Воскресенье в Рождество

Акционеры съезжались на дачу. Католическое рождество в этом году праздновали без особого глянца, навязанного Маргаритой Рудольфовной семейству Ждановых после стольких лет их жизни в туманном Альбионе. Камин горел ярко, но не слишком жарко; наспех и криво расставленные канделябры, неначищенные, залитые прошлогодним воском, чадили, и пламя свечей нервно подрагивало - пафос рыдал. Ветер завывал по-волчьи на участке, украшенном шикарной, но неряшливо наряженной елкой, раскачивая огромные шары и напрочь срывая бумажные гирлянды, героическими усилиями склеенные Шуркой и Юркой в подарок Пал Олеговичу и Маргарите. Накануне близнецы по очереди пинали под столом привязавшуюся с этим дурацким занятием мать, но Клочкова подняла такой крик, что братья поняли: их не спасет даже дружный рев. Воропаев вернулся поздно, увел мать в кабинет, и мальчики слышали под дверью, как он зудел ей в ухо: «Марго – клуша, наседка, но она тоже понимает, что Дрюша – пустышка. Как и вся его гнилая семейка. А Павел не дурак, он не будет рисковать делом. Наследники – вот кто ему нужен!» Воропаеши смекнули – родители хотят подлизаться. И доклеили молча, и преподнесли сегодня на даче, чуть ли не виляя хвостиками, так что Маргарита была тронута ясными глазками и чистыми детскими голосками, а Павел коснулся благословляющей исхудавшей рукой крепких мальчишьих щек и взъерошил вихрастые затылки. Задуматься ему было над чем. Английские светилы кардиологии, со свойственной европейской медицине бесцеремонностью, граничащей с цинизмом, объявили Жданову-старшему, что сердце настолько изношено, что операция по замене клапанов сложна, а сопутствующие заболевания сводят процент успеха к 10%. Консилиум, на котором блестящие головы эскулапов, обрамленные белым пушком, составили схему лечения, состоялся еще в октябре, и на начало 2016-ого была назначена операция, с риском которой старший Жданов уже свыкся. Но тогда Павел Олегович был спокоен хотя бы за фирму и за сына. А сейчас… Дело было вот в чем. Андрей, президент Zimaletto, за пару месяцев разительно переменился. По телефону отвечал односложно, без тени юмора, мертвым спокойным голосом. Да, он сорвал несколько важных контрактов. Катерина, как могла, пыталась исправить ситуацию, однако хорошая мина при плохой игре почти не помогала. К тому же у нее как у вице-президента не было права окончательной подписи, а вытащить Жданова из норы, заставленной бутылками, в которую он превратил свой кабинет в Zimaletto, не удавалось сутками. Сотрудники неуправляемой фирмы потенциальным партнерам отвечали невпопад, глядели в сторону, старались испариться при первой возможности. Любые очередные «японские китайцы» моментально чувствовали, что далеко не все ладно в королевстве Датском, и отказывались от инвестиций. Прославленный Модный дом колыхался на ветру бизнеса бледной немочью, словно неумелый цирюльник спустил ненароком всю его кровь. Казалось бы, такое уже бывало. Но пил Андрей не так, как раньше: раззудись, плечо, размахнись, рука! Проявить дурную силушку, выплеснуть себя, пустить пьяную слезу, устроить показательный дебош, словить кайф от драки с превосходящими силами противника – замечательный способ снять стресс! Нет, сейчас он пил сосредоточенно-спокойно, методично вливая порцию за порцией виски. Он словно прислушивался к чему-то в себе. С каждым глотком становясь все отрешеннее и собраннее, он уходил в другой мир - и все дальше и дальше. «В нем появилось какое-то новое очарование. Очарованье побежденных», - заметил Милко, больше других понимавший причину Андрюшиной метаморфозы. Катя безуспешно пыталась пробиться сквозь стену его ледяного безразличия. А он… только просил ее говорить потише. Вот и сейчас. Катя уверенно вела по скользкой Можайке машину, а Жданов молча прильнул к стеклу, ожидая, когда они проедут поворот на Рябиновую. Полез во внутренний карман за фляжкой. Поймал