Дай мне несколько минут

      — Ты должна туда сходить. Тебе необходимо развеяться, — лепетала Джинни, поправляя свои выбившиеся из идеально строгого пучка прядки, её энтузиазм был таким же ярким, как цвет волос. — Сколько Рона уже нет в городе?       — Две недели.       — Хорошо. А сколько у вас уже не было секса?       — Три…       — Недели? — с надеждой спросила подруга.       — Три месяца.       — А я думала, у вас ещё может что-то наладиться…       — Поэтому предлагаешь мне пойти в клуб отчаявшихся одиночек?       — Нет! Просто, просто… — она вспыхнула от мысли, что в эту секунду предаёт своего брата, — хочу, чтобы ты была счастлива.       Грейнджер глотнула остывший чай из красной рождественской кружки и облизнула губы.       — Просто, — передразнила она Джинни. — Вряд ли эта затея закончится хорошо.       Они ещё долго спорили, Джинни буквально всучила ей пригласительную карту, на которой было выгравировано золотым тиснением «Пять минут — и ты не одинок», от названия её коробило ещё сильнее, чем от самой мысли пойти туда. Но вот она стоит в углу зала, полного такими же неуверенными и весьма странными личностями, которые ждут команды, как хомячки, желая рассесться по своим местам.       Встреча одиночек проходила в кафе на спокойной, тихой улочке, само здание выглядело очень старым, даже обветшалым, но отлично отремонтированным внутри. Помещение было украшено к празднику: с больших люстр спускались блестящие ленты, перевязанные между собой. На маленьких квадратных столах, сделанных из красного дерева, стояли бокалы, искрящиеся от имитации снега, а тёплое освещение, падавшее с высоких потолков, открывало взгляду расписанные стены, изображения на которых олицетворяли иней и были даже более правдивы, чем то, что Гермионе удалось сегодня увидеть на улице.       Лондон отличился особенно холодным предрождественским днём, её щёки до сих пор были красные и кожу пощипывало от ледяного ветра. Любой здравомыслящий человек, не высовывался бы на улицу без особой необходимости. Хотя вся эта теплота в помещении и уют, с лёгкостью могут вызвать у нелюбителя Рождества сердечный приступ. Она как раз к таким относилась и готова была попятиться назад. Жаль, что сбежать оказалось некуда, она стояла в самом дальнем углу от дверей и если ей захочется удалиться, то незаметно это сделать уже не получится.       — Что ж, я вижу, все собрались, — радостно воскликнула женщина, вставшая посередине зала, её тёмная кожа казалась карамельной от приглушённого света, а забранные волосы были великолепно уложены в низкий хвост, что придавало ей схожесть с дамами на обложках журналов. — Через несколько минут вам представится шанс познакомиться, возможно, с самыми главными людьми в вашей жизни, — она лучезарно улыбнулась, и все присутствующие ответили ей такими же улыбками. Чёрные глаза мягко скользили по собравшимся и запнулись лишь на Грейнджер, которая не смогла выдавить из себя даже подобие натуральной улыбки, её губы расплылись так, будто ей кто-то поставил ножку стула на ногу, сделав тем самым нестерпимо больно.       Схватившись за края белого пушистого джемпера, Гермиона потянула его вниз, стараясь как можно сильнее прикрыть свои чёрные плотно прилегающие джинсы. Джинни не предупредила, что здесь все приходят в платьях и костюмах, как на свидание в приличное место. Она не потрудилась выбирать одежду дольше пяти минут. Вспотевшая рука прикоснулась к шее, проверяя, не забыла ли она в спешке срезать бирку с новой кофты.       — Я надеюсь, этот вечер, — улыбнулась темнокожая женщина ещё более тепло, теперь только Грейнджер, — будет для вас судьбоносным.       