживая девушек, с которыми можно было бы познакомиться, и появляется в спортзале только к началу тренировки. То, что он видит первым при входе в помещение, вызывает у него рвотный позыв. Парень с красными, отдающими в малиновый оттенок волосами стоит к нему спиной, но Хайзаки, кажется, видит его пытливый и жадный взгляд, которым он сканирует Ханамию. Тот почему-то спокоен, но Шого достаточно проницателен, чтобы увидеть внутри радужек его глаз какое-то опасное удовлетворение от ситуации, в которой они состоят. О чём они разговаривают, Хайзаки не ведает, да и не хочет ведать. И так всё понятно, что коротышка теперь часть основного состава. Абсолютный игрок, блять. Чтоб его и этого Ханамию, который заделался капитаном и опять строит свои козни, подбирая не команду профессиональных игроков, а команду по захвату мира. О да, Хайзаки наслышан о подвигах Кирисаки Дайчи, и поэтому его пробирает дрожь от мысли, что он теперь станет таким же сверхточным оружием с радиусом поражения в два километра. Нет уж, это не про него. Слишком накладно. Да и чокнутый придурок не внушает абсолютно никакого доверия. Чёрт, это похоже на западню. А Хайзаки быть пойманным не хочет. Что ему делать, он пока не знает, но он не проиграет. Потому что мерзкие ублюдки умрут, но не сдадутся... — О, Шого, ты уже тут? — Ханамия разве что только не светится. Паук-мошенник, мать его. — Да-да, капитан, — на последнем слове Хайзаки делает акцент; ему хочется позлить Сейджуро, но тот молчалив и холоден. На лице его не дёргается ни один мускул. — Думаю, с Акаши-куном ты уже знаком, — парню хочется ответить, что лучше было, если бы вообще никогда не знал его, но он лишь молчит. Ханамия же скверно улыбается и буквально поёт: — Акаши теперь будет играть вместе с нами на позиции атакующего защитника. Хайзаки удивлённо смотрит сначала на Ханамию, а потом на Акаши. Оба делают вид, что вообще ничего необычного не происходит. Да так, ерунда. Просто капитан Поколения Чудес теперь и не капитан вовсе, да и ещё и позицию поменял с разыгрывающего защитника на атакующего. Хайзаки не остаётся ничего другого, кроме как усмехнуться и сказать Акаши пару «подбадривающих» слов: — Ну-ну, удачи тебе, Акаши. Надеюсь, ты проявишь себя в новом амплуа, если конечно... — драматическая пауза и сочувствующий взгляд, всё по канону жанра. — Если конечно не облажаешься по-полной. — Исключено... — Я абсолютен, и прочая поебень. Давай без этого, Акаши. Тошно аж. — Акаши смотрит на бывшего игрока баскетбольной команды средней Тейко и не понимает, когда тот стал таким смелым, он словно гипнотизирует его, но Хайзаки никак не реагирует или, во всяком случае, не выдаёт своей реакции. Сейджуро оставляет заметку, что с этим стоит разобраться... А Хайзаки идёт в раздевалку. Когда команда строится, Хайзаки отмечает у себя явные признаки нервоза. И, конечно же, его причиной становится задумчиво глядящий на своих сокомандников Акаши Сейджуро. — Хайзаки, не спи, — кричит ему какой-то парень из основы, похожий на одного из бывших товарищей Акаши в Ракузане — Эйкичи Небую, и Шого очухивается, уводит мяч у кого-то из-под носа и стремится к кольцу противника. На пути у него встаёт Сейджуро — маленький, да стойкий и непоколебимый, он с лёгкостью отнимает у него мяч при помощи своего императорского, мать его, глаза и обводит с потрясающей скоростью, а потом красиво забивает трёхочковый. Хайзаки пристально следит за его манипуляциями, считывает каждое движение, запоминает. Акаши смотрит на него с нескрываемым превосходством. Вот только другие этого не видят. Это игра на троих. В ней замешаны Ханамия, Хайзаки и сам Акаши. Ханамия радуется такому выгодному и интересному приобретению, хотя Хайзаки чувствует тут что-то ещё, более тёмное и опасное; Хайзаки бросает вызов Сейджуро, и тот его принимает. Все трое выясняют, кто из них лучший стратег и кто из них сильнейший. Макото держится в стороне, а Хайзаки не хватает сил, чтобы одолеть своего грозного противника. Сокомандники, наверное, и не понимают вовсе, что на самом деле стоит на кону, для них это всего лишь ещё одна тренировка, где нет места интриге и сражению, но троица прогоревших дотла ублюдков так явно не считает. Между ними скользит почти осязаемое напряжение, искры молниевидными осколками катятся из их глаз, и тонкие нити связывают, затягивая в омут мрака и теней. На последних минутах игры Шого опять встаёт против Сейджуро. Это игра один на один, Ханамия уходит в сторону, оставляя их одних в полной для них свободе. Ему интересно и не терпится узнать, что выкинут на этот раз богатенький отпрыск и полный отморозок. Хайзаки оправдывает его ожидания: он копирует знаменитый проход Акаши, и тот почти падает, но вовремя переставляет ноги и сохраняет равновесие, и в следующее мгновение Хайзаки с оглушительным звуком падает на лакированный пол. Ноги его больше не держат, пот скатывается градом по лицу и спине, а Акаши спокойно заканчивает игру, забивая данк. Не поворачиваясь к нему, он равнодушно бросает через плечо: — Рановато ты взялся копировать мои приёмы, Хайзаки. Мы с тобой играем на разных уровнях. Хайзаки бесит этот тон, бесит этот парень, его бесит всё это. Он сжимает зубы и кулаки и готовится высказать маленькому ублюдку всё, что думает, но Ханамия, почувствовавший, что дело пахнет горелым, опережает его, строго объявляя: — На этом всё. Тренировка окончена, можете идти переодеваться. Завтра чтоб были тут к этому же времени. Акаши берёт своё полотенце и уходит, не сказав более ни слова, но аура победителя ещё остаётся при нём, что вконец выводит Хайзаки из себя. — Чёртов ублюдок, чтоб его, — шипит он и пытается не смотреть на спокойного в своём ехидстве Макото. — Ну и нафига он тебе сдался? — В смысле? Он всё-таки один из Поколения Чудес, его бывший капитан. Мне нужны сильные игроки, — как ни в чём не бывало отвечает Ханамия и смотрит даже почти удивлённо, будто Шого спросил какую-то очевидную вещь. — Вот только не нужно гнать, ладно? Ты что-то замышляешь, по тебе видно, да и в жизнь не поверю, что ты зацикливаешься на силе своих игроков. Твой конёк — ум, твоя способность — стратегия. — Хм, да тут целое досье. Неужто изучал меня? Похвально. Не знал, что ты так умеешь. Когда научился? — Когда в Тейко был. Менеджер у нас на этом специализировалась, собирала информацию, благодаря которой выигрывать не составляло вообще никакого труда. Подумал, хорошая способность, почему бы и нет? Вот так и научился. — Вот тебе и фокус. А я думал, что ты ленивый идиот. — В жопу засунь своё «думал». — Хайзаки, ну ты и придурок, — Ханамия смеётся, и это отрезвляет Шого. — Что ты задумал, Ханамия? — интерес у него глубокий и режущий изнутри, но вообще зря он надеется получить точный ответ. — Ничего криминального, да и, думаю, тебе понравится. — Чёрт бы тебя побрал, не ответишь же нормально, да? — Это секрет. Пока что. — Понабрался ты у этого Имаёши всякой дряни, аж выворачивает. — Ой, давай ты заткнёшься, — староста щурится так, будто съел целый лимон. — Что, по больному? — теперь очередь Хайзаки смеяться. — Не представляешь, насколько. Я всё никак не могу от него отвязаться. Прилип как банный лист. Смеются они почти как друзья, да и разговаривают вполне обыкновенно. С виду — нормальные парни, со своими заморочками и подколками, но вот зияющие дыры в груди, распространяющиеся тени под ногами и невидимые ножи за спинами не дают поверить в это целиком и полностью. Их демоны, к сожалению, сильнее их самих.***
Через три дня у них тест, и хотя бы на нём Хайзаки должен поприсутствовать. Готовиться он, конечно же, не собирается, это всё чушь, но ради интереса он захватывает пару книг из библиотеки. По возвращению в комнату он видит Акаши, который что-то пишет у себя в тетради, Хайзаки хмыкает и думает, что он долбанный ботаник, а Сейджуро тем временем быстрым взглядом окидывает его фигуру и бесстрастно выдаёт: — Не знал, что ты умеешь читать, Хайзаки. — Завались, — Шого падает на кровать и открывает «Общественные кривые безразличия» Самуэльсона. — Тебя интересуют работы американских экономистов? — А тебя интересует то, что интересует меня? — в тон ему отвечает Хайзаки и продолжает читать введение, надо же хоть иногда делать вид, что не просто так поступил в лучший университет Японии. — Ты слишком категоричен. — Да ну? — чёрная бровь ломается в остром изгибе, а лицо Хайзаки портит гримаса отвращения. — Мы же оба понимаем, в чём дело. — Нет, не понимаем, ты просто мне неприятен, вот и всё. — Да ну? — Акаши копирует тон Хайзаки и резко разворачивается, на лице у него сияет безумие, и золотистый глаз действительно пугает. — Что же тебя тогда не устраивает, если это не из-за того, что я выгнал тебя взашей из команды? Хайзаки вскакивает и в пару шагов оказывается около стола, за которым сидит Акаши, он нависает над ним, чувствуя, что внутри расплывается лава, хочется ударить по этой наглой физиономии, но это неинтересно и означало бы, что он проиграл. Нет, так не пойдёт. Он смотрит в острые глаза Сейджуро и шепчет не своим голосом: — Даже не знаю, что меня бесит в тебе сильнее: твоё просто фееричное самомнение или приступы шизофрении, на которые ты так старательно закрываешь глаза. У Акаши в зрачках растекается то ли испуг, то ли истинное удивление. Хайзаки такого не ожидал увидеть, а поэтому на языке у него появляется привкус паприки и удовлетворения. Акаши судорожно пытается вспомнить, когда мог дать возможность Хайзаки узнать о себе такие подробности. В голове вертится шаровой молнией лишь одна мысль: «Как он узнал?» Это безумно и иррационально. Никто из них не хотел, чтобы разговор пошёл в это русло, но так уж случилось. Они стараются выявить признаки слабости друг друга, но оба отчётливо понимают, что на это у них сейчас нет ни сил, ни способностей. Пасовать первым не хочет никто, поэтому по негласному соглашению они отступают. Акаши надевает прежнюю маску холодного надменного выскочки, а Хайзаки примеряет на себе образ скованного грубостью мудака, который постоянно выходит из себя, но имеет силу воли, чтобы не выйти за рамки дозволенного. Хайзаки возвращается к себе на кровать, а Акаши утыкается в исписанную мелким почерком тетрадь. Между ними висит странная атмосфера. — Прочти «Третий или четвёртый человек. О смысле исторического существования» Вебера, — голос у Акаши — лёд, будто и не было этой странной сцены между ними. — Хорошо, — Хайзаки спокоен и даже не раздражён. В голове он записывает, что если когда-нибудь ему в руки попадётся эта книга, он сожжёт её.***
