Нежность.

******* - Знаешь, ты прекрасно проявил себя в качестве моего временного телохранителя… Каждый раз у него на запястье красуются новые часы. Баснословно дорогие и пафосные, одни из тех, что стоят, как авианосец или хорошая машина, и Чонин ловит себя на том, что таращится на них будто зачарованный. Часы – это некий символ, с которым у него ассоциируется господин До, и почему-то Чонин думает, что спустя долгие годы, когда он не будет помнить ни его лица, ни, возможно, даже имени, он обязательно вспомнит его многочисленные наручные брегеты. - Кроме того, я хорошо знаю твоего отца, который когда-то работал в моей службе охраны, у вас это семейное и, как написано в твоем личном деле, ты, несмотря на твой юный возраст, начал обучение еще будучи учащимся старших классов и, проработав четыре года в подобном качестве, уже успел проявить себя очень и очень хорошо. И потому я хочу поручить тебе то, что могу поручить не каждому. - Господин До выдерживает паузу, а потом поясняет: – Я хочу доверить тебе охрану моего единственного сына. Ким невольно бросает взгляд на стоящую на столе фотографию в вычурной рамке. Господин До в дорогом костюме, очередные часы, кажется, марки Шопард прилагаются. Рядом с ним стоит невысокая худая женщина, которая натянуто улыбается на камеру, скрестив на груди руки, унизанные многочисленными кольцами с дорогими камнями, а сбоку от нее Чонин видит насупленного парня, худого, невзрачного, похожего на встрепанного воробья. У него большие карие глаза, которые смотрят исподлобья так, будто До вот-вот ожидает какого-то подвоха или враждебного действия, пухлые губы, узкие плечи, и сам он весь какой-то напряженный, будто натянутая струна. - Кёнсу постоянно болеет. - В голосе господина До слышится нескрываемое раздражение. Он привычным жестом поправляет часы на запястье и вздыхает. – И потому практически все время проводит в нашем доме на море. - Понимаю, - кивает Чонин, вновь косясь на фотографию. – Морской воздух и благоприятный климат. - Климат там отвратительный, - внезапно сердито говорит господин До. – Холодно, промозгло, ветрено, у меня, черт возьми, есть вилла на Окинаве и дом в Майами, но этот упрямый идиот круглый год торчит именно в этом захолустье. Городок на триста жителей, представляешь? Ни тебе торговых центров, ни кинотеатров, только мелкие лавчонки да киоски с дешевыми журналами. Что его там держит, неясно. Вот, ты, - он переводит взгляд на Чонина, и тот невольно вздрагивает. Глаза у господина До такие же большие, как и у его сына, и на мгновение Киму чудится, что это тот мальчишка смотрит на него, насупившись и скрестив руки на груди. Легкие наполняются соленым морским воздухом, и Чонин трясет головой, избавляясь от нахлынувшего наваждения. - Вот ты, молодой и красивый парень, согласился бы торчать в богом забытом месте за сотню километров от ближайшего крупного города? – спрашивает мужчина и, положив руки на стол, начинает барабанить по гладкой дубовой поверхности. Чонин машинально следит за движением его пальцев и мысленно отвечает: нет. У Ким Чонина есть неплохая работа, машина и яркие выходные, наполненные безудержным кутежом в ночных клубах. Есть целая толпа красивых девушек в коротких платьях, с которыми нет никакого намека на любовь и искренние чувства, зато есть очень хороший секс без каких-либо обязательств. Чонин любит свою жизнь, беззаботную, свободную от каких-либо ограничений и обязательств и, черт возьми, он совсем не понимает сына господина До, который торчит целыми днями в огромной пустынной вилле на берегу холодного моря. С его деньгами и положением можно было бы каждый день проживать на полную катушку, и Ким с жалостью думает, что, вероятно, дело в самом Кёнсу. Он невзрачный, болезненный, наверняка, в отличие от яркого