Имбирно-пряничный латте

«Да сколько можно опаздывать?!» - Арю с возмущением выдохнул облачко пара и, тоскливо оглядывая беззаботных прохожих с грудой пестрых рождественских пакетов, натянул шарф до самого носа, надеясь хотя бы так спрятаться от вездесущего мороза – зима в этом году выдалась холодной. Улицы японской столицы светились миллионами разноцветных огней, на фоне пушистого белого снега напоминающих заблудившихся светлячков, и казалось, что даже воздух вокруг пах приближающимся праздником. Из ближайшего торгового центра доносилась веселая музыка, но Арю, вслушивающемуся в бодрый скрип снега под ногами проходящих мимо людей, было совсем не весело: человек, которого он ожидал, имел очень размытые представления о понятии «пунктуальность». Мужчина уже третий раз подряд набирал Икуму неслушающимися пальцами, но бессовестный вокалист даже не думал появляться на горизонте или хотя бы брать трубку. Уже полчаса Арю говорил себе, что «еще несколько минут, и он точно пойдет домой», но вера в сознательность Икумы каждый раз оказывалась сильнее разума. Мысленно Арю уже сто раз повторил укорительную речь, которую так старательно готовил все это время, но, когда рука в мягкой вязаной рукавице с какими-то нелепыми зверями легла на глаза вокалиста, все возмущения мигом вылетели из его головы. Резко развернувшись к подкравшемуся сзади человеку, Арю столкнулся с весело блестящими глазами, озорно сверкающими из-за светлых прядей, выбившихся из-под съехавшей набок шапки, и раскрасневшимися из-за сильного мороза щеками. Последние следы недовольства вмиг исчезли с лица Арю, однако он, с плохо скрытой заботой глядя на довольного Икуму, все же попытался добавить в свою первую фразу хотя бы сотую долю укора: - Ты вообще следишь за временем? - А надо? – беззаботно поинтересовался вокалист Reign, насмешливо глядя на своего замерзшего собеседника глазами, за границей которых плескался целый океан. Арю искренне попытался разозлиться, но уютная теплота, разлившаяся внутри лишь от одного довольного голоса самого близкого человека, мигом поглотила все слова недовольства, и мужчина обратил внимание на то, что не заметил сразу: одна рука Икумы была спрятана за спину. Почувствовав, что его интрига начинает раскрываться, вокалист Reign, не желая терять инициативу, быстро протянул Арю какой-то предмет и сразу же засиял еще ярче. - Долго простоял за ним в очереди. Твой любимый. Арю, не ожидавший никаких подарков, с удивлением уставился на протянутый ему картонный стакан: его крышка была искусана, будто бы человеку, принесшему напиток, не терпелось его попробовать, а из небольшого отверстия для питья уже доносился знакомый сладковатый кофейный аромат. Почему-то именно сейчас, смешиваясь с запахом декабрьского мороза и наступающего Рождества, он казался особенно необычным и нежным, словно только выпавший утренний снег. - Имбирно-пряничный латте, - с гордостью заявил Икума, самодовольно глядя на своего спутника. – Со сливками. На какую-то долю секунды Арю захотелось отбросить теплый стакан в сторону и, задержав дыхание, чтобы не упустить манящий запах близкого человека, крепко прижать вокалиста Reign к себе и не отпускать его до следующей зимы: за то, что помнит о его, Арю, любимом кофе; за то, что отстоял целую очередь ради одного маленького стаканчика; за то, что просто существует и сейчас находится рядом, довольно улыбаясь и щурясь, словно сытый кот. Тот факт, что капризный Икума не только запомнил вкусы любимого, но и не пожалел своего времени ради одного маленького сюрприза, заставлял Арю снова и снова смотреть в самое близкое лицо и глуповато улыбаться, понимая, как по-идиотски должен выглядеть со стороны. Наконец, не удержавшись, вокалист Morrigan убедился, что люди вокруг заняты своими делами, и, воровато оглядевшись вокруг, быстро прижался замерзшим носом к щеке Икумы, после чего сразу же почувствовал, как сильного от его губ пахло сладкими пряниками и терпким имбирем. - Чуть-чуть не дотерпел, - виновато рассмеялся Икума и, осторожно обнимая мужчину за талию, позволил его носу сползти к самым своим губам. – Сливки были слишком… завлекающими. - Ты – мой праздник, - отчего-то шепотом произнес Арю, ощущая, как капюшон чужой куртки щекочет его лоб. – Мое персональное имбирно-пряничное Рождество. - Merry Christmas, - с явным акцентом шутливо фыркнул Икума, еще сильнее прижимаясь к своему спутнику. – Теперь это будет только наш праздничный запах, понял? * * * - Уверены, что хотите войти? – пожилой мужчина в идеально-белом медицинском халате проницательно посмотрел на Арю и чуть нахмурился. – Никаких улучшений не наблюдается с прошлого месяца, а… - Уверен, - голос вокалиста Morrigan был непривычно сухим и холодным. В месте, где даже на Рождество не ставят ароматную сосну, украшенную пестрыми шарами