На тесте он мухлюет, но, естественно, никаких мук совести не испытывает. Акаши, кажется, пишет сам. Но разве это должно его волновать? Нет, конечно. А потому Хайзаки валит сразу после теста на крышу, пытаясь избежать лишних разговоров. Он устал в последние дни. Ханамия слишком воодушевлён каким-то своим замыслом, Акаши холоден и более не вспоминает того, что не стоит вспоминать, а сам Хайзаки плюёт на всё происходящее с высокой колокольни. Никотиновый дым приятно обжигает горло и оседает где-то в лёгких. Хайзаки помнит, что начал курить после того обидного вылета из команды. В голове ещё по-прежнему звучат хладнокровные слова нового капитана и сочувствующие — Куроко Тецуи. Это бесит-бесит-бесит, потому что у Шого нет достаточно сил, чтобы выкинуть этот эпизод своей жизни из памяти. Ему тупо неприятно то, что его выкинули как собаку, ему тупо неприятно, что слабак Ниджимура отдал свой пост такому высокопарному отребью. Ему должно было быть похуй на это, но нет — не было. И это не даёт покоя ему до сих пор. Обида на Ниджимуру, злость на Акаши и негодование по поводу своего поведения в данной ситуации душат его изнутри и не дают здраво оценить происходящее сейчас. А ведь он тогда был прав, говоря Куроко Тецуе, что, помимо него, есть более ужасные люди. Ханамия, например, или Имаёши Шоичи. Но самый ужасный, он знает это, — это Акаши Сейджуро. Маленький поганец, у которого в мозгу произошёл сбой, полный сдвиг по фазе. Категорический императив, мать его. И такое ничтожество посмело его тогда выгнать... «Ками, да они все ёбнулись, это Поколение Чудес, когда сделали своим лидером этого слабохарактерного идиота», — так думает Хайзаки и выдыхает белую струю воздуха вверх. За своими мыслями и злобой он опять ничего не замечает, не замечает и то, как тихо скрипнула входная дверь. — И часто ты тут бываешь? — равнодушный голос заставляет его немного дёрнуться и посмотреть в сторону, откуда он доносился. — Какая разница? Ты-то что тут забыл, Акаши? — Хайзаки измотан, ведь мысли о прошлом действительно выматывают, делают слабее, а слабым он быть не любил. — Пришёл проветриться. Можно? — Ему кажется, или в его взгляде и правда прослеживается улыбка? Не, бред. — Мне плевать, можешь хоть сигануть с крыши, даже не пошевелюсь. — Дашь мне умереть? — всё так же спокойно спрашивает Акаши и садится на парапет, где любит сидеть Ханамия. — Буду молиться всем богам, чтобы это произошло как можно скорее, — парень язвит скорее по привычке, чем по желанию, хотя кинуть кирпич в это непробиваемое на эмоции лицо ему хочется нестерпимо. — Ты как всегда жесток, Хайзаки, — Акаши смотрит на него странным взглядом, от которого ему становится не по себе. — А ты как всегда невыносим в своей высокомерной ипостаси, — Шого поднимается и уходит, не говоря на прощание ни одного гадкого слова, что обозначает высшую степень его усталости. И откуда эта слабость?..***
— Так, ты ненавидишь его, а он недолюбливает тебя — получается, это у вас взаимное? — Ханамия — мудак, Ханамия потешается, и ему срать на то, что Хайзаки за такое и врезать может. — И как же тебя угораздило такие выводы сделать? — Шого косится на подозрительно довольного Макото и не понимает, где у этого человека человечность. Хотя... Ему ли о ней вспоминать? — Вы вроде как сами не шифруетесь, по вам видно. — Да хрен с ним, почему мы разговариваем об этом? — Потому что мне интересен Акаши Сейджуро, — маниакальный блеск в болотных глазах Ханамии напоминает Хайзаки, что перед ним сидит не Имаёши Шоичи, а именно Ханамия Макото — паук-манипулятор, который всегда преследует только свои цели. — Не сказать ли мне Акаши, что ему стоит опасаться какой-нибудь фееричной подлянки? — вслух рассуждает студент. — А ты этого хочешь? И в жизнь не поверю, что ты строишь из себя благодетеля. — Да и ты на святого не тянешь, — Хайзаки провожает взглядом очередную коротенькую юбочку и думает, что давно не трахался. А ещё Хайзаки не говорит, что всё равно до конца не доверяет Ханамии. Он всё ещё ожидает ножа в спину, потому что Ханамия — такой человек. Ему постоянно нужны жертвы. И, кажется, сам Ханамия это тоже понимает, это неслышно звучит между ними, и Макото пока отсиживается в стороне, отмалчивается, но мелькает в нём что-то безумное и неконтролируемое. — Разве я когда-то утверждал это? — спрашивает Ханамия и усмехается. — Все в университете считают тебя приятным умным парнем, который умеет обходиться не только с девушками и женщинами, но и с парнями и мужчинами, — констатирует Хайзаки, и Ханамии, похоже, нечего возразить. — Ну, значит, они слепые идиоты... — Или ты слишком лицемерный ублюдок. — Ну да, может быть, и так. На этом их разговор кончается, Ханамии приходит смс, и он куда-то сваливает, а Хайзаки прётся на последнюю на сегодня пару по социологии.***
Сейчас они вновь столкнулись в игре один на один. Стоят, словно каменные статуи, и не двигаются. Это страшно, а ещё — это ритуал команды Тодая — смотреть, как играют друг против друга Акаши Сейджуро и Хайзаки Шого. Акаши неподвижен; Хайзаки весь на нервах. Это противостояние, вот только мало кто понимает настоящую его цель. Сражаются они за прошлое: Хайзаки выплачивает долг, Акаши отстаивает своё решение. И оба пытаются понять, кто стоит напротив. Сейджуро сверкает глазами, льдины тонут в малиновом мареве радужек, на губах расцветает снисходительная улыбка. У Хайзаки чешутся кулаки. Они срываются с места. Дриблинг на бешеной скорости, перестрелки глазами, ярость и тени — всё мешается, и в голове звучат лишь стук мяча, чужое дыхание и скрип кроссовок. Хайзаки опять не успевает, остаётся на шаг позади. Акаши забивает, а Шого вновь падает. И не понять, что у него в голове. И не понять, отчего так сильно хочется вгрызться ему в глотку, отчего сердце так стучит в клетке из рёбер. «Чёрт-чёрт-чёрт», — сейчас он чувствует себя Рётой, которого он когда-то точно так же размазывал по стенке наравне с Аомине. Вот только теперь размазывают его — изящно, красиво и качественно. Проигрывать он ненавидит, но проигрывает. Безбожно, уже в который раз, и всё никак не может простить себе прошлый проигрыш. Затёртый до дыр непотребными мыслями и проклятый всеми известными ему проклятиями. Он клянёт Акаши Сейджуро и сжимает зубы покрепче. Он, блять, сильный, ему срать на такое незначительное дерьмо, но в груди что-то стягивает, а на душе стая из диких кошек, у которых дохрена тупые когти, и, кажется, его рёбра для них — наждачная бумага. Акаши подходит достаточно близко, чтобы его тень падала на лицо Хайзаки, и протягивает руку. На лице у него нечитаемое выражение, а Шого не знает, как ему поступить. В общем-то, он знает: послать его куда подальше с его благодетелью, потому что Хайзаки не дурак и помнит страшные глазища этого монстра и его особую любовь к острым колюще-режущим предметам, но внутри что-то свербит. Что-то не даёт ему покоя. И это ему особенно не нравится. «Что за херня? Ёбаная минутная слабость, ёбаный Сейджуро, ёбаный мир. Да пошли они все!» — Хайзаки встаёт без чужой помощи и молча, гордо держа голову, удаляется на пробежку вокруг зала. Сейджуро лишь пожимает плечами, а Ханамия усмехается как-то недобро и ядовито...***
Ханамия и Акаши встречаются случайно. Сталкиваются в коридоре около кабинета администрации. Сейджуро коротко кивает в знак приветствия, а Ханамия зябко улыбается. — Знаешь, Акаши-кун, а ведь Шого-кун тебя ненавидит, — начинает он, с первых же слов стараясь вывести всегда собранного капитана Поколения Чудес из состояния равновесия. — Знаю, — тихий голос напоминает человека, которого он хотел бы раздавить с утроенной силой. — И тебя это совсем не волнует? Меня, как вашего капитана, это очень тревожит, это может помешать командной игре, — ложь — его всё. Однако Сейджуро не дурак — он видит, откуда берёт начало эта река. — Разве? Никогда не замечал за тобой любви к командной игре. Ты любишь управлять, нет? — холодно спрашивает Акаши и поднимает равнодушный взгляд на веселящегося старосту его факультета. — Жестоко, однако. Лукавишь, ка-пи-тан, лукавишь: сам по струнке всех всегда ставил. — На это у Сейджуро нет ответа. — Почему же сейчас такой добренький стал, где прежний запал? Или... решил пожалеть бедняжку Хайзаки, серьёзно? — Нет. Я тогда сделал правильное решение, он вёл себя недопустимо, да и Кисе лучше него по всем параметрам. Он был невыгодным приложением, лишнее я отсёк. — О да, вот она строгая и жестокая сущность Акаши Сейджуро, Ханамия ожидал этого ответа, но... это было далеко не всё. — Куроко Тецую ты тоже бы отсёк? — Сейджуро молчит. Он, если честно, не до конца понимает, чего от него хотят. — Как подло так рассуждать, не правда ли? Мне вот интересно, когда ты так низко пал, чтобы оправдывать своё поражение какой-то болезнью. — И теперь до Акаши доходит. Удар по незажившему, удар ниже пояса. И кто тут ещё подлый? — Не думаешь ли ты, что это осталось только между Поколением Чудес, Ракузан и Сейрин? Нет-нет, не смотри так, Акаши-кун, до меня только слухи дошли, вот и уточняю... — Ханамия ломает качественно, в нужных местах, так, чтобы потом не срослось, так, чтобы не встать больше никогда. Акаши почти растерян, но он не был бы собой, если бы не ударил в ответ: — Не думаю, что тебя это касается, Ханамия Макото, — тени его, демоны его роют похоронную яму, и тысячи молний сверкают на его губах. — Во всяком случае, дам тебе совет: научись ставить приоритеты. Иначе так и будешь проигрывать, и, кто знает, может, в следующий раз тебя обыграет кто-нибудь послабее Куроко, — Акаши спокойно разворачивается и удаляется, а Ханамия остаётся смотреть ему в спину и усмехаться. «Понял, значит. Ну ничего, так даже интереснее будет ломать его, пока абсолютный гений, идол этого невидимки не превратится в горстку мусора...»***
Акаши чувствует на своей шее чужие руки, которые стараются сдавить его, сломать и изничтожить. Так, чтобы от него самого остался лишь пепел, так, чтобы не воскресить. Откуда эта злоба, Акаши не хочет знать, но вполне догадывается. Это было бы ложью — сказать, что не понимает. Акаши для этого слишком умный. И слишком наблюдательный. А ещё ублюдочный и высокомерный. Забавно, но Акаши Сейджуро знает, что за ошибки нужно расплачиваться. Он, например, всю свою жизнь расплачивается за ошибки отца, точнее, за одну-единственную — ту, из-за которой он стал тем, кем стал. Абсолютным, нетерпящим проигрышей засранцем, плюющем, на самом-то деле, на всех вокруг. Просто до этого времени, до поступления в Тодай и до своего первого в жизни проигрыша он этого не осознавал. Был болен? О нет, не в том плане, в котором это воспринимают треклятое Поколение Чудес, его товарищи из Ракузан и Ханамия Макото. Но сейчас он слишком спутан и утомлён, чтобы думать об этом. Ему больно? Конечно, нет. Он выше этого, просто Ханамия Макото — тот ещё мудак, и язык у него хорошо подвешен. Его аналитические способности выше всяких похвал, и если можно было бы представить весь внутренний мир Акаши Сейджуро как мишень для дартса, то Ханамия получил бы десять очков из десяти возможных. Акаши улыбается своим мыслям и понимает, что и по его душу явились демоны. Это, во всяком случае, интересно. И Акаши решает, что обязательно победит в этой игре. Когда он выходит подышать на улицу, то понимает, что карма у него явно подпорченная... Впрочем, так думает далеко не он один. — Какого хрена ты тут забыл? — грубый, почти рычащий голос заставляет его немного нервно тряхнуть головой, но Сейджуро привычнее думать, что это последствия вечернего похолодания. Чёрное существо, спрятанное в тени, сверкает зловещими глазами и явно ждёт ответа на свой вопрос. Акаши особо не заморачивается с этим: — Странная формулировка вопроса, Хайзаки, — он, как и прежде, визуализация Снежной Королевы, вот только всё-таки Хайзаки