обаятельного Чонина, совершенно не популярен у противоположного пола, и это не исправят ни деньги богатенького папочки, ни ухищрения маститых докторов, которые пытаются избавить малахольного недоросля от многочисленных болячек. Ким ничего не отвечает, но по его взгляду отец Кёнсу явно догадывается о характере его мыслей и, помрачнев, качает головой. - Заступаешь завтра, - говорит он Чонину и протягивает толстую папку в кожаном переплете. – Здесь отчет твоего предшественника, тут есть вся информация о привычках и склонностях Кёнсу. Тебе достаточно продержаться хотя бы три месяца, а потом… - А потом? – переспрашивает Чонин, едва сдерживая ликование. - А потом получишь заявленную в контракте сумму и новую, более высокую должность, - отзывается господин До и достает из кармана пачку сигарет и зажигалку. Раздается легкий щелчок, и Ким наблюдает за тем, как язычок пламени опаляет тонкий белый фильтр. Потратить несколько месяцев, поработав нянькой для капризного малолетнего ублюдка, - что может быть проще? Главное, во всем ему потакать и улыбаться, когда тот говорит очередную глупость. Богатенькие сынки очень любят строить из себя светочей разума, и Чонин уверен, что До Кёнсу не является исключением из правил. Зато потом его ждет кругленькая сумма, которой вполне хватит на первый взнос за квартиру, отличная должность в службе безопасности и замечательные перспективы дальнейшего карьерного роста. Ким открывает папку и машинально скользит по напечатанному крупным шрифтом тексту. И едва сдерживает удивленный вздох, когда видит дату рождения До-младшего. Худой, субтильный, похожий на старшеклассника, он старше его на целый год. - Я вас понял, - отвечает Чонин и, перехватив папку, почтительно кланяется. – Я сделаю все, чтобы жизни вашего сына ничего не угрожало. - Отлично. - Раздается громкая трель звонка, и господин До, чертыхаясь, достает из кармана дорогой мобильный телефон. Он кивает Чонину и скороговоркой говорит: - Сехун с утра отвезет тебя на место. Собери с собой все необходимые вещи и в восемь утра будь с багажом возле центрального офиса. - Вас понял, - отвечает Ким и вновь почтительно кланяется, но господин До не обращает на него никакого внимания. - Что, как, вы упустили контракт?! – яростно кричит он в трубку и с силой ударяет кулаком по столу. – Сволочи, да я вас по асфальту размажу! Живо позови к телефону Вана, вы, ублюдки, не можете ничего сделать без моего присутствия! Живее, живее, ты… Чонин бесшумно выходит из кабинета и прикрывает за собой дверь. До него доносится громкий командный голос господина До, и Ким думает, что все-таки он действительно выдающаяся личность. Сильный, волевой мужчина, управляющий успешной бизнес-империей, не пасующий перед трудностями и идущий по головам навстречу своей цели. Ким открывает папку и смотрит на прикрепленную скрепкой фотографию Кёнсу, невзрачного, бледного, с сердитыми хмурыми глазами. Как жаль, что сын господину До достался никчемный и убогий. Настоящее пятно на его безупречной репутации. ****** Это место наводит на Чонина тоску. Узкие улочки, густо застроенные однотипными светлыми домиками, неровный каменистый берег, покрытый огромными темными валунами, серое море, на котором покачиваются убогие суденышки местных рыбаков. Да еще в качестве музыкального сопровождения Сехун выбирает старый гранж, вроде Alice in Chains и Sound Garden, и Чонин постепенно впадает в непривычное для себя состояние меланхолии, наблюдая отсутствующим взглядом за тем, как одна неприметная улица сменяется другой. Дом семьи До выделяется на фоне крошечных обиталищ местных жителей как сказочный дворец среди землянок. Огромный особняк в европейском стиле, построенный прямо на выступе отвесной скалы. Почему-то у Чонина возникает ассоциация с классическими американскими