Гермиону кто-то толкнул в спину, пока она пыталась отойти в сторону, зацепившись ногой за ножку стула. Обернувшись, девушка увидела пробегающего мимо Забини, он подошёл к женщине, только что говорившей сладостный бред и передал ей какие-то бумажки.       — Вот ведь черт… — прошептала девушка и, словив на себе беглый взгляд Блейза, отвернулась, старательно изучая несуществующие катышки на джемпере.       Эта красивая женщина была матерью Забини, и если она не узнала её, то это ещё не значит, что Забини не ткнёт пальцем и не скажет, что это бывшая невеста Уизли; шастает по клубам знакомств, как последняя, отчаявшаяся…       — …овца, — закончила она свою мысль вслух и какой-то мужчина задышал ей прямо в ухо, смотря на неё так пристально, будто она только что говорила именно с ним. Её передёрнуло.       Извинившись, Гермиона поспешила спрятаться за спинами ожидающих. Появилось острое желание придушить себя.       Мать Забини перебирала бумажки, переданные сыном, раскладывая их в хаотичном порядке на узкий длинный стол. Затем, взмахнув волшебной палочкой, она хитро улыбнулась. Все карточки перемешались между собой, сформировав попарные дуэты и на каждой бумажке с обратной стороны проявились номера столов.       — Мы начинаем! — радостно воскликнула она, и свет погас.       У Грейнджер паника подступила к горлу, ей захотелось закричать. Кто-то вложил ей в руку карточку с именем, пресловутое «Грейнджер» светилось в темноте, перевернув карточку, она увидела также светящуюся цифру 26.       Девушка огляделась по сторонам, её взгляду предстали очертания людей, ищущих свои столики. Решив уподобиться их примеру, она последовала по инерции в центр зала и пыталась разглядеть парящие в воздухе цифры, которые светились над столами, красные: 23, 15 и 14 врезались в её зрачки, и ей пришлось несколько раз сморгнуть, прежде чем продолжить поиски. Еле заметное освещение позволяло разглядеть, что находится под ногами, и ей удалось быть весьма аккуратной: никто из людей между собой не сталкивался. Вмиг стало страшно: что будет, если все найдут свои места, а она так и останется стоять посредине зала, когда включится свет, будто олень, уставившийся на прожектор?       — Господи, ну почему я не осталась дома? — простонала она и, споткнувшись о чью-то ногу, развернулась почти на 190 градусов, стараясь не упасть. Это было страшно, она почти вскрикнула, но вовремя прикрыла рот рукой, на лбу выступил пот, но вот её глаза разглядели цифру 26, парящую над столом, и она облегчённо выдохнула, рванув к своему спасительному месту.       Только она пододвинула стул ближе, свет начал медленно включаться, светильник за светильником, люстра за люстрой, с громкими щелчками, как выстрелы. Ощущение, что все ждали только ее, может быть так оно и было. Она схватила стакан воды со стола и сделала огромный глоток, шумно поставив стакан на место, и тогда свет загорелся прямо над ней.       В зале была абсолютная тишина, все смотрели на небольшую сцену, находившуюся у дальней стены, на экране шёл отсчёт: 7 минут…       Перед ней сидел мужчина. Светлые волосы, серые глаза, острые скулы, недовольно сжатые губы, хранившие в плену тысячу слов и мыслей. Кресло. Инвалидное кресло. Руки, сжимавшие поручни, белые костяшки пальцев. Синие вздутые от напряжения вены. Господи.       — М… Малфой.       Она бы предпочла оказаться неживой. Он долго смотрел на неё, скользил взглядом по лицу, как дикое животное, желающее различить, ждёт ли его опасность. Молчание затянулось, он прищурился, словно не узнавал, откуда ей известно его имя, потом поправил бейджик, лежащий на салфетке, не иначе подумал, что она прочла написанное, и как только его пальцы коснулись острого края пластика, на котором было выгравировано имя, он удивлённо поднял на неё глаза.       