не настолько туп, чтобы не уловить в этом похоронном тоне ноты какой-то грязной, пошлой даже, насмешки. — Мне повторить свой вопрос, или ты достаточно умный мальчик, чтобы понять, что тебе нужно свалить отсюда? — Хайзаки зол, но вот давать повод для атаки он не собирается, поэтому глубоко вдыхает обжигающе холодный воздух полной грудью, а потом урывками выдыхает, пытаясь успокоить взбесившийся пульс. — Я не считаю себя глупым, но иногда мне действительно трудно понимать тебя, — если бы на месте Шого был кто-нибудь другой, он бы уже давно уносил ноги, потому как улыбка Акаши Сейджуро — это оружие массового поражения, да только кому, как не ему, знать, что и с этим можно справиться? Акаши тоже это понимает, да и не хочется ему почему-то прекращать эту бесполезную беседу, поэтому он лишь усмехается и продолжает движение по направлению к залитой тенью стене. — А я, вот, не понимаю, что же движет тобой и почему такой абсолютный во всех отношениях человек терпит общество такого мудака, как я, — сердце замедляется, а ярость заменятся рассудительностью. — Самокритика — это, конечно, хорошо, но это не похоже на тебя, Хайзаки, — Акаши разрывает взглядом заметно потемневшее небо, на котором тёмно-сапфировыми кляксами распластались облака и осколками битого стекла засияли первые звёзды. Хайзаки же распадается на части: с одной стороны, ему банально хочется врезать этому выёбистому коротышке, по которому у него уже давно руки чесались, а с другой, ему отчего-то, совсем противоестественно, становится интересно. Конечно же, гордость и злость побеждают. — С чего ты решил, что знаешь меня? — расстояние, которое Акаши сократил, становится ещё меньше, когда Шого нависает над бывшим капитаном Поколения Чудес, который, даже несмотря на разницу в росте, всё равно почему-то остаётся для него недосягаемым. Это бесит-бесит-бесит. В глазах его расползается желание свернуть этому надменному мальчишке шею, да только руки морозит до пробитых дробью молекул, будто их в жидкий азот окунули. Это чувство... Да, наверное, так себя чувствует каждый, кто когда-либо видел пронзительный взгляд этого человека. — Хайзаки, мне кажется, или у тебя проблемы с памятью? — теперь Акаши усмехается в открытую, лицо его заливает тёмная краска, и в темноте белоснежная улыбка воспринимается как свет фар, рассекающий мрак и скользящий ножом по сетчатке глаз. Хайзаки хочется зажмуриться. Гадство. — Не думай, что если мы были в одной средней школе и в одном баскетбольном клубе, то это даёт тебе право так считать, иначе я действительно в тебе разочаруюсь, — голос у Шого хриплый и наигранно-сожалеющий, и Хайзаки видит, как непроизвольно сжимаются небольшие кулаки его собеседника, как тонкая бледная кожа облегает острые костяшки. Хайзаки доволен реакцией. Он достаёт помятую пачку сигарет и закуривает. Они молчат: Шого затягивается и чувствует, как терпкость дешёвого табака оседает где-то в трахеи, а Сейджуро с каким-то искренним интересом наблюдает за этим действом. Его взгляд притягивают прикрытые от усталости — усталости ли? — глаза, чуть подрагивающие ресницы, сильные пальцы, уверенно сжимающие палочку сигареты, и выпирающий кадык, двигающийся под тонкой кожей каждый раз, когда Хайзаки затягивался. Акаши понимает, что пауза становится слишком длинной, что ему следует что-то сделать, но он не способен на это. И да, вы когда-нибудь видели, как падает комета? Акаши Сейджуро не видел, он чувствует это, прямо сейчас, когда ощущает, что слов у него не находится. Это странно, но вполне логично: Хайзаки всегда ему казался другим, вот только... сейчас это чувство увеличивается в геометрической прогрессии и двигается в совершенно другом направлении. Корабли меняют маршрут. А Акаши Сейджуро сдаётся — он устал бороться, здесь и сейчас ему хочется забыть о том, кто он на самом деле. Хайзаки думает, что у Акаши странные глаза — страшные полыхающие алым пламенем бездны, в такие, он считает, в аду грешников можно запихивать, а потом наблюдать популярное теле-шоу «Крики из преисподней». Хайзаки думается, что ему точно не захотелось бы оказаться там. Но Акаши это, похоже, нисколько не волнует. Он стоит напротив — гордая прямолинейная статуя, переполненная до краёв тайнами и тенями, которые он так тщательно пытался скрыть. Хайзаки же видит, слышит их невесомый шёпот. Он выдыхает отвратительно горький дым и смотрит, как он сизыми лохмотьями оседает на бледном и чертовски остром лице. Акаши не обращает на этот жест никакого внимания, лишь что-то пристально выискивает в нём, будто ищет его сущность, вот только внутри него пустота и грязь, ничего более. Это бесполезно. «Интересно, неужели не скажет чего-нибудь нравоучительного?» — думает Хайзаки Шого, который действительно плохо знает бывшего капитана Поколения Чудес. «Это не в моём стиле», — Акаши Сейджуро сияет смешливыми глазами и тянет продрогшую руку к силуэту, скрытому в тени. То, что происходит дальше, повергает Хайзаки в шок. Ну да, вообще-то не каждый день Акаши Сейджуро невозмутимо поднимается на мыски и... отбирает у тебя сигарету ртом, каким-то мистическим образом умудряясь кончиками губ ухватиться за место, где начинается фильтр, и при том, даже не задев твоего лица, но совершенно точно обжигая кожу теплом своего тела. Акаши легко, словно степная дикая кошка, приземляется, ощущая пятками твёрдость почвы, и поправляет длинными цепкими пальцами сигарету, а потом, не обращая внимания на тупое выражение лица обескураженного Шого, затягивается, и — о Ками — у него это получается: Акаши не морщится и не задыхается в приступе кашля. Ему, кажется, пофиг на двусмысленность и абсурдность ситуации, а ещё ему пофиг на зашкаливающие удивление и злость Хайзаки Шого, который... который... М-м-м, а знаете, у Хайзаки Шого, пожалуй, нет никаких слов, чтобы описать своё внутреннее состояние. Пиздец? Нет, слабовато, друзья. И пока Хайзаки пребывает в крайней степени анемии, Акаши делает ещё одну затяжку, а потом резко поворачивает голову в его сторону и небрежно и с каким-то нервически-холодным отвращением бросает: — Скучно, Хайзаки? Или просто так и не научился принимать поражение? Глупо, у тебя не было никаких шансов, — Акаши сверлит в нём целый прорубь, перерывает всё, что есть внутри, и отступается. Ему неинтересно водиться с такой мелкой сошкой, он — абсолютен. Он — всегда победитель. Хайзаки знает, что Акаши вспоминает поражение столетней давности. Хайзаки знает, что Акаши прав. А ещё Хайзаки знает, что заколебался быть взрослым и более сдержанным, и он позволяет себе быть тем, кем был на самом деле. Демоны ликуют. Лопатками Акаши прикладывается знатно, холодная стена прошивает позвоночник электрическими импульсами. Ткань лёгкого пиджака трещит и, кажется, вот-вот пойдёт по швам. Сейджуро думается, что теперь его придётся стирать и зашивать. Но вот думать об этом сейчас как-то странно и неуместно. Злой Хайзаки Шого — это угроза, причём не мнимая и вполне осязаемая. Пальцы, сжимающие плотную ткань тёмной рубашки, скрипят и ломано хрустят, глаза полыхают неконтролируемым пожарищем, а губы наливаются кровью и желчью: — Не зли меня, — он шипит так сладко и страшно, что любой другой уже бы давно отошёл в мир иной. У Акаши подрагивают колени, но это нервное, это не важно... Акаши смотрит прямо и ждёт продолжения театра одного актёра. Он ждёт высшей степени насилия. И да... Он готов. Он ждал этого. Он заслужил. Хайзаки смотрит остро, как шакал смотрит на свою жертву, облизывает губы длинным языком и считает до десяти. Говорят, успокаивает. Нихрена. Внутри всё клокочет и бунтует, и сам Хайзаки с помутившимся рассудком не до конца понимает, что именно его бесит в этом чокнутом мудаке. В общем-то, ему давно следовало отвести душу, вот только что-то останавливало постоянно. Это не Аомине, чёрт возьми, с которым можно было подраться, и он бы всё правильно понял. Это не придурок Ниджимура, который, мать его, постоянно лез, куда не надо было, и постоянно выбивал из него дурь. Это даже не Кисе, который после Зимнего Кубка смотрел как-то болезненно и глупо, за что его непременно хотелось размазать по стенке. Это Акаши Сейджуро — человек, который стал последним гвоздём в его гробу. Акаши Сейджуро, который смотрит не как Акаши Сейджуро, которого он видел и знал, этот смотрит смиренно и спокойно, ему неведом протест, и пугающе холодной стали ножниц на своей шее Хайзаки тоже не ощущает. Это сбивает с толка. Это всё идиотизм. И в голове набатом звучит: «Кто ты?.. Кто?..» — Ну, Хайзаки, чего замер? Что случилось? — он нарывается, бередит старые раны, усмехается так знакомо, так надменно, не хватает только привычных ножниц и бело-голубой формы Ракузан. Хайзаки... почти верит, вновь окунается в омут ненависти, но вспоминает, что тот Акаши Сейджуро ни за что бы не позволил смотреть на себя свысока — во всех смыслах этого слова. Это уловка, а действовать по чьему-то плану он не станет, поэтому Шого лишь тяжело вздыхает, успокаивая шторм и бурю, разрывающие ему подреберье, и со всего размаху бьёт. Акаши падает на землю. И это... так необычно. Акаши Сейджуро у его ног — разбитый и униженный, с гранатовой кровью на подбородке и длинных пальцах, с обжигающей болью снаружи и внутри, с перепутьем в сердце. — Ты придурок, Акаши, и ты слаб, — Хайзаки почти шепчет, стараясь унять внутреннюю дрожь. Ему хреново, у него тоже — перепутье в сердце и мешанина в голове. Ему трудно думать о том, что происходит между ними, ему трудно думать о том, что происходит конкретно с ним. Это абсолютный идиотизм. Ему нужно уйти. — Ты тоже, — летит ему вслед. И это разгром. Они разрушены, они сломаны. Они не те, кем были. Время меняет, да? Чушь. Меняют злоба, похуизм и шизофренические наклонности вкупе с врождённым чувством собственного величия.***