в зеркале злой взгляд Пушкаревой: - Сделай мне одолжение, забудь о своем любимом до конца дня хотя бы! Жданов вздрогнул: - О ком… забыть? - О виски твоем ненаглядном. Думаешь, Пал Олеговичу легко тебя увидеть перед тем, что ему предстоит, пьяным? - Врешь. Я трезвый. Я никогда еще таким трезвым не был. И хватит уже об этом, - оглянулся на заветный поворот, сделал несколько крупных глотков и закрыл глаза. Но Катя не отступалась: - Что с твоей рукой? - Сломал. - Где сломал? - Лучевая. Отстань. - Не груби. Я не об этом. Где ты умудрился ее сломать, если мне позвонили из травмы с другого конца города, с какого-то 10-летия Октября? Как ты там оказался? - Гулял. - Ночью? Где? Зачем? - На Воробьевых горах. Тебе не понять. Но Катя поняла. - Нельзя все время думать о… том, что не поправить. Зря я тогда рассказала тебе о Романе. Ты ведь из-за него такой. - Заткнись! Ни слова о Ромке! Я не шучу. Не смей даже упоминать его имени. Но она, не забывая аккуратно вести машину, напирала на него, стараясь затронуть хотя бы самолюбие: - Ты хочешь, чтоб Павел Олегович передал свои акции Воропаеву? Чтоб тот нас продал? На глазах отца ты опять рушишь дело всей его жизни. За месяц провалить все, что он создавал годами! - Мне наплевать. - Хорошо же ты умеешь плеваться! А вот Вика уже послала мне SMS, что у них с Воропаевым уже готов «бизнесс-план». И еще похвасталась, что их драгоценные отпрыски приготовили подарки и стишки для любимого дедушки, - тут все же слезы предательски сделали горизонт нечетким. Она съехала на обочину, вытерла внешние уголки глаз, чтоб не потекла тушь, обернулась к мужу: - Эта тварь спросила меня, почему мы не взяли с собой Милочку. Забыла, как на прошлом дне рождения ее обожаемые детишки дразнили ее Милка-дебилка? Уроды! Жданов поморщился. - Андрюш, ну скажи что-нибудь! - Что? - Что ты любишь ее. - Я люблю ее. - Она для своих лет очень умная, в центре ее рисунки скоро пошлют на выставку, мы должны ею гордиться. - Я горжусь. Милочка и вправду была солнышком. Бабушка Лена с дедой Валерой в ней души не чаяли. Много занимались, спрашивая с нее, как с обычного ребенка. Она отвечала таким добром, такой теплотой, как и все дети с лишней хромосомой, окруженные любящей семьей. Что делать, если нужный тест в 10 недель Катя сделать не успела, уехав в Германию по приглашению Мосхаммера, а потом… было поздно, амниоцентез уже не мог ничего исправить. Как всегда, пришла на помощь Юлиана, помимо всех своих многочисленных проектов, курировавшая общественную организацию «Солнечные дети». Виноградова и привела ее, убитую страшной новостью, в Центр развития, и Катя почувствовала, какие мощные потоки идут от маленьких человеческих детенышей, не знакомых с чувством злости. Но Андрюше она так и не смогла сказать… Когда Женсовет встречал их из роддома и с изменившимися лицами отходил от коляски, наивный Жданов улыбался и ничего не замечал. Роман тогда ждал их в новой квартире с обустроенной детской – вносил последние штрихи. Встретив на пороге молодых родителей (бабушек-дедушек отправили по домам, под предлогом, что ребенку и маме нужен покой), он принял розовый кулек, коротко взглянул на девочку и сразу на Катю – кивок в сторону Андрея: знает? Она покраснела, мотнула головой. Тогда Роман помог неоценимо. Пока Катя кормила малышку, Ромка увел молодого папашу на кухню на рюмку чаю, и она слышала оттуда увещевательное журчание пастельного Ромкиного голоса и отчаянные Ждановские рыки, которые, впрочем, становились все глуше и глуше. В детскую они зашли оба, Жданов поцеловал мокрую от слез щеку Кати, а Ромка стоял и улыбался, глядя на них. Так, по сути, он стал членом их семьи. А годы шли и шли… В Лодзь на очередную осеннюю FashionPhilosophi Week-2015 Андрей поехать не смог – незадолго до этого повредил мениск, гоняя мяч на тренировке их горячо любимой «Фортуны». Лежал с загипсованным коленом и смотрел трансляцию