Аментис

Я больше не хочу лезть к тебе. Гарри на секунду отрывает взгляд от небесного пудинга из облаков, купающихся в золоте заходящего (умирающего) солнца. Они пролетают где-то над крайними меридианами ливийской пустыни. Солнце умирает на западе, все мы знаем об этом. В его голове молнией проскакивает мысль, что сейчас он летит к жизни, и томная улыбка расползается на его лице. Но подвижное сознание тут же находит противовес. Возвращаться ему придется в Аментис*, как ни крути. Гарри любит учить. Да. Не просто читать и запоминать. Не поверхностно скользить по тексту. Он любит зубрить. Ему нравится поглощать огромное количество информации. Он не любит вникать. Ему не нравится последовательность, он терпеть не может закономерностей и уж тем более не любит составлять длинные логические цепочки. Это не просто вгоняет его в тоску, это вызывает у него панические атаки. Гарри бегло знает около десяти языков, и, прежде чем вы начнете завидовать его феноменальным способностям, ни одного он не знает в совершенстве, даже родного. Помнится, последний тест в колледже он написал на «С», потому что — ради веселья — чередовал английский с португальским. Гарри любит сочетать дешевые банданы (те самые, с марокканских и турецких рынков под открытым небом) и ботинки за шестьсот фунтов стерлингов. Гарри нравятся старые застиранные футболки с эмблемами Роллинг Стоунс и Хард Кисс, а на руках его красуются часы за 20 тысяч евро. А еще ему очень нравятся кольца. Он готов буквально часами рассматривать замысловатые изгибы металла на своих (чаще чужих) пальцах. Гарри играет на клавишах, учит химию (потому что хочет создать свой неповторимый аромат), пару раз в неделю забегает в танцкласс и часто бывает в городе потерянных ангелов. Все эти занятия кочуют у него из месяца в месяц, и, вы не поверите, он ни во что не углубляется, но умеет делать это хорошо. Сравнительно хорошо. Гарри летит в сторону восходящего солнца, потому что, хотя никто и не знает, но сумасшедший мальчишка – будущий посол Британии. Его отец сидит напротив него, всматриваясь в страницы, размашисто покрытые арабскими буквами. Гарри тыкает пальцем в слово и называет его, когда слово ему незнакомо, он беспечно пропускает его и шагает пальцем по странице дальше (потому что системность – не его конек). Гарри перебирает волосы своей любимой 8-летней сестры или принимает «таблетки любви», когда ему неспокойно. Но до зависимости ему далеко, он просто иногда страстно желает, чтобы тысячи слов в его голове перестали плавать и складываться. Потому что это утомляет его. Это заставляет его чувствовать себя подчиненным. Подчиненным чему-то такому, чего он не знает, не понимает, о чем еще не успел заучить абзац в каком-нибудь толстеньком томике. Шасси касается земли на удивление мягко. Ангадс принял их. Испачканная чернилами рука касается маленькой детской ручки. Они покидают аэропорт. В машине маленькие пальцы долго гуляют по картинкам на коже брата, в коктейле с жарой все это успокаивает его. Дыхание выравнивается, ресницы мягко подрагивают, касаясь бледной кожи. Спи, мальчик, пора поспать.

***

Чем больше я лезу к тебе, тем тебе больнее. Зейн начинает свое утро с поездки в старую медину, трех встреч и кипы документов. И, конечно же, не обходится без традиционного посещения одной из влиятельных семей, где ему представляют опустивших глаза девушек, закутанных в платок. Он мягко улыбается и дает себе немного развлечения, воображая, как хотелось бы им оказаться на месте его жен. Жен, которых у него никогда не будет. Возможно, дико звучит для наследника Алауитов, но его отец сам отправил его учиться в Бристоль, будто подталкивая к более адекватной среде для парня с «подобными» интересами. Его первым парнем был симпатичный англичанин с абсолютно очаровательным именем, которое Зейн любил произносить на французский манер. С ударением на последнюю букву. Они вместе изучали изящные искусства, жили в одних апартаментах, часами слушали Шэгги и рисовали витражи. Отголоски тех дней мелькают в памяти, осадком вздымаясь. Вздымаясь, каждый раз, когда парень проходит по мозаичным коридорам семейной виллы. Они никогда не смогли бы остаться вместе, на то был и прицел. Зейн жил по законам шариата* (ну, собирался, по крайней мере). Рассказать о своей гомосексуальности и остаться жить в Фесе вместе с Луи. Что ж, он мог лишь нарисовать это в одном из сюжетов их совместных витражей. В 99% случаев одной любви и секса в галереях прямо возле картин какого-то сумасшедшего импрессиониста недостаточно, знаете ли. В свое оправдание парень мог сказать, что не он был первым, кто собрал вещи. Сейчас Луи где-то на просторах Британии. Затерялся в толпе нереализованных желаний Зейна.

***

Гарри опаздывает. И ему нравится, что он не успевает за стрелками часов, во времени заключена огромная значимость последовательности. Он буквально летит по мраморному полу виллы, едва не сшибая с ног маленького мальчика непонятно откуда вообще здесь взявшегося. У высоких покрытых резьбой и золотыми узорами дверей стоит Эллен. Ему не нравится это место. Здесь все симметрично. Гарри ненавидит симметрию, потому что симметрия логична, но ему не хочется об этом думать, потому что полчаса назад на его языке растворилось лучшее в мире лекарство. Ему не нравится здесь. Он кожей ощущает, что это место сдавит его, расплющит, прожует что осталось, выплюнет наружу. Эллен протягивает ему сложенное в несколько раз белое мужское платье. «Ты обязан надеть его. Это важные переговоры. Мы должны отдать дань их традициям, только посмей опоздать!» Возможно, последний пункт – единственное, что подталкивает его принять костюм из рук помощницы отца. На нем темно-синие джинсы, белая футболка с каплями краски и темная бандана с болотными разводами в цвет замшевых ботинок. Напяленное поверх платье, которое должно смотрится довольно забавно, садится на удивление хорошо. Он оценивающе разглядывает свое отражение в стеклянной панели, осознавая свою привлекательность и теряя драгоценные секунды (ему не все равно?). Он чувствует, что готов вероятнее сейчас поехать к Луи и поразвлечься с ним. Губы, распухшие от покусываний, волны внутри ощущаются, словно разлитая вулканом лава. Он резко разворачивается и, постучавшись, толкает тяжелую створку.