триллерами, где в таких домах обязательно скрывается какая-нибудь тайна, вроде родового проклятья или трупа, спрятанного в шкафу спальни отца семейства. Ким подавляет возникшее в душе неприятное предчувствие и мысленно говорит себе, что они, мать вашу, в Корее. Каждому идиоту известно, что девяносто процентов всех аномалий и маньяков обитают в Штатах. А где-то половина из оставшихся десяти процентов – в Японии, где они выпрыгивают из колодцев и вылезают из плазменных экранов телевизоров. На пороге его встречает худенькая горничная и пожилой мужчина, который представляется Донхёном, дворецким и управляющим. Чонин прощается с Сехуном, который, кажется, хочет сказать ему что-то на прощание, но ограничивается лишь простым «пока» и дружеским похлопыванием по плечу. Ким провожает взглядом дорогую серебристую машину, похожую на бегущую каплю ртути, и думает, что О Сехун, черт его дери, везунчик. Через пару часов он будет далеко-далеко от этого захолустья, смахивающего на иллюстрацию к роману какого-нибудь писателя из прошлого века. Ким подхватывает чемодан и проходит в дом. Внутри он кажется еще больше, чем снаружи, и Чонин с легкой завистью оглядывает огромный холл, заставленный антикварной мебелью, роскошные ковры и хрустальную люстру, под тяжестью которой будто вот-вот обрушится потолок. Все это помпезно дорогое, тщательно отполированное и отмытое до блеска, но почему-то у Кима возникает ощущение, что все эти дорогие вещи здесь лишние и ненужные. Будто они занимают тут свободное пространство, а на деле совершенно безразличны своему владельцу. Дворецкий забирает у него чемодан и, прежде чем Чонин успевает что-то сказать, стремительно взбирается по лестнице, слишком проворно для человека почтенного возраста. Ким на мгновение приходит замешательство, потому что он, черт возьми, телохранитель с отличной реакцией и огромным опытом, а тут какой-то старик ухитряется оставить его в дураках. Ким оборачивается к двери, намереваясь задать горничной пару вопросов, но замирает, обнаружив, что и та будто испарилась, забрав с собой его пальто и шарф. - Призраки какие-то, - вслух произносит Чонин и передергивает плечами. - Нет, просто у них реакция как у гепарда, а не как у ленивого городского засранца, - раздается позади него мелодичный голос. Ким круто оборачивается и видит стоящего на ступеньках До Кёнсу собственной персоной. Как две капли воды похожего на себя на фотографии, невзрачного, растрепанного, с колючими карими глазами и пухлыми, похожими на девичьи губами, которые До поджимает в недовольной гримасе. Он смотрит на Кима в упор, и почему-то под его пристальным внимательным взглядом Чонин чувствует себя на редкость неуютно. Он облизывает пересохшие губы и надевает на себя радушную улыбку, делая шаг навстречу Кёнсу: - О, молодой господин! Счастлив с вами познакомиться! Ваш отец много о вас рассказывал… - Не пизди, - бранное слово срывается с его губ легко и просто, и, главное, это совсем не выглядит нелепо и отвратительно. До спускается с лестницы и подходит вплотную к Киму, так что он может увидеть бледные веснушки на его светлой коже и пушистые ресницы. Чонин подавляет желание отступить назад и машинально бросает взгляд на тонкие запястья. На руках Кёнсу нет дорогих часов. Вообще ничего нет, только тонкая россыпь белесых шрамов. - Давай я буду называть тебя «говорящий хуй», - внезапно весело говорит До и улыбается. Легко и беззаботно, будто только что предложил ему свежего чая с плюшками. Подобная открытая грубость настолько обезоруживает Чонина, что тот моментально забывает обо всех правилах приличия и выпаливает, сердито глядя на До: - Какого хрена ты будешь меня так называть?! В глазах Кёнсу мелькает что-то похожее на удовлетворение. Он пожимает худыми плечами и, усмехнувшись, парирует: - А почему ты называешь меня «молодым господином»? По-твоему, я похож? Чонин скользит взглядом по его нескладной фигуре. Потертые старые джинсы, простая синяя рубашка, явно не от известного и модного бренда, замызганные черные кеды, всклокоченные темные волосы и кулон из лунного камня, висящий на тонком шнурке, дешевая безделушка, одна из тех, что так любят покупать маленькие детишки на летних ярмарках. - Нет, - честно отвечает Ким, на что Кёнсу вновь улыбается: - Вот видишь. Внезапно он кладет руку Чонину на плечо. Тот невольно вздрагивает, несмотря на то, что чужая ладонь теплая и мягкая, но почему-то у Кима возникает ощущение, что пальцы До залезают прямо в его нутро, отчего по всему телу пробегает легкая дрожь. - Поменьше пизди, Чонин, - внезапно серьезно говорит Кёнсу. – И тогда мы с тобой подружимся. И смотрит на него большими карими глазами, слегка снисходительно и насмешливо. Так что Кима буквально разрывает на части. Ему хочется стукнуть Кёнсу по всклокоченной макушке как можно сильнее, чтобы стереть с его лица это неуловимое чувство превосходства. Хочется послать его и деньги его папаши куда подальше, потому что Чонин ощущает себя самым настоящим идиотом, и это чувство омерзительно, как скрежет наждачки по железу. А еще почему-то хочется обнять жалкого угловатого Кёнсу за худенькие плечи. Потому что в его глазах столько бесконечного одиночества, что Чонин чувствует его как свое. ****** - Я женюсь через пару лет, - абсолютно равнодушным тоном говорит Кёнсу и показывает ему фото на телефоне. Чонин смотрит на стройную девушку с красивым утонченным лицом и абсолютно искренне говорит: - Она классная. - Да, - кивает Кёнсу и с аппетитом откусывает кусочек от сочного плода нектарина. Сладкий сок стекает по его губам, и До с отвращением вытирает его бумажной салфеткой. Чуть помолчав, он добавляет: - Никогда в жизни ее не видел. Должно быть, он просто шутит, думает Чонин, но лицо Кёнсу убийственно серьезное. - Это вообще как? – спрашивает Ким, и До молча пожимает плечами, кладя косточку от нектарина в тарелку. Он вытирает руки салфеткой и забирается с ногами в кресло, обхватывая руками колени. - Просто, - говорит Кёнсу и отворачивается от Чонина. Вид, открывающийся с панорамного балкона комнаты До, по мнению Кима, отнюдь не тянет на интересный и вдохновляющий. Темные скалы, серое море, белые домики, разбросанные по скалистому берегу то тут, то там, редкие деревья, и яркое переливающееся пятнышко, выделяющееся на горизонте, - это единственное в городке кафе на набережной завлекает дешевой иллюминацией редких посетителей. - У моего отца много денег, у ее отца тоже, - нарушив молчание, поясняет До. – Выгодное вложение капитала, слияние корпораций, все такое. Может, где-то через годик сходим на первое свидание, и я наконец-то с ней нормально познакомлюсь. - Но ведь ты же ее даже не любишь, - вырывается у Чонина прежде, чем он успевает осмыслить и осознать слова До. Кёнсу слегка разворачивается к нему и смотрит на Кима так, будто он издевается. - Естественно, я ее не люблю, - говорит он и зябко ежится. Кожа на руках покрыта мурашками, на Кёнсу легкая белая футболка, которая практически не защищает его от пронизывающего ветра, и До накидывает на плечи лежащий в кресле теплый плед. – И она меня, кстати, тоже. Вполне возможно, что у нее уже есть парень, но кого это вообще волнует? Никого это не ебет в принципе. У Кёнсу острые ключицы и небольшая ссадина на колене. В его облике есть нечто удивительно трогательное, детское, в равной степени как и некая неуловимая взрослость, выражающаяся через его случайные слова и жесты. Он мой хён, напоминает себе Чонин и смотрит на светло-голубой лунный камень на шее До. Ему уже двадцать четыре года, но почему-то Киму кажется, что Кёнсу