Раз. Два. Контакт.       — Да вы издеваетесь, — обернулся он, обращаясь в пустоту.       Малфой про себя застонал. Это было отвратительно даже для такого гадкого места. Её карие глаза были огромными, тёплыми и такими пронзительными, что при одном взгляде на них он понял: она ненавидела происходящее вокруг не меньше его и никак не пыталась это скрыть, вся её внутренняя волнительность струилась из неё, и прямо в эту секунду весь её страх был как на ладони. Ему хотелось протянуть руку, схватить кусок и попробовать. Сколько треклятых лет назад он мог вызвать страх у кого угодно. Теперь только жалость.       Пожиратель смерти, изувеченный человек, концентрация всего зла, которое окружало волшебный мир, весь мир. Конечно же, она чувствует себя скованно рядом с ним.       Цифра 26 над их столом издала пищащий сигнал и растворилась в воздухе, поскольку никто уже не обращал на неё внимания, этот мерзкий звук был как очень подходящий саундтрек к одной из самых отвратительно нелепых встреч на планете.       — Ты в…       Он чуть не отъехал назад, вздрогнув, каким-то странным образом ему удалось убедить себя, что она не начнёт с ним разговаривать, а встанет и выйдет из-за стола. Внутри он был как один большой ком отчуждения.       — В инвалидном кресле? —закончил он за неё и еле слышно застонал.       Шёпот от соседних столов доносился со всех сторон, бил в уши, как рой мошкары в начале июля.       — Нет. Я, конечно, не знала, что ты, — она развела руками и тут же прижала их к себе, покраснев, — что ты бываешь в таких местах.       Его руки стали словно деревянные, когда он попытался взять бокал с шампанским, ему нужно выпить. Выпить, а потом сдохнуть. Господи, даже глотки жидкости у него были словно через катетер, введённый в глотку.       Гермиона не старалась заполнить образовавшуюся паузу, она рассматривала гирлянды, висевшие по краям потолочных плинтусов и её брови непроизвольно хмурились, будто в данный момент их хозяйка испытывает физическую непереносимость всего происходящего вокруг.       — Я вижу, ты любишь Рождество.       — Ненавижу, — правдиво ответила она, и когда, наконец, решилась посмотреть на него, заметила, что он почему-то улыбается ей.       — Почему?       Обычно она не говорит с малознакомыми людьми, ей необходимо как минимум неделю присматриваться к человеку, чтобы расценить, можно ли сказать нечто личное, пусть даже это будет какой у неё любимый сорт чая или почему её воротит от рождественской музыки, звучащей на каждом углу, или с какой стати она в пятницу вечером сидит в таком месте, ожидая, что найдётся хоть кто-то, способный лишить её удручающего проклятия под названием «одиночество».       — Это семейный праздник.       — А ты одиночка? — Драко посмотрел на неё с предельным равнодушием. — Я так и думал.       Он, похоже, как и она, не заморачивался по поводу одежды: темно-синий пуловер и футболка, выглядывающая у него из-под горла, кажется, тёмные джинсы. Грейнджер не смогла рассмотреть полностью, поскольку боялась, вызвать подозрение, будто она пялится на его инвалидное кресло. А она пялилась, реально пялилась на него уже секунд тридцать, как только включили свет. Теперь он, наверное, её презирает или ненавидит за такую реакцию, а скорее и то и другое. Самое интересное, что она тоже вступит в этот клуб противников Гермионы Грейнджер, поскольку себя она бесит не меньше. Да что там, она в нём президент.       — У меня есть парень! — бросает она, как будто резко открыла кран с грязной водой. Без видимой на то причины ей хочется доказать всем вокруг, а в первую очередь себе, что она не безнадёжна, ведь именно такими ей видятся все собравшиеся в этом месте.       — Не может быть! — парень наигранно отпрянул от стола.       Его серые глаза внимательно следят за её эмоциями, в бесчисленном порыве меняющимися на лице без видимой на то причины. В его взгляде читается снисходительность, граничащая с издёвкой. Он её задирает, как школьник.       — Издевайтесь, у вас всего семь минут.       - Уже шесть.       Нервно подрагивающие, подобно изломанным веткам, пальцы, прошлись по краю ворота белой кофты, девушка оттянула материал в сторону, как если бы ей не хватало воздуха, возможно, так оно и было. Малфою открылся прекрасный вид на её тонкую шею, артерию… кровь в которой билась сильно, как если бы от переизбытка возбуждения, обычно такое бывало, когда он смотрел на девушек, пребывавших в его постели в момент острого оргазма. Но сейчас это от нервов. Она нервничает. Ему так нравится вызывать у людей эмоции, которые он уже думал, что не способен вызвать.       — И что же вы тогда делаете здесь, если у вас есть… — он поднял руки вверх и изобразил кавычки, — парень.       - А вы всегда такой любопытный?       - Почему меня волнуют твои проблемы? - Он посморел на нее. - У меня просто дикая потребность копаться в чужих жизнях, потому что моя собственная до паршивости скучна.       — Я здесь. Он... Ничего такого, чтобы…       С каждой последующей минутой в его обществе, она страшно тупела. Ей захотелось закрыть лицо руками, как в детстве и спрятаться.       — Вы можете поделиться со мной, — он указал под стол на свои ноги, — я не побегу всем рассказывать. Она виновато на него посмотрела, а он ответил сдержанной улыбкой. — И даже не уйду.       Неожиданно для самой себя, схватив салфетку, Гермиона начала её сгибать, будто собралась мастерить снежинки на детском утреннике.       — Он уехал, — выпалила она.       Малфой внимательно наблюдал за тем, как тонкие длинные пальцы истязают белоснежную салфетку с инициалами названия кафе, а потом медленно, словно под гипнозом, повторил.       — Уехал? — Грейнджер взглянула на него и болезненно сглотнула. — Насовсем? — добавил он очень мягко.       Как бы сильно ему хотелось уехать; куда угодно.       — Нет. У нас сложный период в отношениях, и поэтому он…       — Уехал, — закончил за неё Малфой, достав волшебную палочку и взмахнув ею, прошептав что-то очень тихо. Выскользнувшая из рук Грейнджер бумажка загорелась, и вместо салфетки на стол перед девушкой упала снежинка.       — Потрясающе, — улыбнулась она, не поднимая на него взгляд.       — Столько лет в Хогвартсе сделали из меня невероятного мастера, — сквозь улыбку пробормотал он и положил палочку обратно в крепление, на одном из поручней кресла.       Ему самому было непонятно, зачем он это сделал, скорее всего, захотелось, чтобы центр вселенной сдвинулся и женщины вокруг перестали бояться выражать чувства при нём. Часто, когда он находился в общественных местах, точнее в те редкие моменты, когда Нарциссе удавалось вытащить своего замкнутого сына на улицу, встречавшиеся на пути прохожие стирали со своих лиц улыбки, глушили смех и всё из-за неловкости, будто ему станет больно оттого, что кому-то может быть радостно. Будто он чёртов проклятый. Лишённый всего на свете мученик. Его глаза слегка покраснели, но не от слёз, а хотелось бы.       - Хочешь знать, почему ты до сих пор волочишься со своим прошлым в обнимку?       - Зачем? Чтобы получить ещё одну иголку под кожу?       - Я буду осторожным, – бледные пальцы прикоснулись к самому горлышку стакана и кристально чистое стекло, сохранило на себе отпечатки пальцев, стакан закрутился против часовой стрелки, выплескивая воду, но не падая – ... видите.       - Будьте.       Он посмотрел на нее так, словно она появилась из ниоткуда, в одно мгновение предстала перед ним в своем белом джемпере, с неопрятно высушенными, после мокрого снега, волосами и длинными ресницами, единственным чего коснулась косметика на обмороженном лице. - Мне кажется... нет, я уверен, ты слишком боишься оказаться отвергнутой. Не приемлешь неудач. Боишься, что у тебя больше никогда не получится вступить в отношения.       - Поэтому Джинни отправила меня сюда. По этой причине я нахожусь здесь.       - Вот видишь – он выпрямился в своем кресле и толкнул стакан Грейнджер прямо в руку, он проскользил по скатерти, как пивная кружка – Ты должна быть уверенной, что заслуживаешь брать максимум от жизни, - настойчиво произнес он. – Мужчинам очень нравится подавлять женщину рядом с собой. Не позволяй сделать из себя половицу, по которой топчутся в грязных ботинках. Она закрыла глаза и попыталась подумать о Роне. Как он? Справился ли со своей новой должностью? Думает ли он о ней хотя бы раз в день? Но образ ее парня из головы постоянно вылетал, будто ее били ладонью по виску, вкладывая мысли о другом мужчине, сидящем напротив. Медленно открыв глаза, она начала щуриться от яркого света.       — Можно, — она неуверенно запнулась, — можно вопрос?       Видимо, он слишком долго глядел на неё, раз она решилась оборвать молчание первой.       — Конечно.       — Ты давно стал… таким?       Он смотрел ей в лицо и даже взглядом не выдал, что этот вопрос его удивил или расстроил. Девушке стало интересно, сколько раз в неделю Малфой слышит подобное. Она себя возненавидела с огромной силой.       — Каким таким? — улыбнулся он, точно совершенно не понимал её.       — С такими ужасными волосами, колючим языком и наглым взглядом, — улыбнулась она в ответ.       Он чувствовал, что ей неловко, и перевёл тему. Он заботился о том, что испытывает она. Такого давно не было. Ей стало горько и больно.       — Мой язык не такой уж и колючий, Грейнджер. Ты просто не проверяла.       — Малфой.       — Ты думаешь, мне часто представляется шанс поговорить с девушкой на тему моего языка? — он приподнял брови. — Не лишай меня, пожалуйста, такой редкой возможности. Инвалидам нужно понимание.       Её губы дрогнули в нерешительной полуулыбке, но потом ей удалось взять себя в руки, и лицо её приняло несвойственную серьёзность, скорее даже суровость, будто она ведёт светскую беседу за чашкой чая в веке эдак девятнадцатом.       — Считаешь, я эксплуатирую людей своим положением?       — Возможно, немного.       — Думаешь, мне доставляет удовольствие просить подтереть себе задницу и я этим пользуюсь? — его тон был дружелюбным, даже более мягким, чем его взгляд. Он был полностью откровенным, её это наверняка коробило.       — Я никогда не подтирала ни чей зад.       — Как же! — он фыркнул. — А Поттеру, нет? Я думал каждодневно, дорогая.       Она поднялась из-за стола, он умолял взглядом, чтобы она села на место и осталась. Он был очень способным в манипуляции, слишком. Её ноги будто надломились, и она рухнула обратно.       — Ты в курсе, что я даже убить себя не очень могу, — его голос стал скрипучим и тихим, ей пришлось наклониться ближе, чтобы лучше расслышать. — Я пытался, просил. У нас ничего не предусмотрено для инвалидов, желающих распрощаться с этим миром. Клоуны. На хрена мне их компенсации, если я не могу даже сходить выпить в паб рядом с домом, перебраться через ограждение моста и свалиться в реку?       — Ты можешь прийти, — она огляделась, — сюда.       — Ты, должно быть, шутишь? Это место чокнутой мамаши Забини, а они с моей матерью, что не менее чокнута, в друзьях. У них идея фикс, чтобы я не засиживался дома. Но меня… меня то никто не спросил, чего я хочу. Никто даже не поинтересовался что мне на хрен нужно!       — Что тебе нужно?       — Чтобы ты перестала ныть, как убога твоя жизнь, чтобы ты закрыла свой ёбаный рот, но прежде послала к чертям Уизли, который ведёт себя как задрот.       Она приложила столько усилий, чтобы разозлиться на него, но ничего не вышло. Должно быть, это взбесило Малфоя ещё сильнее. Ей хотелось понять, что может чувствовать такой, как он, став зависимым от других.       — Малфой, а ты сам, не хочешь замолчать?       Она выглядела очень дёрганной, такой «меня давно никто не трахал» дёрганной. Обычно такими бывают девушки, когда готовы кончить лишь оттого, что к их промежности кто-то прикасается. Истосковавшиеся по мужчине девушки. Он мог бы заняться с ней любовью. «Любовью», это слово было каким-то ругательством. Он мог бы оказаться с ней в одной постели этой ночью, если бы захотел. Если бы не был калекой. Мог бы почувствовать себя слишком глубоко в её глотке, очень глубоко, до боли, до её боли. Испытывают ли возбуждение люди в его состоянии? Да. Хочет ли он пойти на это, показав Грейнджер, какой он без одежды, с бледными ногами, которые атрофированы, как у Пиноккио? Нет. Желудок свело. И ему показалось, что, пожалуй, Гермиона одна из немногих, у кого он бы не вызвал прямой жалости, она смотрит на него как на прежнего, словно он сейчас может встать на ноги, схватить её за руку и увести в туалет, чтобы жёстко поиметь.       — А ты не хочешь жить, как нормальная девушка? — он поймал ее вопросительный взгляд. — Набухаться, трахаться с кем хочешь, попробовать взять свою сраную жизнь в свои руки и уехать от придурковатого парня, который тебе и наполовину не нравится, который вообще тебя не достоин.       — А ты всё это можешь? — она тут же пожалела о сказанном.       — Я инвалид, Гермиона. Я каждый день думаю о том, какого это быть нормальным. Идти куда захочешь, одеваться самостоятельно, ходить ссать стоя, а не просить помощи. Мать твою. Трахаться!       — Тише, — она цыкнула, — тебя могут услышать.       — А что, мне теперь запрещается думать о человеческих потребностях, если я на этом катафалке! — он постукал пальцами по своему креслу. — Хочешь, чтобы я кому-то тут присунул?       — Что ты…       — У меня было больше секса, чем у тебя мастурбации, когда Уизли храпел на подушке лицом вниз.       Он улыбнулся, будто не сказал ничего предосудительного.       — У тебя есть девушка?       Она заранее знала ответ.       — Я не создан для серьёзных отношений. Вряд ли какой-то девушке захочется получить утром не кофе в постель, а массаж моих атрофированных ног, дабы спасти остатки подобия нормального тела.       Она представила, какого это просыпаться рядом с ним. И не испытала ничего, кроме сочувствия и маленькой части любопытства. Ведь каждое её утро начинается с влажной постели, пропитавшейся её потом от ночных кошмаров и тишиной. Если бы по утрам ей было о ком заботиться, если бы с ней лежал кто-то, способный обнять и уберечь от всего мира, падающего на её плечи каждый будний день… Она бы делала всё что угодно для этого человека.       — Малфой, раньше, ты был неспособным хотя бы минуту продержаться без оскорблений, тебе всегда было абсолютно наплевать на окружающих. Ты никогда бы не стал разговаривать со мной, так открыто и… — ей казалось, сейчас она скажет ему нечто приятное, похвалит его взросление, смену полярностей в его голове, но он как-то побледнел, а щёки его пошли красными пятнами.       — Да ни хрена не смей вспоминать, каким я был, — он плохо осозновал, что орёт во всю глотку, задыхаясь; чем дальше тем хуже. Пальцы сжались в кулаки. — Это было чертовски давнее время, Гермиона! Теперь того человека нет. Он мёртв! Теперь нет Малфоя, понятно?!       