показа. Модели Zimaletto встречали на ура - Милко, пошивший коллекцию из польских тканей (цветочный принт, золотые узоры, яркие цвета) был в прекрасном расположении духа, с удовольствием общался с гостями и позировал многочисленным фотографам. Андрей мельком увидел среди гостей Романа и Катю, та что-то говорила ему, наклонив налаченную голову, легкая улыбка блуждала на губах, но глаза были недобрые. Ромка вскинул голову, пушистые ресницы взметнулись, и столько удивления, граничащего с ужасом, было в его взгляде, на секунду выхваченном беспристрастной камерой, что Жданов, забыв о больном колене, вскочил, охнул, сел снова… Но начался показ следующей коллекции, и внимание журналистов переключилось на другое. Почувствовал ли он, что этот миг переломил их с Ромкой жизнь навсегда? Нет, конечно. Тем более, что позвонила Катя, отчиталась по-деловому, а сам Андрей набрал Ромку – но увы, было занято. Зато Милко на том конце провода распушил петушиный хвост так, что перья щекотали Андрюшино ухо. И он почти успокоился. А под утро… Пьяный Ромкин голос заплетался, он говорил невнятно, высокие ноты звучали надрывно: «Прости, прости!» - Что случилось, Малина? Ты мне можешь сказать, что случилось? Ты проигрался что ли в пух и прах? - Катя! - Что Катя? Что с ней?! С ней все в порядке? – Жданов орал так, что слышно было и без телефона. - В п-порядк-ке… Понимаешь она сказала, что я… что мы… Что я и ты – только и ждем, чтобы заняться любовью. Что мы геи, только боимся в этом признаться. – Роман выдохнул и замер, ожидая ответа. - Чего-о? Белены объелся? Я что, на Милко похож? - Не похож. Ты не похож. А я не знаю… - Проспись, Малиновский, и не морочь мне голову. - Это еще не все. Она сказала: «Перестань стоять между мной и моим мужем, или скажи ему, чтобы он выбирал одно из двух». - Ну, и ты выбрал? Тьфу, то есть я выбрал? - Я дурак. Она пришла ко мне ночью, она специально дразнила меня, я был уже… ну, в общем, хотел доказать, что я полноценный мужик… - Ты переспал с моей женой? Скотина, Малиновский! Убью! – Жданов рычал, уже не слыша Ромкиных всхлипываний. - Я не смог, понимаешь, Андрюша, я ничего не смог! Значит, правда – я тебя люблю? Слышишь, я люблю тебя! - Пошел к черту, Малиновский! Андрей зло нажал отбой и поковылял к бару за порцией виски. Но вернулась команда в Москву без Ромы. Он забрал вещи из гостиницы, однако не явился к самолету и на звонки не отвечал. «Боится на глаза показаться после своей пьяной брехни», - думал Андрей. А через два дня пришло страшное известие. Машина с польским государственным номером ERA75TM, взятая напрокат паном Малиновским, врезалась в бетонное ограждение и загорелась. Прибывший наряд полиции констатировал гибель водителя в огне. В этой автокатастрофе также погиб гражданин Польши Станислав Ковальский, которого при ударе выбросило из машины, однако это помогло без проблем опознать водителя, т.к. у Ковальского оказались документы и портмоне погибшего Малиновского. Далее следовало сообщение, что в крови погибших содержание алкоголя было более 2,5 промилле. Андрей вылетел в Варшаву, ни на секунду не веря в реальность происходящего. Это какая-то нелепая ошибка, такого просто не может быть. Но когда у него в руках оказался бумажник Ромки с засунутыми за обложку четырьмя моментальными фотографиями, сделанными в будке на Воробьевых горах – их молодые беззаботные рожи с высунутыми языками… Хлопоты по перевозке закрытого гроба, поиск места на хорошем кладбище, похороны, поминки – Андрей не доверил никому, сам крутился, как заведенный. И только когда последний долг был отдан, и толпа скорбящих и злорадствующих, топчущихся вокруг песчаного холмика, усыпанного цветами, испарилась, его словно подменили. Ранним октябрьским утром следующего после похорон дня он прогулялся по безлюдным дорожкам Троекуровского кладбища, полюбовался на стройную белоснежную часовенку, похожую на свечку, дошел