Хайзаки кажется, что он пуст. Словно белый лист бумаги. Новый и... нет, не чистый — девственный. В нём сейчас лишь воет ветер и скалится ливень. Он не ощущает того, что медленно раскалывается на куски от того, что... что ничего не понимает в этой грёбаной жизни. Какого чёрта всё так повернулось, он не знает, это были инстинкты, но сейчас ему это кажется до одури тупым и смешным одновременно. Чувствительный Хайзаки Шого... О да, то дурное предчувствие об апокалипсисе не было пустым звуком. Сейчас рванёт. Шого бьёт кулаком по стеклу, разглядывая в десятке осколков человека, которого он окончательно теперь не узнаёт, и мечтает забыть всю эту поебень с баскетбольным клубом, его уходом из Тейко, встречей с невидимкой, игрой против Рёты, дракой с Аомине и охуенно противоречивым соперничеством с Акаши Сейджуро. Всё, кажется, рухнуло, когда этот маленький ублюдок вновь появился в его жизни, иначе он никак не может описать это состояние, в котором он ощущает себя пылью, не более. Хайзаки думает, что превратился в слюнявое дерьмо, но он, блять, всего лишь человек, и больно бывает и ему... Тёплая кровь стекает на кафель, оставляя там эстетические алые разводы, напоминающие Шого розы, которые в детстве сажала его мать. Ему плевать, боль оглушает, и он вспоминает, что давно уже не испытывал этого чувства. Раньше — он дрался со всеми и с каждым; сейчас же — он безвольный кусок глины, которую окунули в воду. Он растворяется. И причиной этой глупой дешёвой моральной смерти становятся ебучие призраки прошлого, грёбаные раны в груди и засевший в печёнках Акаши-который-уже-совсем-не-Акаши. Всё это давит на него. Всё это гнетёт и не даёт спокойно дышать. И что самое поганое — он не знает, что делать. Шого кривит губы в ухмылке, она грязная и злорадная, точно такие же он раздаривал каждому встречному-поперечному, каждому отребью, что вставало у него на пути. Сейчас же она предназначается ему самому. Ками, да он жалок. В голове скрипит медовый голос Ханамии, и Хайзаки хочется выть от безысходности. Шого кажется, что у него ум за разум заезжает, ему хочется видеть Ниджимуру Шузо, который врезал бы ему хорошенько и объяснил научно-популярно, что таким мудакам, как он, делать в подобных ситуациях. Хайзаки содрогается от боли в груди и понимает, как низко пал, раз думает о ненавистном бывшем капитане. Внутренняя боль разъедает все органы, но вот боли физической он не чувствует — пальцы уже немеют и стремительно синеют. Шого вздыхает и идёт в комнату. Впрочем, спустя минуту ему хочется удавиться. Чёртово мироздание!.. Как же он ненавидит этот университет... Акаши сидит за столом — неестественно прямой, обездвиженный и какой-то опустошённый. Хайзаки даже хочется подойти и коснуться почти каменными пальцами его сонной артерии, чтобы убедиться, что он всё ещё жив. А то, глядя на это существо, не имеющее ничего общего с прежним Акаши Сейджуро, Хайзаки уже не уверен, что он действительно живой. Акаши ничего не замечает; Акаши невидяще смотрит на стену. Он глубоко в трансе. У него ломается вселенная. Шого не обращает внимания на его поведение, он проходит к своей тумбочке и достаёт аптечку. К сожалению, обращаться с бинтами он так и не научился, хотя Ниджимура Шузо очень часто попрекал его этим. Хайзаки матерится и мотает-мотает-мотает. В конечном итоге, половина руки перемотана вкривь и вкось, а из раны по-прежнему сочится ядовитая кровь. Рука уже начинает походить на руку мертвеца, и Хайзаки кривится от неприятного холода в костях и мышцах. Акаши же внезапно, словно его чем-то по голове ударили, оживает, едва слышно выдыхает и размеренно и чинно разворачивается в сторону Шого. Тот даже перестаёт копошиться и внимательно наблюдает за действиями Сейджуро, который спокойно, с привычной ледяной маской подходит и берёт чистые бинты. Шого уже хочет возмутиться и послать его куда подальше, но его опережают: — Заткнись, Хайзаки, — приказывающий тон, не терпящий никаких возражений, заставляет Шого закрыть рот так же быстро, как и открыл, а потом взорваться вулканом: — Да пошёл ты нахуй, — угрожающе шипящий рык и наполненные огнём губы очень идут Хайзаки, — что ты о себе возомнил? Ножницы, которыми Акаши отрезал кусок бинта нужного размера, молниеносно остужают его пыл, они находятся аккурат сонной артерии, и Хайзаки вспоминает, что перед ним не простое отродье. Отродье, способное взять на душу множество грехов. Убить такого ублюдка, как он, тоже способно. — Знай своё место, — стальной взгляд скользит по лицу и на секунду останавливается на чужих тёмно-серых глазах, и Хайзаки может поклясться, что на мгновение этот взгляд становится другим — умоляющим. Впрочем, это не важно. У Шого голова кругом от всего этого дерьма. Ему бы с собой разобраться. Поэтому он просто позволяет сумасшедшему гению Поколения Чудес делать то, что ему хочется. Аристократически длинные бледные пальцы аккуратно и даже — о Ками — нежно стягивают с раненных пальцев руки пропитанные бурой жидкостью бинты, стараясь не задевать шершавыми краями глубокие порезы. После Акаши внимательно исследует его руку на наличие осколков, которые могли попасть в кожу, но, похоже, Хайзаки удачлив: их там не оказывается, поэтому Сейджуро берёт аптечку и достаёт антисептик и тонким слоем накладывает его на раны. У Хайзаки сердце прыгает в горле, по венам течёт лава, а в голове взрывают те самые пару тонн тротила, которые он хотел заложить в здании Тодая перед тем, как поступить в него. Это ненормальная реакция, да и ситуация сама по себе ненормальная. Для Хайзаки уж точно, а вот Акаши спокоен и сосредоточен, вот только Шого кажется, что это маска. Шого шипит, когда почти утерянное чувство боли простреливает его ладонь. Акаши наклоняется и легко-легко дует. Боль утихает, а жар становится невыносимее. «Какого чёрта этот придурок вытворяет?» — Шого не понятны его мотивы, его поведение в целом. Он мечется от одной версии к другой и не замечает, как сильно дрожат ресницы его лекаря. Хайзаки как загипнотизированный наблюдает за лёгкими, порхающими движениями рук бывшего капитана Поколения Чудес, скользит взглядом по руке и поднимается выше: серьёзное и красивое лицо кажется ему пластмассовым, почему он так считает, он не знает, но ему не нравятся острые безжизненные линии лица Сейджуро. Однако бинтует он мастерски, и через несколько минут Шого смотрит на идеально забинтованную руку. Мало кто знает, но Мидориму Шинтаро бинтовать свои пальцы учил как раз-таки Акаши Сейджуро. Что делать дальше, похоже, не знает никто. Хайзаки не может выдавить из себя простое «спасибо», ощущая жжение в глотке каждый раз, когда порывается это сделать; Акаши же просто высокомерно молчалив, он не ждёт более ни секунды и выходит из комнаты. На них снежной лавиной обрушиваются тишина и проблемы, от которых они так долго бежали...***
Акаши долго думает. К сожалению, когда ломаешься изнутри, сложно видеть всю картину целиком, но он пытается, честно. Ему нужно знать всё, ему нужно взять себя в руки и вернуться в прежнее русло. Стать тем самым неуязвимым Акаши Сейджуро, каким он был. Контроль превыше всего, но вот ничего не клеится, из рук всё валится, а в грудной клетке мечется сердце, словно испуганная птица, которую поймал искусный охотник. Акаши не помнит, когда в последний раз просил о помощи, но сейчас она ему необходима. Он не справляется. Ему бесконечно трудно и больно. Он перерывает гниль внутри себя и силится вспомнить все свои грехи. Вот только бесполезное это занятие. Сейджуро не хватит сил их отпустить себе. Сейджуро разрушен. Хайзаки был прав: он слаб. А Ханамия Макото — чертовски удачлив. — Акаши Сейджуро, не ожидал увидеть тебя, — голос этот насмешливый, едкий и самодовольный. Акаши вздрагивает от неожиданности и поворачивает голову в сторону источника звука. Перед ним стоит парень с очень острой улыбкой и неприятно сощуренными глазами, скрытыми за стёклами очков. — Кто ты? — Имаёши Шоичи, странно, что ты не помнишь меня, ведь, насколько мне известно, ты всегда был наблюдательным и запоминал мельчайшие детали, — Шоичи улыбается, но в голосе его сталь и что-то ещё, чему Акаши не может дать описания. Сейджуро хмурится: фамильярный тон его собеседника ему не нравится, но в голове возникают картинки из прошлого, и ему удаётся кое-что вспомнить. — Имаёши Шоичи, капитан баскетбольной команды Тоуо? — ледяная маска и надменность приходят сами собой: больше по привычке, чем по желанию. — Бывший капитан. Но, в общем-то, да, это я. — Ты играл с Дайки в одной команде? — Акаши спрашивает из вежливости, ему неведомо, что от него хочет этот человек. — О, да. Знаешь, я до сих пор не понимаю, как ты держал его в узде, это же чёртов эгоистичный придурок, который до своего проигрыша Куроко Тецуе плевать на всё хотел. Намучился же я с ним... — тянет Имаёши и сквозь тонкий прищур наблюдает за реакцией. Акаши молчит и изучает лицо этого странного парня. — Как ты заставлял его ходить на тренировки? — Обещал вырезать глаза, если не придёт, — Акаши говорит таким тоном, что Имаёши вздрагивает и думает о том, что это вполне может быть правдой. От этого по спине идёт неприятный мороз, и Шоичи спешит прервать это ощущение неловкости: — Да ты шутник, Акаши-кун, — искусственно смеётся он, и Акаши не выдерживает, на этот фарс у него нет ни времени, ни сил: — Чего ты от меня хочешь? — лёд в его словах замораживает всё вокруг, строгое нетерпение ледяными осколками впивается в язык и дёсны и заставляет Имаёши Шоичи снять свою маску. — Думаю, ты изменился, Акаши-кун, — говорит он спокойным, лишённым всякой насмешки голосом. — В каком смысле? — В таком, что твои метаморфозы, возникшие ещё в конце средней школы и длившиеся до проигрыша в старшей, исчезли, и ты стал прежним. Я же прав? У Акаши расширяются глаза, в них сквозит электричество и неподдельный испуг. Он вспоминает Ханамию и думает, что всё-таки Имаёши Шоичи много и много опаснее его. А ещё он вспоминает, что это может убить его в любой момент, стоит лишь произнести нужные слова. Он с ненатуральным безразличием смотрит на ждущего ответа Имаёши и говорит: — Как это касается тебя? — О, нет, — хрипло смеётся Имаёши и для пущей убедительности машет рукой, а потом резко замолкает, и Сейджуро видит цвет его глаз — асфальтовый серый щербет с опилками из стали, — это касается тебя. — О чём ты? — Акаши-кун, я думал ты более сообразительный, хотя, может быть, это на тебя так влияют перемены. Во всяком случае, думаю, Ханамии Макото уже удалось пошатнуть твой внутренний мир, — Имаёши бьёт не в бровь, а в глаз. — Я хочу, чтобы ты был аккуратнее, Макото-кун любит играть и любит выигрывать. А ещё он любит ломать людей, которые ему интересны. Ты же понял, что ты входишь в их число? — Имаёши разворачивается и делает шаг, собираясь уйти. — Что ж, удачи тебе, поверь, она пригодится. Акаши как заворожённый смотрит на его спину и осознаёт, что этот человек знает всё, что происходит внутри него. — Зачем тебе это? — тихо произносит он и почти не ждёт ответа. — Я просто вижу, что в таком состоянии ты не справишься с ним. Макото умный и более устойчивый к нападению, ты же сейчас балансируешь на грани. Не хотелось бы видеть твоё падение, да и нужно же Макото-куну урок преподать. — Хорошо же ты его знаешь. — Более чем. Хватит ему ерундой страдать. Мой кохай — глупый мальчишка, который не замечает того, что, ломая других, ломает самого себя. Нужно вытащить его из ямы пока не поздно. Мне, если честно, плевать, что будет с тобой, я волнуюсь за него, — Имаёши поворачивает голову и недобро сверкает глазами, и Акаши понимает, откуда взялся тот животный страх при взгляде на этого человека, — но всё-таки я дам тебе один совет: научись доверять себе. Постарайся простить себя. Не простишь — не простят другие. Имаёши уходит, а Акаши находится в море и тонет-тонет-тонет...***
Акаши Сейджуро ненавидит Имаёши Шоичи за его вмешательство, советы и грёбаную проницательность. Но Акаши Сейджуро понимает, что Имаёши Шоичи прав. И это сто первая причина, почему его можно ненавидеть. Причина номер сто два: у него есть совершенно мистическая способность доставать всех и каждого глупыми смс-сообщениями. Откуда у Имаёши его телефонный номер, Акаши не знает, да и знать не хочет, ему просто хочется засунуть ему в глотку ножницы и наблюдать за медленной мучительной смертью самого хитрого и вездесущего человека на планете. Скажи он это Ханамии Макото, и они, наверное, стали бы лучшими друзьями. Восемнадцатая по счёту смс-ка гласит:«Акаши-кун, ты же знаешь, что начать стоит с Хайзаки-куна?»