потерялся где-то между шестнадцатью и семнадцатью годами, где-то на крошечном отрезке временного континуума. - Нам обоим это нужно, понимаешь, - Кёнсу накрывает пледом озябшие ступни. – Ей нужно, потому что приличная девушка должна быть замужем, иначе все начнут говорить, что она старая дева и никому не нужная неудачница. Что бы там ни говорили про эмансипацию, в нашем гребаном обществе женщина – это прежде всего матка и вагина. - Ты сексист, - хмыкает Чонин. - Я реалист, - пожимает плечами До. – И я просто цитирую тебе чужие слова. Хочешь сказать, я не прав? Ким вспоминает сотни встреченных на улице женщин среднего возраста, полностью задавленных бытом. Их пустые взгляды и неуловимую безнадежность в каждом шаге и вымученной улыбке. И молчит, потому что возразить нечего. - А мне нужно жениться, потому что приличный мужчина должен быть женат, - нарушает тишину Кёнсу. – Должен, понимаешь? Кому должен, что должен, не ясно, но мне просто надо быть женатым. В тех кругах, где я вырос, это считается обязательным. Как членство в гольф-клубе и собака элитной породы. Он отворачивается и вновь смотрит на море. Карие глаза темнеют и становятся практически черными, и До обхватывает руками колени, слегка щурясь от сильного порыва ветра: - А дальше капиталы сольются, мы получим кучу денег и будем жить долго и относительно счастливо. Родим двоих-троих детей и отдадим их в частную школу, по выходным будем ездить в загородный клуб. У нее наверняка будет любовник, какой-нибудь красивый фитнес-инструктор или жокей. У меня будет любовница, а может, сразу две, и мы, конечно, будем знать об изменах друг друга. Но никто ничего не будет говорить, и все будут счастливы. - Он тянется к Киму и внезапно толкает его острым кулаком в плечо. – Здорово, правда? Мне не нужно будет таскаться по вечеринкам и искать себе девчонок, потому что у меня есть красивая жена. Никаких тебе любовных отношений, никакой страсти, все уже давно решено. Он смеется, надломленно, немного вымученно, и у Чонина сжимается сердце, настолько он выглядит несчастным и испуганным. Помедлив, он кладет руку До на плечо, на что тот вздрагивает и ворчливо говорит: - Не надо. И вопреки своим словам придвигает кресло ближе, практически касаясь коленом ноги Кима. - Может, у вас все будет по-другому, - нарушает молчание Чонин, испытывая непреодолимое желание сказать что-то хорошее и утешительное. – Вы полюбите друг друга и будете жить долго и счастливо. Откуда ты вообще взял этот сценарий? – Он старательно смеется, хотя почему-то на душе скребут кошки. – Дай угадаю, пересмотрел дорам про семьи чеболей? - Из жизни, - уголки губ Кёнсу слегка дергаются вверх. – Мои родители живут так уже лет тридцать. Сильный порыв холодного морского ветра поднимает в воздух лежащие на столике бумаги. Чонин ловит их, пытаясь прочитать написанный в них текст, но Кёнсу вырывает листы у него из рук и качает головой. - Это личное, - хмыкает он. – Сто двадцать семь моих сексуальных фантазий о группе SISTAR. В До Кёнсу нет ни намека на чувство такта, и говорит он всегда в лоб, причем настолько неожиданно, что сначала Чонин воспринимает это как оскорбление, но потом привыкает и понимает, что До Кёнсу просто не может по-другому. Он не умеет врать и надевать фальшивую дружелюбную маску, как это принято в высшем обществе, в котором он вырос. Он прячется от всего этого в огромном доме у моря в крошечном городке, который даже не обозначен на большинстве карт. - Скажи, а ты никогда не хотел встретить свою любовь? – неожиданно для самого себя спрашивает Чонин. – Ну, встретить того самого человека? Кёнсу аккуратно складывает исписанные листочки в папку и поворачивается к Киму, глядя на него не мигая. Он поводит плечами и равнодушно говорит: - Не знаю. Нет, наверное, кому это нужно? Кёнсу