до дальнего участка… Ромка смотрел на него вполоборота, без извечной своей улыбки. Андрей долго выбирал фотку и решил – эта! Тогда Милко провел целую фотосессию: ярко-оранжевая кожаная куртка, рыжие ботинки, рубашка в полоску в тон… Почти на всех снимках Роман улыбался – на этой нет. В его глазах стоял вопрос. Тот вопрос, на который он так и не получил ответа. Жданов, даже не задумываясь, что нарушает какие-то каноны, надел на верхушку деревянного креста Ромкину кепку с логотипом «Фортуны» и повязал синий шарф. Достал чекушку, два стакана, разлил, выпил свою долю, откусил от краюхи ржаного хлеба, а поставленный Ромкин стакан накрыл той же краюхой. И сказал: «Вот и остались мы с тобой, Ромка, одни!» Ему не давала покоя мысль о последних минутах Романа. Вдруг, сорвавшись в середине рабочего дня, поехал в Шереметьево и через три с половиной часа вежливые и евролюбивые польские полицейские уже показывали ему тот злосчастный бетонный щит на развязке неподалеку от Служевца по дороге в аэропорт Фредерика Шопена. А еще они предъявили ему фотографию Ковальского, того парня, который был его попутчиком. «Или спутником», - сглотнув, подумал Жданов. Потому что и в профиль, и анфас носатый брунет был до ужаса похож на него, Андрея. Только было в нем что-то грубое, неандертальское. И неудивительно – Станислав Ковальский только что отмотал срок в тюрьме Мокотува, и опознали его по справке об освобождении. «Быстро же Ромка нашел мне замену!» - с горечью думал он… Между тем Катя вырулила на дорожку, ведущую к воротам дачи. - Я тебя прошу, не думай, что тебе хуже всех. Пожалей хотя бы отца. - Кристина будет? - Обещала, но опоздает, как всегда. Акции Киры давно скупил Александр, так что в ее присутствии необходимости не было. Они притоптали плохо расчищенную тропинку к дому. Маргарита засуетилась, заохала, увидев сына, бледного, исхудавшего, с черными омутами глаз, с рукой, закованной в гипс. Андрей подошел к отцу, сидевшему в кресле у камина, склонился головой к плечу, и крепкий алкогольный аромат проник в нос Воропаева, стоящего за креслом в роли камердинера. Тот довольно ухмыльнулся. Им не остались незамеченными и загипсованная рука, и печать отрешенности: «Ему не акции дарить, его лечить надо! Или пусть сдохнет уже!» - Идите отдохните с дороги, переоденьтесь, - руки Маргариты были в муке. - Давайте я вам помогу с ужином! – предложила Катя. - О нет! Мы с Викулей и с мальчиками со всем справляемся. Воропаеши, наряженные в фартучки и колпачки, деловито раскладывали приборы на праздничный стол. На лузера Андрюшу посматривали с насмешкой. Викуля, опять беременная двойней, победно выглянула из кухни. Ждановы прошли в бывшую Андрюшкину детскую. Он завалился на свою тахту, неловко открутил крышку фляжки, предусмотрительно захваченную из кармана пальто. - Андрей, ты не слышишь, что я говорю? - Нет. Ты уже все сказала. Даже слишком… много. - Ты во всем винишь меня, я знаю. А может, ты подумал бы, почему все так случилось. Да, мы всегда были вместе. Но только я одна, а вы вдвоем. Я устала быть одинокой. - Какая чушь! Хоть раз я давал тебе повод для ревности? - Я всегда чувствовала себя третьей. Вспомни, хоть раз мы с тобой вдвоем отдыхали где-нибудь или хоть в командировки ездили? Если я брала билеты в театр, то ты сразу требовал, чтобы Роман шел с нами. Все показы – мы, как святая троица. Любое семейное торжество, наши памятные даты, дни рождения родителей – никто не приглашал Малиновского, он был априори. Зато когда вы уматывали на свою рыбалку или на свой футбол, вряд ли вы вспоминали обо мне. Да? - У нас все было хорошо, пока ты не вмешалась. - А я видела, как он смотрел на тебя! Он тебя… - Это была дружба! Настоящее чистое чувство! А ты обливаешь ее грязью. - Прости, дорогой! Грязь к чистому не прилипает. А почему тогда он так испугался, когда я назвала вещи своими именами? Да, это я уничтожила твой и его