и шуршащей мишурой, в месте, где на праздник не собираются все вместе, чтобы подарить друг другу подарки, в месте, где грязно-серые стены с одинаковыми рядами тяжелых металлических дверей даже не отличаются друг от друга, люди не говорят другими голосами. В психиатрической лечебнице не бывает особых дней. Вот уже третий год подряд Арю приходит в это место каждое Рождество, но слышит лишь неутешительное: «Никаких улучшений». Мужчина остался один на один с тесными стенами, собственной болью и тенью того, что сохранилось от Икумы, но три года – достаточный срок, чтобы все эмоции выветрились из души. - Я бы хотел его увидеть, - спокойно повторил Арю, с пугающим безразличием наблюдая за молоденькой медсестрой, провожающую бледного мужчину в его палату. – Отдать ему одну вещь. Лечащий доктор Икумы сочувственно нахмурился и отвел блеклые – в этом месте блеклым было абсолютно все – глаза в сторону. Было понятно, что упрямость постоянного посетителя его совсем не радует, а подарки в таких местах просто запрещены. Однако каждый раз, когда седой врач видел этого странного человека с поникшими плечами и взглядом, полным тяжести, о которой никто никогда не узнает, что-то в его жестком сердце сжималось, и он позволял Арю то, чего другим было строго-настрого запрещено. - Только ненадолго, - снова сдался доктор. Вокалист Morrigan понимающе кивнул и, спрятав свободную руку в карман джинсов, пошел по знакомому маршруту. Сладковатый запах лекарств и белый свет больничных ламп в последние три года заменили ему домашний уют и теплый рождественский ужин. В первые месяцы Арю возвращался домой и долго лежал на кровати, часами разглядывая потолок и вспоминая, как человек, который еще недавно весело обнимал его на улице, теперь не может даже улыбнуться. Но сейчас, когда мечущаяся в груди душа чуть успокоилась, а руки перестали дрожать так часто, Арю стал воспринимать происходящее как должное – ничего хорошего не происходит, но и сдавать тоже нельзя. Он не успел поймать Икуму, когда тот провалился в бездонную пропасть собственных страхов, но теперь он должен сделать все, чтобы легкие под раздробленными после падения ребрами снова вдохнули спасительный кислород. Знакомая металлическая дверь, что никогда не бывает заперта – никакой нужды нет – выросла перед Арю слишком неожиданно, и мужчина резко остановился, побудив в себе первый приступ страха и грызущей тоски: боли в этом месте и так было достаточно. Все сотрудники лечебницы Икуму любили, хоть и немного побаивались за его непохожесть на других пациентов, а потому сейчас Арю снова не удержался, когда увидел на прикроватном столике любимого очередные подарки – горстку шоколадных конфет и полосатый леденец на длинной палочке. Сам Икума обнаружился в своей неизменной позе: согнув ноги в костлявых коленях, он лежал на спине, повернув голову в сторону приоткрытого окна – там крупные снежные хлопья оседали на замерзшем стекле и в веселом танце соскальзывали вниз, продолжая бал на подоконнике. - Привет, - Арю искренне улыбнулся и включил еще несколько ламп, из-за чего тесная палата с одной лишь кроватью и широким окном озарилась больничным белым светом. – Извини, что так поздно. Задержался на репетиции, а потом попал в пробку… Ответа мужчина не получил – впрочем, даже и не надеялся. За последний год состояние Икумы ухудшилось, и говорить он перестал совсем. Однако, услышав знакомый голос, мужчина все же приподнял голову и посмотрел в сторону двери, чуть приоткрыв рот, словно охотничья собака. Видеть вокалист Reign ничего не мог: черная повязка из плотной ткани закрывала его глаза, океан за которыми давно расплескался. Первое время Арю был очень против этого атрибута, но доктор сумел убедить его, что состояние Икумы становится чуть лучше, когда окружающий мир остается за пределами его сознания. - Сегодня Рождество, - голос Арю предательски дрогнул, но он, поборов все эмоции, присел на пол рядом с любимым человеком и с нежностью взял его холодную руку в свою. – Помнишь? Вокалист Reign никак не отреагировал на услышанную фразу – на секунду Арю подумал, что даже пустые глаза за плотной черной повязкой были закрыты. Теперь уже темные волосы Икумы разметались по полу, словно вороньи перья, и Арю вспомнил, как когда-то любил класть голову любимого к себе на колени и долго перебирать его светлые волосы, пока тому не надоедало и он, весело хохоча, уносился в другую комнату, чтобы через минуту прибежать снова. Теперь в жизни вокалиста Reign не осталось ничего светлого. - Я уже поздравил всех, - Арю снова нашел в себе силы, чтобы заговорить, но каждое слово только сильнее задевало саднящие чувства, словно напоминая, что он по-прежнему любит Икуму так же сильно. – А вечером поеду к родителям… Жаль, что не с тобой. Но это ничего, пока нужно потерпеть, да? Возможно, мужчине