совсем не умеет врать. И потому Чонин совсем не удивляется, когда спустя пару мгновений слышит тихий, еле слышный шепот, практически растворившийся в гуле морского ветра: - Разве что чуть-чуть… Ким смотрит на его нескладную сгорбленную фигурку, затем вспоминает красивую яркую Сохён, ослепительно улыбающуюся на фото. Почему-то больно сжимается сердце, и Чонин думает, как это отвратительно, когда надо что-то сделать, но совсем не хочется. Ему вот совершенно ничего не хочется. Разве что, накрыть пледом полуголые ноги Кёнсу, кожа которых покрылась мурашками от пронизывающего холодного ветра. ****** У Кёнсу много мелких болячек и одна большая, но не слишком опасная. До не похож на классического больного, он не выглядит несчастным и измученным, хоть и весь его облик наполнен какой-то неуловимой эфемерностью и слабостью. - Тебе надо стать сильнее, - не выдерживает и говорит Чонин после очередного планового визита именитого врача. Доктор со сложной немецкой фамилией осматривает худое тело До, проводя руками по груди с выступающими светлыми сосками, и Ким, присутствующий на осмотре как телохранитель Кёнсу, ловит себя на том, что завороженно смотрит на спину хёна с выступающими позвонками. Кёнсу поднимает взгляд от книги, и Чонин добавляет, скрестив руки на груди: - Заниматься спортом, больше двигаться и следить за своим питанием. Я не очень понял, что говорил тот доктор, но, судя по объяснениям переводчицы, ты сможешь почувствовать себя полноценным здоровым человеком. - Зачем? – неожиданно спрашивает До. И Чонин теряется, потому что, черт возьми, совершенно не знает, что на это ответить. Вроде бы и понимает зачем, но, как выразить это словами, не знает. - Ну… - Ким ощущает себя до невозможности глупо. Это раздражает, и он резко выпаливает, сжимая руки в кулаки в порыве бессилия: - Потому что ты слабый и убогий. Он думает, что Кёнсу обидится и выгонит его взашей. Это уже не просто перебор, это практически на грани. Но До смотрит на него так, будто он не сказал ровным счетом ничего особенного. Затем пожимает плечами и одергивает на себе свободную темную футболку: - И что? И снова Чонин не знает, что ответить. До насмешливо хмыкает и говорит, складывая руки на груди: - Да, я не такой красивый, классный и привлекательный, как ты. Да, я слабый и убогий. Но почему, черт возьми, это должно кого-то трогать? И почему меня должно волновать, что это кого-то ебет? Он подходит ближе, так что Ким может увидеть еле заметные светлые веснушки на его коже. Откуда они берутся, совершенно непонятно, отстраненно думает Ким, потому что здесь солнце светит редко-редко, а Кёнсу целыми днями торчит дома, изредка выбираясь прогуляться по городку или прокатиться на машине по горной дороге. - Я живу, как хочу, - говорит До. – Хочу – буду заниматься спортом и пытаться что-то изменить, но пока я просто плыву по течению. У меня нет ничего, ради чего хотелось бы жить по-другому. И никто не имеет права меня осуждать только потому, что я другой. Вот, Чонин, - внезапно он поднимает голову и смотрит Киму прямо в глаза. Взгляд настолько пронизывающий и острый, что Чонин невольно теряется, а До продолжает, понижая голос практически до интимного шепота: - Тебя волнует, что, не знаю, например, у тигров есть хвосты, а у тебя нет? Тебе хочется отрезать им эти хвосты к херам, поставить на задние лапы и надеть на них модную рубашку и брюки, точь-в-точь как на тебе? - Нет, - медленно отвечает Чонин, ощущая себя выброшенной на берег рыбой. Все, что говорит До, до отвратительного правильно и точно, и Ким думает, что Кёнсу вовсе не убогий и странный. Он просто «не такой». Похожий на космического пришельца, прилетевшего на Землю с далекой разумной планеты. - Ну, тогда и не осуждай меня, - голос До срывается, и он отворачивается, поджимая