Акаши представляет ухмыляющееся лицо Имаёши и думает, что изначально засунул бы ему эти ножницы в задницу. Потому что: во-первых, «Какого чёрта?», а во-вторых, да знает он, блять, знает. Акаши неуравновешен, но не слеп. Он видит, что и с Хайзаки творится что-то неладное. Что-то, что, он почти уверен в этом, не даёт ему покоя уже довольно долгое время. У него есть подозрения, но он не хочет озвучивать их, во всяком случае, пока. Когда он появляется в их с Хайзаки комнате, тот лежит на кровати и листает какой-то журнал неприличного содержания. — Хайзаки, — неуверенно зовёт его Акаши и клянёт всё на свете за внутреннюю дрожь и непреодолимое желание провалиться сквозь землю. — Чего тебе, Акаши? — без особого интереса спрашивает Шого и даже не пытается представить, что этот малолетний псих удумал на этот раз. Ему срать, он его бесит, но не замечать его проще, чем бороться и что-то доказывать. — Я хотел извиниться, Хайзаки... — слова даются труднее, чем он себе это представлял. — Что абсолютный Акаши Сейджуро хотел сделать, я, наверное, ослышался, — Хайзаки пытается скрыть удивление, но получается это из рук вон плохо, а ещё по телу растекается нехорошее предчувствие. — Я хотел извиниться, Хайзаки, и не смей разговаривать со мной в таком тоне, — зло сверкает глазами бывший капитан Поколения Чудес и растягивает губы в тонкую нить. — Ты пьян, что ли? Или вконец уже ебанулся? — Шого едко смеётся, наблюдая за нетипичным поведением Акаши Сейджуро. — Умри. — И за что, скажи, пожалуйста, ты просишь, — Хайзаки сдерживает нервные смешки, — прощения? — За то, что выгнал тебя, мне не стоило говорить тех вещей, — Акаши смотрит серьёзно и холодно, но на дне вишнёвых глаз расплывается... сожаление? Под теми вещами он подразумевает слова, вылетевшие у него с языка в порыве гнева, когда Хайзаки перешёл все возможные грани и подвёл команду в сотый или в тысячный раз. — И за... — Стоп-стоп-стоп, ты рехнулся? Акаши, скажи честно, у тебя с головой всё в порядке? — Хайзаки чувствует себя идиотом, вот честно, что за херня? — Теперь, думаю, да. У тебя есть сомнения? — Акаши усмехается: грязно, темно и болезненно. Это бьёт по голове и не даёт думать здраво. — Тебя задели мои слова, и ты... стал агрессивнее. Бросил играть после того, как Рёта показал, что не такой слабак, как тебе казалось, вот только ли Рёта повлиял на это?.. Хайзаки хватает Акаши за воротник рубашки и тянет на себя, зло смотрит ему в глаза. Его чудовища ревут — он не позволит лезть туда, куда не стоит, человеку, которого он презирает. — Не. Смей. Жалеть. Меня. Сейджуро. — Это не жалость, Хайзаки. Я поступил правильно, выгнав тебя. Ты — отморозок, которому стоило знать своё место, но мне нужно было сделать это по-другому. Хайзаки наблюдает за Акаши. Акаши наблюдает за Хайзаки. Это тупая игра: найди того, кто ломает все каноны. Выигрывают они оба, но Шого успокаивается, чувствуя, что в Акаши есть та часть, за которую его ещё можно и нужно ненавидеть. Шого успокаивается, чувствуя, что Акаши всё ещё остаётся отмороженным мудаком, который не смеет никого жалеть. — Хорошо, — вздыхает он, — закроем эту тему, я не желаю с тобой об этом говорить. — Я и не собирался. — Заткнись. И да, всё-таки у меня есть сомнения: ты точно больной ублюдок, — говорит Хайзаки и замечает, как Акаши на это легко улыбается. — Ты не лучше. — Знаю. О да, Хайзаки просто везунчик: мало ему Ханамии, так ещё и с Акаши хрен знает что творится. Впрочем, ему плевать. Пиздец наступает тогда, когда Хайзаки Шого всё-таки удаётся поступить в Тодай? Нет. Пиздец наступает тогда, когда Хайзаки Шого думает о том, что можно просто попробовать перебороть себя и начать общаться с Акаши Сейджуро без вечного желания пожать ему шею.***
— Просыпайся, Хайзаки, — его толкают в бок и кидают на лицо брюки и рубашку. Первой мыслью Хайзаки является: «Какого?..» Лицо Акаши говорит само за себя. — Ты чокнулся? — Поменяй пластинку, — в тон ему ухмыляется Акаши. — Вставай, у нас скоро первая пара. — И почему я должен идти на неё? — заинтересованно спрашивает Хайзаки и пытается понять, что на этого коротышку нашло. — Ты учишься в лучшем университете Японии, не будешь учиться хорошо — вылетишь. Прогулы хорошей учёбе не способствуют. — Что за грёбаная забота? Иди к чёрту, Акаши, я никуда не иду, — Хайзаки утыкается носом в подушку и готовится провалиться в сон, который так бесцеремонно прервали. Однако его мечтам не суждено сбыться. Падает он с кровати моментально, впечатывается носом в пол и краем глаза замечает самодовольное выражение лица Сейджуро. — Не соберёшься через десять минут, и я найду хорошее применение своим ножницам, — Акаши тихо прикрывает за собой дверь, а Хайзаки матерится про себя и думает, что по его душу явился ещё один Ниджимура Шузо. Гадство. После пар Хайзаки вымотан и хочет свалить как можно быстрее. Однако... Не тут-то было? Всё верно. Акаши умеет удивлять и ломать стереотипы. — Далеко собрался, Хайзаки? У нас тренировка. — Акаши, какого чёрта ты привязался, ты не мой капитан, отвали, — устало выдыхает Хайзаки, думая, что у него не хватает сил сказать этому придурку всё, что думает о его приказах. — Твой капитан я, и соглашусь с Акаши — тренировки ещё никто не отменял, — Ханамия появляется неожиданно, ухмыляется и плещется ядом. — Мне пофиг, я бросил баскетбол, а вступил в клуб по одной-единственной причине: навалять Рёте, — Хайзаки закуривает, и Ханамия опять морщится. — Хайзаки, вы с Акаши-куном будете тренироваться как проклятые. Проигрывать из-за вас я не собираюсь, — Ханамия смотрит на Акаши и ждёт, всем своим видом он показывает, что имеет в виду, говоря эти слова. Акаши непроницаем, хотя внутри всё клокочет и бушует. — Ты идиот, Ханамия? — Хайзаки непонимающе смотрит на Макото. — Я сильный, Акаши тоже. Забыл? Он бывший капитан Поколения Чудес. Ханамия недобро сверкает глазами и улыбается так, будто только этого и ждал. Хайзаки думает, что у него вконец крыша поехала. — В том-то и дело, что Акаши-кун нестабилен, я ведь прав? — спрашивает он уже у Сейджуро, но не получает никакого ответа, хотя и замечает, как сильно побелели костяшки на его руках. Ханамия бьёт по больному, Ханамия помнит, что Акаши Сейджуро сожалеет о том, что разрушил то, что любил больше всего на свете. — Боишься? — внезапно спрашивает тихим голосом Сейджуро, и Хайзаки замирает, а Ханамия Макото понимает, что и Акаши умеет бить по больному. — Идите вы оба, — роняет Шого и проскальзывает мимо них в направлении спортзала. — Акаши-кун, знаешь, мне так сильно хочется превратить тебя в мусор, что аж руки зудят. Вот только мне кажется, ты даже этого недостоин. Как думаешь, уход Хайзаки из спорта и перемены в Поколении Чудес — это, случаем, не твоих рук дело? — Ханамия говорит мрачно, сухо и злобно. Он тонкий психолог, и понимает, что Сейджуро осознаёт правду, а ещё он понимает, что Сейджуро готов уже себя за это сто раз закопать. Однако он не учитывает того, что Акаши Сейджуро потом бы всё равно выбрался наружу и попытался исправить то, что наделал, будучи непринятым обществом неуравновешенным мальчишкой, который так и не справился с обязательством, которое на него возложил Ниджимура Шузо. — Лучше бы думал о себе, Ханамия Макото. Неужели ты думаешь, что я не понял, что ты мстишь мне за Куроко? Вот только зря ты затеял эту игру, поплатишься за неё сам, — Акаши разворачивается и берёт курс в спортзал. Ханамия скалится и сжимает кулаки, желая начистить самоуверенному мальчишке рожу.***
— Хайзаки, твой последний проход был очень хорошим, — Акаши садится на парапет и смотрит на темнеющий горизонт. — Ками, да что с тобой, Акаши? Откуда столько доброты? Ты ничуть не лучше Ханамии, — Хайзаки выдыхает белую струйку дыма и непонимающе смотрит на Сейджуро. — А ты думаешь, что я сумасшедший зазнавшийся тиран? — Акаши улыбается, без насмешки, легко и даже... мило? Ах, ну да, Хайзаки пора бы привыкнуть, что после поступления вся его жизнь напоминает чёртов фильм ужасов. Хайзаки клинит: он не может отвести взгляда от спокойно красивого лица Акаши Сейджуро. Акаши же вопросительно выгибает изящные брови, ожидая ответа. И только тогда Шого очухивается. — Ну-у, вообще-то да. Ты чокнутый придурок, у которого в голове нет ничего, кроме желания победы. — Шого думает, что у него мутится рассудок от недотраха, но Акаши действительно красивый. — Внешность обманчива, разве нет, Хайзаки? Я, вот, тоже думал, что ты неконтролируемый жестокий мудак, однако, кажется, я ошибся. Даже ты можешь быть адекватным. — Это, что, блять, комплимент? — Хайзаки смеётся от нелепости сложившейся ситуации, потому что разговаривать вот так с Акаши Сейджуро реально стрёмно. Они сидят на крыше университета и разговаривают о совсем далёких вещах. О политике и фильмах, о новых книгах по социологии и важности в нашем мире технологического прогресса. О Поколении Чудес и том, что баскетбол важен для них обоих. Хайзаки узнаёт, что Акаши рос в охуительно богатой семье с охуительно строгим отцом, а Акаши слушает про старшего брата Шого и то, как сам Хайзаки в детстве часто получал от матери за частые драки. Они узнают друг друга по кусочкам, смотрят друг на друга совсем под другим углом. И это так естественно, будто это не они — две разных вселенные, два разных космоса, у которых нет ничего общего. Хайзаки думает, что в какой-то степени начинает понимать, почему Акаши поступал так, а не иначе, в той или иной ситуации, а Сейджуро, зная, что в детстве отец Шого часто бил его брата и мать, устанавливает причины, по которым Хайзаки стал таким агрессивным и распущенным. Ведь он рос без твёрдой направляющей руки отца, рос в уличных драках и постоянных побегах из дома. Акаши понимает его, потому что в какой-то степени они похожи — брошены всеми, брошены своими отцами. Они всего лишь пытались выжить, по-своему, но пытались. А что получилось, то уж получилось. Акаши смотрит на Хайзаки и мечтает, что ему удастся выбить из него всю дурь, как когда-то это сделал Ниджимура. А ещё Акаши думает, что с неправильным Хайзаки Шого он — правильный богатенький мальчик — сможет научиться ловить свободу, парить над землёй и плевать на всё, что ему не важно и не нужно. И поэтому, когда в одну из их уже ставших привычными посиделок на крыше, Сейджуро подходит к лежащему на своём излюбленном месте Шого и выхватывает из его рук тлеющую сигарету, ему становится всё равно на то, что сказали бы, если бы узнали, что он желает быть в чём-то похожим на этого человека. — Разве наследника корпорации Акаши не учили, что курить — плохо? — насмешливо спрашивает Шого, почти уже не удивляясь резкому порыву красноволосого