стерильный мир, сказав правду о вас! «Кто малиновку убил…» Андрей молчал. Тот последний Ромкин крик – «Значит, правда, я люблю тебя!» - звучал у него в ушах. Если бы он тогда не бросил трубку! «Я, это я, бл&дь, малиновку убил… Ничего, Ром, скоро будем вместе». - Андрей, он мертв, а я жива. - А ты уверена, что я - жив? - Ты нужен нам - мне, Милке. - Она и не заметит, когда я исчезну. Катя присела на колени, положила голову рядом с его гипсом. - Андрюш, давай родим мальчика. Или девочку. Он тяжело положил левую руку на свежесделанную прическу: - Зачем тебе ребенок от мертвеца? Прости, ты позволишь? – он повернулся, чтобы достать фляжку. Но тут в дверь постучали. - Катя, оставь нас ненадолго, - Павел Олегович шагнул к сыну, который тут же вскочил, спрятав незакрытую фляжку здоровой рукой. - Говорят, ты вчера занимался скалолазанием. - А что? Это ничем не хуже социального альпинизма, которым увлекся Сашка. Можешь им гордиться. - Он хотя бы трезво смотрит на вещи. – Павел Олегович кивнул на фляжку, которая предательски не хотела спрятаться. Точным мягким движением он взял ее из руки сына и выплеснул содержимое прямо на пол. - Ты пролил мой виски! – чего было больше в голосе Андрея – удивления или обиды? Павел положил руки на плечи сына. - Пойми, самая важная штука на свете – это жизнь. Человек, который пьет, пускает свою жизнь на ветер. Не делай этого. Держись за жизнь. Все остальное не имеет смысла. - Имеет. Смерть. Андрей почти рухнул на постель, обессиленный отсутствием виски. Павел осторожно присел рядом. - Ты начал пить после того, как погиб… Роман? Роман… Дыханье Андрея стало частым, на лбу выступили капли пота. Жданов-старший не удивился. - Мальчик мой, я стою у этой черты, и мне уже не страшно. Но молодые по своей воле умирать не должны. Ты не можешь жить без него, да? Значит, в ваших отношениях было что-то не совсем… обычное? - Папа! – Андрей почти кричит. – И ты туда же! Что может быть необычного в настоящей дружбе между двумя мужчинами? У нас с Ромкой она была, почти всю жизнь, пока Катя не начала обрабатывать его, пока она не вбила в его дурацкую голову, что в плане секса у нас не все в порядке. Он же такой впечатлительный! - И ты поэтому пьешь? Слабоватый аргумент, чтобы желать смерти. В чем ты винишь себя? - Павел обнял сухой рукой вздрагивающие плечи сына. – Что с тобой происходит? Андрей молчал. Они сидели рядом, бок о бок, касаясь друг друга – мужчины, заглянувшие за черту. Наконец он сиплым голосом начал: - Он звонил мне перед тем, как… Он плакал, а я бросил трубку. Это был последний наш разговор. Он… он сказал, что любит меня. - И что в этом было бы страшного? - Па, ну неужели ты даже теоретически представляешь, что твой сын мог бы заниматься… этим? - Погоди, сынок, я многое видел в жизни. Иногда люди открывают в себе и в другом то, о чем и не подозревали. И в том, о чем ты говоришь, как о чем-то грязном, грязи нет. Всякая любовь законна, если это любовь, это не я сказал. Подумай. И отпусти его. Отпусти, любя. Андрей закрыл глаза и увидел Ромку, живого Ромку. Чувство невозможности происходящего подступало к печени, жаждущей алкоголя. - Отец, прости, но я принесу из машины виски? Когда уже там начнется этот чертов праздничный ужин? Кристина явилась во всей своей загорелости и неукротимом оптимизме как раз, когда пауза первого жевания затянулась. Горсточка промокших под декабрьским снегом с дождем шариков, серпантин, пара хлопушек, подарочные носки с приятным пустячком – и дом заиграл слабым отражением торжества. Гвоздем программы были близнецы. Виктория верещала: «А в нашем лицее с первого класса преподают экономику». Юрик и Шурик дуэтом: «Наша первоочередная задача – импортозамещение!» «Марго, успокойся! – Павел Олегович погладил по руке жену, готовую разрыдаться от умиления. – То ли еще будет!» Жданова уже порядком тошнило, и не столько от выпитого, сколько от отвращения ко всему