только показалось, но Икума чуть повернул голову в его сторону, а его бледные губы немного напряглись, словно он хотел что-то сказать. Арю понимающе погладил любимого по выступающим венам на бледной руке и с нежностью сжал его тонкие пальцы-веточки. Даже лежа на полу в больничной пижаме и жуткой повязкой на правильном лице, Икума оставался безумно красивым, хотя впалые щеки и прокусанные губы немного отодвигали его идеальный образ в сторону. В очередной раз Арю понял, что запредельно-сильно любит этого человека. Нельзя отвернуться от кого-то, когда этот человек оказывается не в силах смотреть на тебя и смеяться в месте с тобой. Вокалист Morrigan был уверен, что, настоящий Икума, увидь все это со стороны, обязательно бы начал ругаться и просить его не тратить время в дурацкой больнице. Сначала Арю каждый день винил себя в случившемся и, приходя домой, не спал и только бездумно мерил шагами квартиру, вспоминая, в какой момент что-то в его Икуме могло сломаться. А теперь вокалист Morrigan решил, что, перестав сожалеть и бесконечно грызть себя, сделает первый шаг навстречу новой жизни, где Икума снова засмеется и позволит ему уткнуться носом в свою щеку. Показавшийся в проходе доктор знаком дал понять, что время короткого свидания истекает. Что-то внутри Арю болезненно защемило, когда он вновь в полной мере осознал, в какой глубокой пропасти находится тело Икумы, однако мужчина тут же одернул себя, вспомнив, что однажды он уже обещал себе перестать сожалеть. - Я принес тебе подарок, - Арю снова искренне улыбнулся и, на секунду задержав дыхание, осторожно вложил в безвольную руку вокалиста Reign уже остывший картонный стакан. – Имбирно-пряничный. Со сливками. Только наш. Предмет сразу же начал выпадать из ослабевших пальцев, и мужчина в последний момент подхватил его, ощутив, как в горле снова встает предательский комок. - Икума, один глоток, прошу, - Арю заглянул в безразличное лицо и крепче сжал холодные пальцы. – Пожалуйста. Вокалист Morrigan предпринял еще одну попытку, на этот раз поднеся стакан к самым губам Икумы, но ароматный кофе лишь коснулся пухлых бледных губ и скатился в их уголки. Арю сглотнул и навис над самым вокалистом Reign, судорожно вдыхая запах его растрепанных волос, вымытых простым больничным шампунем. Доктор в дверях сделал еще один знак рукой, и Арю, догадавшись, что новый день вновь разорвал надежду на клочья, поставил стакан рядом с рукой Икумы и медленно поднялся на ноги. - Merry Christmas, - тихо произнес вокалист Morrigan, жалея, что не может даже обнять эти хрупкие плечи. – Я зайду к тебе завтра утром. Надеюсь, что нас выпустят погулять… Завтра обещают снег… Икума, это наше Рождество. И в прошлом году тоже было нашим. И в позапрошлом. И в следующем, конечно, будет наше. Имбирно-пряничное. Последние слова вышли скомканными и едва различимыми, после чего Арю быстро вышел за дверь. До самого выхода из больницы лечащий врач Икумы провожал его в задумчивом молчании, а затем, когда вокалист Morrigan уже собрался прощаться, вдруг произнес: - Знаете, сейчас я обращаюсь к вам как человек, а не как врач. Может быть, вам стоит все отпустить? - Что? - Его состояние очень тяжелое, - доктор избегал внимательного взгляда Арю и предпочитал смотреть в сторону. – И улучшений не наблюдается. А вы… еще совсем молодой. - Понял, - вокалист Morrigan усмехнулся, но злиться уже не стал: слишком привык к подобному. – Может, со стороны сложно в это поверить, но мне совсем не тяжело. Я его люблю, понимаете? Веселым, смеющимся, рыдающим, полуживым – любым. Если кто-то перестает интересовать вас после того, как любовь начала причинять неудобства, то это и не любовь вовсе. Я не тешу себя глупыми надеждами, что завтра Икума выскочит мне навстрчу и все снова будет нормально – я просто хочу быть с ним рядом так долго, как это вообще возможно. Радоваться тому, что он есть, и ценить каждый момент. Извините, я очень тороплюсь. В гробовой тишине Арю молча вышел на улицу и, только вдохнув холодный праздничный воздух, позволил себе лишь на секунду закрыть глаза и сглотнуть тяжелый ком, вставший поперек горла. Падая с мутно-белого неба, крупные снежинки оседали на ресницах мужчины и не спешили таять, как бы поддерживая его со стороны. Как только Арю открыл глаза и собрался продолжить свой невеселый путь в пустуя квартиру, за его спиной раздался глухой хлопок. Вокалист Morrigan медленно развернулся и, лишь когда его взгляд упал на пестреющий в снегу стакан, из которого медленно вытекал совсем остывший кофе, Арю догадался задрать голову, но окно Икумы уже закрылось. - Merry Christmas, - шепотом повторил вокалист Morrigan и, бросив последний взгляд в сторону нужного окна, медленно побрел в сторону выхода с территории больницы. – Я попрошу подарки у Санты за нас обоих, идет?