студента. — Умри, — спокойно говорит Сейджуро и затягивается чуть глубже, чем прежде. — Научишь меня как-нибудь играть в видеоигры? — Может, ещё и девочек снимать научить? — спрашивает парень, пытаясь скрыть искреннее удивление за желчью и ядом. — Почему бы и нет? — Акаши разворачивается и смотрит остро и пронзительно. Он, кажется, не шутит. — Научи меня быть свободным. У Хайзаки недотрах, у Хайзаки нет мозгов, он псих, и он хватает Акаши за руку и тащит к ним в комнату. Он валит его на кровать, даже не задумываясь о том, что потом он может за это серьёзно поплатиться, к тому же, Акаши, кажется, совсем не против. Он лежит на подушке и смотрит искушающим взглядом на лицо застывшего Хайзаки, грудь его вздымается чуть чаще, чем обычно, и это означает, что ледяной высокомерный ублюдок тоже взволнован. Шого нависает над тонким в своей худобе телом и внимательным взглядом оглаживает каждый сантиметр его лица, ловит каждую эмоцию и, к своему удивлению, не видит в его горящих каким-то потусторонним огнём глазах ни отвращения, ни желания воткнуть ножницы ему в глазницы, там только какое-то безумное ожидание и что-то ещё, чему Хайзаки не может придумать названия. Он наклоняется ниже и вдыхает тонкий аромат красного апельсина и ментола, и чувствует, как внутри что-то взрывается. Акаши едва заметно ухмыляется: он понимает, что Хайзаки сомневается в правильности своего поступка, и поэтому решает исправить это: — Неужели ты превратился в пай-мальчика, Хайзаки? — он обжигает своим дыханием его губы и распаляет своим ядом его демонов. — Заткнись, Акаши, ты будешь молить меня остановиться, — рычит он и целует его. Порывисто, страстно, и ему как-то плевать, что у Акаши нет сисек. Трахаться с парнем, почему бы и нет? Мир и так безумен. Они безумны, и это определяет их дальнейший выбор. — Не думаю, что ты услышишь это от меня, — Акаши улыбается — грязно, ярко, огненно, и у Хайзаки происходит короткое замыкание. Он слепнет и смеётся, как старая больная гиена, кусает Сейджуро за ухо, и во взгляде его зажигается такое пламя, что на мгновение Акаши кажется, что он находится в крематории. Впрочем, он оказывается не так далёк от истины. — Чёртов ублюдок. Хайзаки наваливается сверху и касается острым, как только что заточенная бритва, кончиком языка выступа над ключицей, влажный след холодит, и Акаши считает, что это очень даже кстати. Он выставляет ладони вперёд и лёгким крылом мотылька скользит по широкой и крепкой груди Шого. Это неправильно, это странно, но... Не всё ли равно? Хайзаки плевать, он мудак, и ему можно. А Акаши... Акаши — психически неуравновешенный ублюдок, ему тоже можно забить на всё это дерьмо, именуемое нормой. От Хайзаки терпко пахнет корицей и табачным дымом, Акаши вдыхает глубоко-глубоко и довольно сипит, когда увлёкшийся его кожей Шого кусает косточку и утробно рычит. Хайзаки сейчас напоминает большого пса, что очень удивляет самого Сейджуро. Это далеко не то, чего он ожидал от него, но, как оказывается, Хайзаки Шого полон сюрпризов. Акаши забывается, когда умелые руки Хайзаки пробираются под чёрную шёлковую рубашку и оглаживают выступы рёбер, впалый живот и тонкие своды лопаток. Акаши отвечает тем, что ведёт тонкими цепкими пальцами от середины торса до краёв ключиц, перебираясь на шею и поднимаясь выше, к загривку. Он ощутимо царапает линию роста волос и путается в чёрных дредах, на что Хайзаки насмешливо кривит губы и шепчет, что он неудачник. Акаши кусает его губы и углубляет поцелуй. Хайзаки пытается перехватить инициативу, но Сейджуро не позволяет — строго смотрит и шлёпает ладонью по спине, Хайзаки смеётся ему в рот и думает, что грёбаный Акаши Сейджуро любит доминировать во всём, однако этот жест заставляет его также думать, что этот самый грёбаный Акаши Сейджуро — тот ещё ребёнок. Хайзаки позволяет Акаши вести, но в движениях его, поцелуях и хитрых насмешливых взглядах читается звериная стать, стальная уверенность в том, что главный тут — он. Шого рассматривает бледное, почти полупрозрачное лицо Акаши: высокие скулы и правильный прямой нос напоминают о том, что Акаши очень близок к аристократам, но вот соблазнительно приоткрытые вишнёвые губы, прокушенные до крови, и огромные сверкающие неземными вселенными глаза говорят ему, что Сейджуро — тот ещё ублюдок. Развратный, жадный до власти ублюдок, который с холодной непринуждённой улыбкой втопчет тебя в грязь и одним грациозным мановением руки лишит тебя головы, если того пожелает. Он даже страшнее Ханамии, Акаши действительно вызывает чувство трепета, восхищения и страха. Хайзаки вспоминает о том, что Кагами Тайга — новый свет Куроко Тецуи — был принижен и убеждён в том, что является полным ничтожеством. Хайзаки вспоминает, как Акаши Сейджуро всю свою жизнь — ту её часть, что Шого наблюдал лично, — брал, что хотел, и побеждал-побеждал-побеждал. Пришла его очередь... Хайзаки целует Акаши в шею, вылизывает и покусывает, а после оставляет охуительно-классный засос, мгновенно темнеющий и приобретающий лилово-сливовый оттенок. Шого смотрит на своё творение и пошло ухмыляется. Акаши поднимает уголки губ, и Шого впору ставить свечу за свой упокой, потому что в глазах бывшего капитана Поколения Чудес демоны ревут и устраивают пляски с бубном около его свежей могилы. Акаши порывисто обхватывает Шого за шею, заставляя того наклониться, и сильно кусает его за мочку уха, Хайзаки скулит больше от неожиданности, чем от боли, а потом громогласно ржёт: — Ублюдок. — Мудак. Акаши чувствует, что находится на грани. Знаете, грёбаное чувство полёта, ощущение стали около горла и ствола около виска, заряженного и стреляющего точно по цели. Акаши чувствует себя мишенью, но ему нравится. Оказаться в руках Хайзаки — неустойчивого аморального психа — это последнее, чего он ожидал от себя в этой жизни, но так, кажется, правильно. Хайзаки, наверное, как никто другой понимает его, и это тоже правильно. А ещё Акаши вспоминает лицо Имаёши Шоичи и представляет, как он, ехидно улыбаясь и сверкая омерзительными прищуренными глазами, говорит: «Это Тодай, детка!» Да, действительно, после поступления жизнь Акаши Сейджуро повернулась на сто восемьдесят градусов, но это его не волнует, волнует его расстёгивающий пуговицы на его рубашке Хайзаки Шого. Акаши усмехается сложившейся ситуации и ни о чём не жалеет. Он желал быть свободным — он свободен. Вместе с Хайзаки Шого, который диким зверем рычит ему на ухо и шепчет всякие непристойности. И все сомнения, ранее метавшиеся в голове, как запертые в клетке больные птицы, улетучиваются, обращаются прахом. Акаши тянет в ответ и отдаётся — полностью, безвозмездно, он — кусок глины, опущенный в воду, а Хайзаки знает этот взгляд, и от осознания грудь простреливает поражающая всё на своём пути шаровая молния. Это Рубикон, это безумие, но... Так ведь правильно, разве нет? Чувствовать на своей коже чужое дыхание, вдыхать разгорячённый воздух чужими лёгкими, ловить звериные взгляды и целовать и рвать, целовать и рвать в клочья предрассудки, сознание и веру в то, что падения можно избежать. Хайзаки вдыхает почему-то морозный аромат снега, застрявшего у Акаши в волосах, и срывается в бездну. Ему плевать, он ненавидит и любит, и громоздкая ярость затапливает черепную коробку, и безумная страсть очерняет рассудок, но пути нет назад. Пути. Назад. Нет. Малолетние психи умрут, но не сдадутся. Акаши Сейджуро и Хайзаки Шого добровольно отдают ключи от своих камер одиночного заключения друг другу, и их демоны оглушительно рукоплещут. Хайзаки чувствует, как Акаши тянется тонкими, но невероятно сильными руками к пряжке на ремне его брюк, и усмехается. Акаши, оказывается, очень нетерпеливый, хотя и сам он уже на пределе. Штаны летят куда-то на пол, вслед за ними гусиным клином летит нижнее бельё и подводит черту тяжёлая металлическая зажигалка Шого, поблёскивающая в электрическом свете настольной лампы. Акаши переворачивается и в мгновение ока оказывается сверху, седлая Шого и впиваясь острыми коленками тому в бока. Хайзаки смотрит на изящный изгиб лебединой шеи и чувствует себя сопливым романтиком, которого восхищает подобная неземная красота. Это хрень полнейшая, но сверкающие капли пота, скатывающиеся маленькими слезами по груди и рукам, карминово-вишнёвые волосы, мокрыми водорослями прилипшие к вискам, и приоткрытые пересохшие губы так и манят к себе. Хайзаки не позволяет себе обмякнуть полностью и поэтому приподнимается, грубо хватая Сейджуро за загривок, и кусает его за сосок. Акаши тонко стонет, и Шого сносит крышу. Он посасывает его и потом вновь кусает, вырывая из груди Акаши ещё один, более пронзительный стон. Ему нравится, ведь Сейджуро сейчас находится в его власти, выглядит беззащитным и податливым, однако... Зря он забывает о том, что Акаши — тот ещё ублюдок. — Хайзаки, знай своё место, — хрипит он осипшим голосом и ртом ловит воздух, заглатывая его большими и частыми порциями, рука его скользит по члену Шого, и тот шипит и скребёт по спине, оставляя заметные красные полосы, которые тут же белеют и чуть-чуть синеют. Акаши ядовито смеётся. Шого смеётся вместе с ним. Психи. Обречённые и до черта нетерпеливые... Акаши пошло облизывает каждый палец на руке Хайзаки, и тот думает, что через пару мгновений на них точно свалится метеорит, потому как это немыслимо, это не укладывается в голове, и Сейджуро приходится ощутимо укусить его за мизинец, чтобы чокнутый придурок, который самолично, хотя и не подозревая этого, скинул его в эту бездну безумия, очнулся. Хайзаки и отмирает, аккуратно, что ему не свойственно, кладёт Сейджуро на кровать так, чтобы было удобнее, и вставляет сначала один палец — Акаши шипит и матерится, а Шого ухмыляется и думает о том, что трахать Акаши Сейджуро, оказывается, ещё и весело, потому что любая ипостась Акаши Сейджуро, которая не пытается выколоть ему глаза ножницами, вызывает у него нервный смешок и мысль о том, что он, кажется, совершенно не знал этого человека. После второго и третьего пальцев Акаши стонет, и Шого думает, что это самый красивый звук, который он когда-либо слышал. Входит он резко, выдержка на тот момент у него нулевая, Акаши царапает ему предплечья и утыкается почему-то ледяным носом в шею. От перепада температур у Шого каменеют мышцы и мутится рассудок, он выцеловывает каждый сантиметр на лице Сейджуро и начинает медленно двигаться. Акаши задыхается, ему не хватает ни воздуха, ни способности здраво мыслить, всё улетучивается, и остаются всепоглощающая мгла и свет ядрёных серых глаз, в которых нет ни злобы, ни равнодушия — там что-то более глубокое, непривычное и в то же время родное. Акаши смотрит и понимает, что не