происходящему, но железобетонная Катя удерживала его от скандала в благородном семействе. Наконец Воропаев отвел Пал Олеговича в спальню, ушли и Катя с Андреем, а Кристина - дымить на террасу. Ой! Что она услышала от мелких говнодавышей. Они типа мыли посуду. - Да ладно, мать сказала, что старикашка долго не протянет, и акции достанутся нам. - Ну, не этой же козе педальной, и не педерасту! Ой, не в добрый для них час Кристина стояла на террасе… Она отбросила недокуренную сигарету. Железными перстами захватила оба уха племянничков. Толстяки заверещали по-поросячьи. Викуля и Марго убирали со стола. - Ты кого вырастила? Эти уроды без шеи и вас скоро стрямкают! Жлобье! Наутро Павел Олегович должен был решить, кому остается его пакет акций. Наутро Андрей поднялся на полчаса раньше. Раньше этого. Он собрался – и махнул в Москву автостопом. Не домой – а в Zimaletto. Помятый Потапкин, лифт, кабинет… Как прошел день, он не помнил. Все-таки алкоголь – лучшее, что освоено человечеством. Очнулся к ночи. Снова налил. Сосредоточился на проблеме. «Отпустить Ромку? Да никогда! Не дождетесь!» Дальше был обвал! Разбив бокал об пол, он пнул красное кресло, двинул левой, пока еще здоровой, рукой в провальные сводки на стенде диаграмм. (Часы с бешеными стрелками таки пощадил.) А стенд грохнулся вслед за ним, отбежавшим за новой дозой виски. Стул, помешавший Жданову подойти к окну, полетел ко всем чертям. Жалюзи взвихрились. Распятый на окне, припавший к стеклу, усеянному каплями ночного декабрьского дождя, он закричал: - Ромаааа! Ромааааа! «Разбить души своей окна и вставить новые стекла…» Агнешка не спала почти сутки. Накануне профессор Лещинский, покачав брылястыми щеками, сказал, что стадия комы грозит перейти в третью – диаметр зрачков увеличился, давление снижено, пациент стал нечувствителен к боли. Далее угнетение ЦНС и смерть мозга. Агнешка держала запястье с просвечивающими синими жилками. Неужели все? В самом конце октября его привезла скорая. Найден на железнодорожной насыпи, где шоссе примыкает к путям. На шее следы удавки, сотрясение мозга средней тяжести, ссадины, ушибы – травматическая кома, то ли вследствие кислородного голодания, то ли от удара головой. Славянин, документы отсутствуют, поиск родственников дал отрицательный результат. Вегетативный больной. Такие долго не живут. Но Агнешка… Пухленькая медсестричка, во время дежурства которой поступил Пушистик, вот уже почти два месяца кормила, умывала, расчесывала русые пряди, а ночными дежурствами, ужасно фальшивя, пела колыбельные. Распотрошила скромную копилку – мечту об отдельной квартире. Но спящий принц не хотел возвращаться к жизни. (Тем злополучным октябрьским вечером Малиновский заплутал в переулочках Мокотува. Разволновался, ведь опаздывал на самолет. Зато Збышек Лонгевка и Стенли Ковальский чувствовали себя распрекрасно. Днем Ковальский покинул Раковецкую, 37, мрачное здание с решетками на окнах, и друзья хорошо посидели на детской площадке. Потом добавили. Потом прилично упакованный фраер остановил свою тачку, чтобы спросить дорогу… Остальное представить несложно. Сколько веревочке ни виться, а кончику быть.) Агнешка шептала: «Матка Боска Ченстоховска! Верни ему жизнь, он такой красивый!» И вдруг он открыл глаза! Даже попытался привстать, словно откликнулся на чей-то зов. Агнешка в полумраке палаты, где была освещена только миниатюрная шопка на подоконнике, не сразу поняла, что случилось. Запипикали приборы, зазвенели колокольцы, помощь пришла. Воскресенье настало. И Ромка ожил! Он понял, что его ждут! Его любят и ждут! Ждут и любят! Когда любят и ждут, чудеса случаются! Ребята, меня до странности трогают странные песни Канцлера Ги. А «Плач Гильгамеша об Энкиду» заставил меня поверить в чудо… «Вновь пускаться в бег до окраин света, Хоть не привыкать – далека дорога. Ты меня во тьме ожидаешь где-то. Для тебя могу стать сильнее бога».