Она инстинктивно вжалась в стул, теряя всю рациональность мышления, максимум, что он ей мог сделать, — это швырнуть в неё едой, ведь он даже встать не может и схватить её за руку. Эта мысль её успокоила, но потом она себя захотела ударить лицом о стол.       Все затихли и устремили свои удивлённые взгляды на их громкий дуэт, Забини, отмечавший что-то в планшете с бумагами, хотел к ним подойти, но Малфой остановил его одним взглядом.       — Драко, я…       — Никогда так больше не говори, — он потянулся через стол и протянул ей свою руку. Она очень долго смотрела на неё и против своей воли положила свои пальцы ему на ладонь. — Я больше не тот Малфой, я теперь никто, — его рука была холодной и влажной, будто он волнуется, хотя, возможно, так оно и было, он всего лишь умел скрывать то, чего не желал отдавать другим. Этот момент ощущался запредельно близким.       В помещении раздался жуткий писк. Время вышло. Над их столиком опять появилась цифра 26, и свет погас.       — Нужно меняться, — спокойно сказал Драко и отнял свою руку от её пальцев, она услышала, как его кресло поехало. — Посмотри номер на своей бирке и пересядь к другому мужчине. Нормальному мужчине. Мне было, пр...       Остальные слова было не расслышать. Она так и сделала, число 18 оказалось буквально через три стола и ей удалось найти своё место на этот раз далеко не последней. А когда свет загорелся, её взгляду предстал мужчина в очках, лет тридцати, он потирал переносицу, смягчая нажим от очков, его грязные мышиного цвета волосы были уродски зачёсаны в ровный пробор. Сначала она думала, что это гель, но приглядевшись, поняла: — волосы слиплись оттого, что их не мыли минимум неделю.       — Я Людвик, — нервно улыбнулся парень.       Отлично.       — Мне тридцать два и я…       Она искала взглядом Малфоя и боялась как бы его столик не оказался позади неё, тогда не удастся наблюдать за ним. Но ей повезло, вот он, в дальнем углу, сидит напротив какой-то блондинки, она обращена к ней спиной, поэтому Грейнджер не удаётся разобрать, о чём они говорят. Но по лицу Малфоя заметно, что его эта девушка уже напрягает.       — И вот тогда моя мама сказала, что неплохо было бы пойти сюда и найти себе уже кого-то…       Ей необходимо сосредоточиться на мужчине напротив, на его галстуке, очках, на чем угодно. Становилось жарко и появилось странное чувство, будто Драко смотрит на неё. Она потянула ворот джемпера, позволяя воздуху проникнуть под материал. Взяла бокал с шампанским и не сделав ни единого глотка, поставила обратно, чуть не уронив. Щеки буквально жгло от внимательного взгляда, она сползла по стулу чуть ниже, чтобы скрыться за говорившим мужчиной от глаз Малфоя. Румянец на щеках предательски проявлялся всё сильнее.       — Да-да…       Она совершенно не слушала, это было не специально. Просто напряжение того, за кем она наблюдала, распространилось по всей комнате. Малфой хмурится, из его рта летят едкие оскорбления, он разворачивает своё кресло и едет в сторону выхода.       — Простите, — Гермиона поднимается и бежит в самый эпицентр внимания, уже все прекратили свою беседу и смотрят на парочку Малфоя с блондинкой.       — Я не хотела ничего такого. Я… — девушка оправдывалась заикаясь, но в её глазах читалось облегчение от того, что новый знакомый решил её покинуть.       Забини кинулся за Малфоем, но тот попросил его отвалить на хер и поехал прямо ему по ногам.       Серебряное платье, с вплетенной нитью блесток, короткое, открывающее длинные, красивейшие ноги. Огромные карие глаза, да она была явно красоткой. Грейнджер захотелось врезать ей в пухлые розовые губы.       - Куда... чёрт возьми Малфой, куда ты собрался?! - кричал Блейз ему в догонку.       - Куда? Побегу прыгать с обрыва - саркотично бросил он, уже свернув к выходу, даже не обернувшись.       Грейнджер обменялась с Забини испуганными взглядами.       — Что… что вы ему сказали? — Гермиона схватила девушку за руку.       — Отцепитесь, — блондинка вскочила и вырвалась из некрепкой хватки. — С чего ради я должна общаться с этим… с этим колясочником! Я не подписывала такого в договоре, я не мать Тереза, которая будет испытывать жалость к таким… таким людям! Разве у них не должно быть собственного клуба? Где он сможет найти себе подобную…       Гермиона уже не слышала, она схватила своё пальто, вырвала куртку Малфоя из руку Забини и побежала за ним на улицу.       Догнать инвалида не так уж просто, когда он в бешенстве и желает смешаться с асфальтом, пропасть из виду. Окончательно. Снег под ботинками, смегчал удары ее каблуков о брущатку. Казалось, что вокруг все умерло, замерзло, навечно. Она застала его за углом кафе, его коляска больше никуда не двигалась, а он, не моргая, смотрел в пустоту улицы, вдалеке бегали дети.       «Привет. Я знаю, это выглядит странно. Ты, должно быть, думаешь, что я решила преследовать тебя, хотя очевидно, что ты мечтаешь остаться один, но я хотела бы увидеть тебя перед тем, как уйти. Я виновата. Я вначале почти готова была повести себя, как та девушка. И ты неплохой парень, где-то глубине души, глубоко… очень глубоко…»       Он не смотрел на неё, пока в её голове сочетались в дробные союзы крошечные предложения и пока между ними не осталось полметра, и её сердце, готовое сломать рёбра от волнения, не наградило лёгкие шумным дыханием.       Прежде чем она успела открыть рот, он спросил:       — Зачем ты здесь? — его блёклая интонация не была понятна. Он был сдержанный и уставший, он был одной сплошной усталостью.       И девушка попыталась сглотнуть предложения, лежавшие на языке, прежде чем ответить.       — Привет. Я знаю, это выглядит странно, ты, должно быть…       Всё остальное вылетело напрочь из головы, и она осталась стоять как вкопанная, будто вот-вот к ней подбежит суфлёр и принесёт текст.       Он глянул на неё вполоборота и спросил:       — Давно ты наблюдаешь за мной?       — Ты думаешь, что я решила преследовать тебя, хотя очевидно, что ты мечтаешь остаться один, — слова лились непроизвольно, она даже не слушала, что говорил Малфой, выплёвывая готовый текст, как сломавшийся принтер.       — Боже, храни королеву! А я уж думал, что ты расценила мой уход, как желание оказаться в сотый раз в твоём обществе. А нет, ты меня правильно поняла, но решила все опрокинуть наоборот.       Не обращая внимания или старательно изображая, что он не замечает её ступора, он спросил ещё раз, что ей нужно, но уже более мягко и отвернувшись от неё.       — Я приду сюда на следующей неделе, Малфой, — зачем-то сказала она, накидывая куртку ему на плечи, укутывая его будто ребёнка и закончив, отстранилась, надевая на себя пальто, плотно застёгиваясь по самое горло, и решила перейти улицу, чтобы оставить его одного, как он и хотел.       — Грейнджер, подожди, — он подъехал к ней и долго не решался поднять голову, боясь взглянуть в лицо, оголяя свои эмоции. — Знаешь, что я больше всего не могу перенести?       — Что?       Ей захотелось взять его за руку. Поправить его растрепавшиеся волосы. Прикоснуться. Это читалось в её взгляде, в том, с какой болью она смотрела на него. Ей хотелось обволакивать его целиком, как защитным слоем.       — Жалость, — прошептал он и болезненно сглотнул, прекращая контакт с её глазами.