может не падать в это озеро, полное страсти и какого-то неземного благословения. Шого знает, — чувствует, наверное, — что Сейджуро не хватает именно этого — прощения, отпущения всех его грехов, и поэтому он бескорыстно, не ощущая в груди ни единого противоречия, становится тем, кто сделает это ради него, становится тем, кто даст ему успокоение, которого он так долго ищет. Акаши удивлённо вздыхает, когда Хайзаки, непривычно мягкий и спокойный Хайзаки нежно и даже целомудренно целует его и шепчет в самые губы: — Отпусти уже себя, придурок... Акаши хочется смеяться, но ему так больно, так сильно сжимают грудную клетку невидимые путы, что ему не остаётся ничего другого, кроме как бессильно гладить Шого по спине, затылку, шее и груди. Под пальцами он чувствует тепло, обычное — человеческое, тепло не сжигающее, а согревающее. И Сейджуро понимает: время меняет всё, боль меняет всех, и Хайзаки Шого тоже изменился. Ему и невдомёк, что, отпуская грехи Акаши Сейджуро, Хайзаки Шого отпускает и свои... Темп ускоряется с каждой секундой, Акаши шепчет что-то неразборчивое, Хайзаки даже и не пытается вслушиваться, в ушах бьёт барабанной дробью собственный пульс, в ушах бьётся ожившее, раздробленное и собранное вновь молодое сердце, ещё, оказывается, способное чувствовать что-то, кроме ненависти и вселенской злобы. Кончает Хайзаки с глухим рыком, утыкается лбом в плечо и глотает терпкий обжигающий воздух, медовой патокой разливающийся в глотке, едва дрожащей рукой касается члена Сейджуро и доводит его до исступления быстрыми и рваными движениями, а потом, не давая ему опомниться, целует, делясь своим успокоением и своей болью, делясь тем, что когда-то поклялся никому и никогда не показывать. Засыпают они почти мгновенно. Опустошённые, выбеленные, надломленные, но заново склеенные. Всё меняется. Теперь они связаны. Теперь они взаимозависимы. И это не проклятие — это божеская отрада, выстраданная и вымоленная. Отрада, которую они не побоялись принять и которой они не побоялись поделиться...***
Пиздец наступает тогда, когда Акаши Сейджуро поступает в Тодай и встречает там Хайзаки Шого... И сейчас Акаши чувствует, что внутри него что-то меняется: возникает разительное чувство различия между тем, что было до, и тем, что стало после. Это похоже на яркую, ослепившую его молнию, которая разрезала привычное стеклянно-голубое небо над его головой серебряным кинжалом и пустила из туловища небесного чудовища густую тёмно-сапфировую кровь, льющуюся ему прямо на лицо, заливающую нефтью глаза, рот, нос и уши, затопляющую некогда пустую грудную клетку и возвращающую в тонкие ветвистые вены пульс. Он жив, и теперь он наконец-таки это ощущает, заглатывает ненасытным ртом свежий утренний ветер и подставляет разгорячённое лицо под первые розовато-лимонные лучи восходящего солнца. Акаши предпочитает не думать сейчас о том, что произошло с ним, и о том, что ещё только произойдёт. Он просто сидит и слушает клёкот просыпающихся птиц и тихое размеренное дыхание. Хайзаки лежит рядом, едва утыкаясь затылком ему во внешнюю сторону бедра, и глубоко затягивается, предпочитая не думать, что у Акаши слишком горячие пальцы, порхающие в его волосах, и слишком горячий взгляд, под которым всё его естество стремительно плавится. Просто ему нравится приходить сюда в такую рань и смотреть на восход, созерцая разноцветные переливы горящего диска над линией горизонта. Смотреть на восход вместе с Акаши Сейджуро ему нравится намного больше, вот только есть в этом что-то иррациональное, ненормальное, аморальное, что-то, что до сих пор не может уложиться у него в голове, однако он забывает об этом, когда видит лёгкую и очень искреннюю улыбку Сейджуро, горящую всеми оттенками алого в потустороннем утреннем свете. — Кажется, мы оба серьёзно больны, как думаешь? — очень тихо спрашивает Акаши, сверля заинтересованным взглядом большое перистое облако, похожее на какую-то большую птицу. Шого приоткрывает глаза, чтобы из-под ресниц посмотреть на его лицо и мазнуть взглядом по тонкой фарфоровой коже, на которой сотней кремовых мотыльков расползлись солнечные зайчики, делая его скулы и линии носа и лба неестественно острыми, будто стеклянными. — Разве это имеет сейчас хоть какое-либо значение? — хрипло отвечает вопросом на вопрос Хайзаки и думает о том, что пряди волос Сейджуро сейчас напоминают ему языки настоящего пламени. Это опасно и прекрасно одновременно. — Нет, — Акаши — придурок, и у него приступ истерии: он жмурит на солнце глаза, растягивает тонкие губы в широкой улыбке и смеётся, забивая на то, что ему так поступать не положено, что Акаши Сейджуро не такой... Он мысленно показывает всему мирозданию фак и цепкими пальцами хватается за сигарету и вырывает её у Шого, не обращая абсолютно никакого внимания на его возмущённый вопль. Дым течёт порванной на куски ватой, перекатывается, завивается, становится ядовитой липкой паутиной и растворяется закулисным туманом в очередном порыве холодящего душу ветра. Хайзаки резко вытягивает руку вверх и хватает Акаши за ворот собственной футболки, которая висит на худощавом теле как какой-то мешок. Впрочем, внешний вид и его, и Акаши волнует в последнюю очередь. Он тянет его на себя и останавливает его лицо в жалких миллиметрах от своего собственного. В глубине его глаз он вычитывает непреодолимое желание затушить окурок о глаз, и поэтому Хайзаки громогласно смеётся и моментально разжимает пальцы, отчётливо осознавая, что всё нормально, что всё в порядке, просто земля и небо поменялись местами, ничего более. Это же весело, мать его!.. — Тебе больно, — Хайзаки поднимается и неприлично широко зевает. В голосе у него мимолётная усталость и полная уверенность в собственных словах. — Больно, — вот так просто, с покорным кивком головы и досадой на сердце. Акаши молчит, а Хайзаки думает, что видит падение Великой Китайской стены. Всё это давит, и он вспоминает, что простить они ещё пока не успели. — Ты ненавидишь меня, Хайзаки? — у Сейджуро в груди ноют бесцеремонные назойливые волны: им нужен ответ, им нужен вердикт. Хайзаки не торопится отвечать. Хайзаки морально вырос, вы помните, но мальчишкой он быть не перестал. Мальчишкой, которому не хочется ничего решать, которому хочется бежать-бежать-бежать, вот только сейчас у него на ногах кандалы в полсотни тонн, а в голове взрывается фейерверками мысль, что от его ответа зависит, сорвётся ли в бездну Акаши Сейджуро или сумеет удержаться на плаву. Почему это зависит именно от него, он не хочет знать, потому что это бред. Но мир сошёл с ума, а значит, задавать вопросов, на которые всё равно не получишь ответов, не стоит. — Нет, — голос его строг и звонок, поэтому Акаши едва ощутимо вздрагивает. — То, что ты выгнал меня самым гадким образом: унизив, практически уничтожив своей тирадой о том, что я никто и звать меня никак, конечно, задело моё самолюбие и, можно сказать, полностью изменило меня, но нет, я не ненавижу тебя за это. Сейчас я понимаю, что получил по заслугам, но знаешь, врезать тебе мне всё равно нестерпимо хочется, — на последних словах он улыбается, наверное, даже искренне, вот только это всё равно похоже на оскал. Акаши заворожённо смотрит на эту улыбку и понимает, что это ничего — такова уж сущность Хайзаки Шого — человека, сумевшего отыскать себя среди безликих уличных теней и приручить собственных демонов, хоть и путём множества проб и ошибок. Акаши даже завидует ему: он, оказывается, не такой сильный, каким он себя считал, однако сил на кое-что у него точно хватит... — Бей, — глухое, разрешающее, предлагающее даже, но почему-то всё равно пугливое. Хайзаки выгибает тёмные брови и удивлённо смотрит на каменного, непреклонного в своём решении Сейджуро. Тот ждёт; Хайзаки знает, что ждать он ненавидит, поэтому тяжело выдыхает и резко рассекает рукой воздух. Акаши жмурится, всё-таки инстинкты тела не переиграть, но боли по-прежнему не ощущает, он лишь чувствует грубую хватку у себя на загривке и сухие горячие губы, целующие его страстно и нежно, всепрощающе, устало, кричаще и ещё-не-понятно-как... — Тупица, — шепчет Шого и достаёт из помятой пачки две последние сигареты, одну он протягивает Сейджуро. — Мне плевать сейчас, что было в твоём прошлом, плевать на то, каким сволочным ты ублюдком стал после своего проигрыша Мурасакибаре в средней школе, и на то, какие щелчки произошли в твоей голове. Я не имею права тебя упрекать, да и мне ли это делать? — дерзкая усмешка. — Мне просто-напросто нравится это: находиться с тобой рядом, существовать без лишних вопросов, без нервотрёпок и чёртового нижнего белья, которое хрен расстегнёшь. Мне нравится узнавать что-то новое о тебе, нравится выворачивать тебя наизнанку, будучи при этом абсолютно свободным. Понимаешь ли, Акаши Сейджуро, у меня к тебе должок — сначала я обыграю тебя, а потом выполню своё обещание: научу тебя тому, чему ты так и не научился за свои грёбаные восемнадцать лет, — Хайзаки ухмыляется: пояснять он ничего не собирается, глупо же — Акаши и так поймёт, о чём зашла речь. Он и понимает, угрожающе нависает над Шого и несильно бьёт его по голове. — Ты слишком много разговариваешь, Хайзаки, — и целует его, вверяясь ему и прося показать, что значит на самом деле быть свободным. Между ними почти ничего нет, только какое-то безумное бессознательное понимание и доверие, почти абсурдное желание обжечься о пламя глаз напротив и бесконтрольное горение воспоминаний, от которых они хотели избавиться, но не могли сделать этого до нынешнего момента. — Занятное зрелище, если признаться... — Замирающие миры начинают своё головокружительное падение вниз, а Хайзаки, открывая плотно сомкнутые веки, спустя пару мгновений, когда взгляд перестаёт быть мутным, видит перед собой мерзкое улыбающееся лицо Ханамии Макото. — Да? Рад, что оценил, — почему-то чересчур грубо отзывается Хайзаки, но вовремя себя останавливает, неслышно выдыхает и зажигает так и не раскуренную сигарету. — А ты ещё, оказывается, до жути непостоянен, Хайзаки-кун, — Ханамия гадко ухмыляется, и в глубине его глаз сверкают сизые осколки стеклянной молнии. — И когда же ты успел поменять мнение насчёт того, что это за человек рядом с тобой, а? — Тебя это не касается, Ханамия, — Шого недовольно щурится, ему совсем не нравится внешний вид Ханамии — что-то демоническое в нём сейчас разрастается, не иначе. — Думаешь? Может, ты и прав, но вот только меня удивляет, что ты якшаешься с таким ничтожеством, как он, — Хайзаки сжимает кулаки, он, кажется, понимает ход мыслей Макото и знает, что тот хочет сделать. Он переводит взгляд на абсолютно стеклянного Акаши, который сидит в одной позе и, кажется, даже не дышит. Шого знает: он готовится к падению. — На себя бы в первую очередь посмотрел, Ханамия, — внутри разгорается настоящее пламя, злость застилает глаза, потому что Шого знает: никто не имеет права обвинять его, не в праве, потому что сам Акаши уже сто раз за это провёл над собой вивисекцию. — Хочешь сказать, что я не прав, Хайзаки-кун? — Макото опасно сверкает глазами, и лицо его стремительно темнеет. — Или ты забыл, кто тебя выкинул как последнюю псину? Неужели ты ни разу не задумывался о том, что Поколение Чудес серьёзно ошиблось, выбрав своим лидером слабохарактерного мальчишку, который в итоге не оправдал надежд вашего бывшего капитана и развалил всё, что было до него. Ты вроде смышлёный и должен понимать, что психологически неустойчивым Поколение Чудес стало именно при нём, что непобедимыми они были только снаружи, внутри же они гнилые и сломанные уже слишком давно, — Ханамия говорит-говорит-говорит, говорит чёртову правду, от которой Акаши едва ли не проваливается в преисподнюю, потому что знает: всё верно, фактически — это его грех, ошибка, которую он пытался исправить, но так и не смог. — Не тебе такое говорить, Ханамия, свали уже отсюда и не устраивай тупых драматических сцен, — Хайзаки теряет терпение, этот балаган ему надоедает с просто космической скоростью. — Хочешь, чтобы я замолчал? — Ханамия улыбается: и не понятно, у кого он это спрашивает, поэтому Шого собирается сказать ему на доступном для него языке, что да, блять, пусть затыкается и катится ко всем чертям, но его опережают: — Нет, не хочу. Продолжай, — смотреть в лицо этого Акаши Сейджуро боялись многие, боится и Ханамия, потому как его с головы до пят пробирает сильнейшая дрожь, и он еле удерживается от того, чтобы отвести взгляд от горящих недобрым пламенем глаз. Малиновые всполохи, лимонные брызги, кровь и крики, кровь и крики. И ветер в груди, и пепел на ресницах, и молитва в чернилах запястья. Всё мешается, расплывается и золотой пылью оседает где-то в лёгких. Хайзаки кажется, что сейчас в их компании станет на одного человека — человека ли? — меньше, потому как в уверенных аристократических руках он видит ножницы. Откуда они взялись, Хайзаки не знает, да и знать не хочет. Пальцы монстра рядом беспорядочно вертят их, находясь в высшей степени нетерпения. Акаши сканирует взглядом противное лицо ублюдка, посмевшего вести себя неподобающе, а потом беззаботно смеётся и тонкими лезвиями почёсывает участок шеи, где чувствует скопление жара. — Но знаешь, Ханамия Макото, — Сейджуро приближается вплотную к внимательно наблюдавшему за ним второкурснику и кладёт руку тому на плечо, сильно сжимая его и впиваясь пальцами в сухожилия, отчего староста неприятно кривится, — прежде чем ты выскажешь мне всё, что думаешь обо мне, прежде чем попытаешься выбить у меня почву из-под ног такими мелочными, — на данный момент Акаши кажется, что именно мелочными, потому как он чувствует себя уверенно: за спиной стоит всё понимающий и принимающий Хайзаки, и этого достаточно, чтобы видеть довольно чётко, — приёмчиками, уясни одну простую истину: то, что Куроко Тецуя обыграл тебя, — не совсем моя заслуга, он талантлив, и мне потребовалось лишь направить его в нужном направлении, всё остальное он сделал сам. Ты проиграл ему, потому что оказался слабее. Ты проиграл ему — не мне, — последние слова Акаши говорит чётко и грозно, в глазах у него сталь и лёд. Он разворачивается и уходит. Хайзаки уходит вместе с ним. А Ханамия сжимает зубы так сильно, что на языке чувствуется крошка эмали. Ханамия не привык проигрывать...***
И вновь они стоят друг напротив друга. Это ритуал, это отповедь для двоих, о которой больше не знает никто. Это игра, на кону которой стоит долгожданный покой. Для Хайзаки уж точно. Для Акаши же... это попытка не предать себя и убедиться в том, что поступает правильно, не отрекаясь от выбранного пути. — Ты проиграешь, Акаши. — Это мы ещё посмотрим, Хайзаки. Их ухмылки наточены до предела, ими можно разрезать воздух в клочья. Их слова привычно-наигранны. А в головах бьётся пульс, следовать за которым — их долг. Срываются с места они почти одновременно, скрипят скелетами, надрывают тела и разрушают души. Они отдают всё, что у них есть. Всё, что для них свято. Мяч перемещается по площадке с бешеной скоростью — зрители не успевают отслеживать его траекторию, они вообще ничего не успевают отслеживать, потому как словно съехавшие с катушек Акаши Сейджуро и Хайзаки Шого устроили игры на выживание. Игры, в которых они короли и нищие, не способные вырваться из захвата этих цепей пленники. Пленённые друг другом, азартом и истерикой этого чокнутого мира. Играют они профессионально, но совсем не так, как на официальных матчах. Здесь творится что-то другое — более страшное, тёмное и ведьмовски страстное. Играть на чужих нервах, рисовать линейное электричество в воздухе и гореть-гореть-гореть. Не переставая смотреть в глаза оппоненту, понимать, что всё изменилось, что назад пути больше нет. Мосты сожжены, но они... счастливы, разве нет? Грёбаные ублюдки, у которых за душой нет абсолютно ничего, счастливы. Они... свободны... И свобода их набирает наибольшую высоту, когда Хайзаки удаётся удержаться на ногах и выхватить мяч из рук удивлённого Акаши, выскочить навстречку сопернику и понестись к кольцу, забивая шикарнейший данк. Шого думает, что ему мерещится, но счёт меняется через пару секунд в их пользу, а Сейджуро одобрительно и в то же мгновение неверующе улыбается и бросается в атаку, однако добежать до своего противника он не успевает: сломанной куклой валится на пол и хватается онемевшими руками за колено. В голове у Хайзаки раздаётся оглушительное эхо щелчка чьих-то пальцев, а потом расползается мертвенная тишина. Ханамия Макото смеётся и не скрывает всепожирающего пламени в глазах. Игрок, который был виновен в случившемся, протягивает Акаши руку и ненатурально извиняется — лицо у него деревянное, а губы шевелятся механически спокойно, в глазах не плывёт ни одна эмоция. Акаши молчит — ему нечего сказать, по телу расползается волна боли, он ощущает её в каждой клетке, но сгусток — её эпицентр — находится чуть ниже коленного выступа на правой ноге. Подняться самостоятельно у него не получается, удивлённые произошедшим напарники не знают, как правильно ему помочь, но это и не требуется — Хайзаки уверенно берёт его под руку и, чуть ли не приподнимая над землёй, ведёт к медику. Сейджуро шипит, колена он почти не чувствует, а Хайзаки невольно оглядывает его: на теле стремительно наливаются лиловым синяки и ссадины, которых до этого момента нельзя было увидеть. Оба знают, чьих это рук дело, и поэтому Хайзаки едва слышно матерится: — Вот сукин сын!.. — Успокойся, Хайзаки, — Акаши устало улыбается и прикрывает глаза. — Прости, — от неожиданности Шого тормозит и непонимающе разглядывает измученное болью лицо Сейджуро, — мы не смогли доиграть, но, кажется, ты выиграл в этот раз. Я... рад. Шого удивлённо моргает, а потом приходит в себя и вызывающе скалится: — Конечно, я выиграл, чёртов ты идиот. В лазарете им сообщают, что у Акаши, скорее всего, сильно растянуты связки коленного сустава, но это ничего — через месяц Акаши восстановится полностью и снова сможет играть в привычном режиме, это неприятно, но в отличие от Киёши Теппея Сейджуро обошёлся малой кровью. Хайзаки же решает навестить Ханамию и прояснить ситуацию...***
— И вновь ты тут, Хайзаки, — мягко тянет Ханамия и, не поворачивая головы, кивком приглашает Шого присоединиться к нему. Хайзаки его предложения не принимает, одним рывком разворачивает ублюдка к себе лицом и долго смотрит тому в глаза, не произнося ни слова. То, что он видит, его не впечатляет: истлевшие демоны разрушаются на глазах, развеваются прахом по ветру, а сам их хозяин мелко дрожит и пытается держать лицо. Хайзаки не знает о разговоре Акаши Сейджуро и Имаёши Шоичи, но подсознательно он понимает, что Имаёши не просто так нянчится с этим парнем. Причина отражается в серо-болотных глазах, которые стремительно теряют свой прежний лоск и блеск. Шого разгибает пальцы и разворачивается, чтобы уйти. — Неужели собираешься стать его личной собачкой, а, Хайзаки? Когда ты стал таким жалким? — Ханамия беспечно и злобно смеётся, а Хайзаки равнодушно бьёт его по лицу, стараясь выбить из него всю дурь, как когда-то с ним сделал Ниджимура Шузо, а после него и Акаши Сейджуро. — Жалок здесь только ты. Не встревай больше, если жизнь дорога, Ханамия, — Шого считает, что у Ханамии нет ни шанса против Акаши, и ему его, наверное, даже жаль. Потому что Ханамия сейчас дико и неестественно напоминает ему самого себя пару месяцев назад. Злого, но брошенного. Злого и не способного подняться с колен... Он уходит. От Ханамии, его ненависти и своего прошлого. Он уходит туда, где становится другим человеком. Почти другим. Ублюдком и отчаянным психом он всё ещё остаётся...***
Кисе Рёта поступил в этом году в университет Васэда, расположенный в Токио на острове Синдзюку. Душа его легла к политологии, что ошарашило буквально всю Японию, где каждый второй ожидал увидеть этого напыщенного красавца в качестве ведущей модели их страны. Но, видимо, звёзды так встали, и у этого придурка в голове взорвалась парочка динамитных бомб — ну хоть где-то... А впрочем, это не так важно сейчас — важно сейчас, что через десять минут начинается важный матч между баскетбольной командой университета Васэда и командой Тодая, а ни атакующего защитника из последней команды, ни их лёгкого форварда никто не может отыскать. — Знаешь что, Хайзаки, — говорит Акаши, прикрывая глаза от удовольствия, — Рёте может не понравится, что вместо обещанного реванша ты трахаешься в раздевалке его команды. — Ой, срать я на него хотел, — неожиданно легко отмахивается Шого и лукаво смотрит на оседлавшего его Сейджуро, — сейчас у меня есть дело поважнее. Он целует его с привычной страстью и неосознанной самоотдачей. Акаши отвечает ему тем же. Всё-таки трахаться с парнем куда лучше — меньше проблем и круче ощущения. А трахаться с Акаши Сейджуро — значит, сидеть на пороховой бочке, потому что никто не знает, но именно Акаши предложил ему пойти сюда и заняться тем, чем они и занимаются в данный момент. Разве Шого мог отказать человеку, чьи предложения абсолютны?.. Конечно, нет, это же безумие. Безумие, от которого у Хайзаки на языке приятная горечь и терпкая сладость. Смеётся он громко, выпуская из лёгких весь воздух и вновь набирая его широким ртом. Акаши шипит и затыкает его рукой, а потом сам тихо-тихо смеётся ему в ответ. Они психи, и им можно...***
Между ними почти ничего нет. Почти...