губы. – Ты хоть представляешь, как это трудно? Что это так легко говорить со стороны, когда ты… Он не договаривает, но Ким понимает его без слов. У Кёнсу много мелких болячек и одна большая, но болезненная. У Чонина здоровое тело и противное сильное чувство, которое становится сильнее с каждым днем, а рядом с До превращается в нечто невыносимое. - Когда я найду человека, ради которого мне захочется жить по-настоящему, я стану сильнее, - внезапно говорит До. – А пока мне хорошо и так. У него большие глаза и нетипичные черты лица. Футболка висит на слишком худых плечах, а колени покрыты ссадинами, которые До заработал прошлым вечером, когда лазал по камням на морском берегу. Он искал обтесанные волнами стеклянные камушки, и Чонин думал, что это глупо и очень по-детски. Он нашел восемь, а Кёнсу – шестнадцать. Зато одно стеклышко у Кима было разноцветным. - Эй, Чонин. - Уголки пухлых губ слегка дергаются. – Если я умру, тебе будет грустно? В этот момент Ким почему-то отстраненно думает, что Кёнсу по-своему красив. То самое странное чувство разрывает легкие и вырывается на свободу с тяжелым вздохом. ****** - Когда у тебя был первый секс? Чонин давится колой, и на светлой ткани футболки проявляются темные пятна. Кёнсу болтает ногами и смотрит на него с легким скепсисом. - Только не говори, что ты еще не привык, - говорит он и, наклонившись, зачерпывает руками небольшую горсть песка. Песок в этом месте такой же серый и некрасивый, как и все остальное, и Чонин молча вытирает рот, наблюдая за тем, как крошечные темные песчинки просачиваются сквозь тонкие пальцы До. - Привык, - отвечает он и вздыхает. – Но, черт возьми, не ожидал. - Так когда? - В глазах Кёнсу нет никакого желания и провокации. Только чистый интерес и любопытство. Чонин неловко потирает шею рукой и внезапно ощущает легкое чувство стыда и почему-то вины. - Лет в шестнадцать, кажется, - говорит он, напрягая память. – С одноклассницей после нескольких месяцев отношений. В памяти возникают смутные образы. Он не помнит ее лица, но почему-то помнит всякие мелкие детали. Ее светлые гольфы, тщательно отглаженную белую блузку и длинные блестящие черные волосы. Помнит ее тихие стоны и слезы, когда в самый ответственный момент стало очень больно. Кажется, ее звали Соён. Ее образ в памяти блеклый и немного нереальный, но Чонину кажется, что он обязательно ее узнает, даже если встретит еще очень нескоро. - И что, было приятно? – спрашивает Кёнсу и наклоняет голову, становясь похожим на любопытного птенца. Чонин щурится и пытается воскресить в голове свои ощущения. - Странно, - говорит он. Из-за облаков проглядывают редкие лучи солнца и окрашивают в светлые тона колеблющиеся волны. – Она много плакала, и мне все время из-за этого было очень стыдно. - Фу. - Кёнсу кривится и пинает ногой валяющийся перед собой камешек. – Это отвратительно. - Нет, секс – это здорово, - не соглашается Чонин. Перед глазами возникает его последняя подружка Хана, красивая, фигуристая и раскованная, и Ким с тоской думает, что последний раз трахался почти три недели назад. Он вздыхает и добавляет: – Ощущения классные, особенно когда партнерша умелая. - Не знаю. - Кёнсу вновь зачерпывает горстку песка и спрыгивает с камня. – Когда я мастурбирую, ощущения нормальные, но никакой феерии нет. – Он хмыкает. – Ну, знаешь, феерии, «пожара внутри» и прочей хрени. Может, когда я… - Он осекается и отворачивается. Чонин замечает, что кончики его ушей покраснели, и недоверчиво выдыхает: - Да иди ты! Ты что, еще никогда… А если подумать, то когда и с кем, думает Ким, скользя взглядом по худой спине Кёнсу. Детство и юность в элитной мужской частной школе, в университете он появляется несколько раз в год, дабы сдать экзамены и зачеты, а все остальное время торчит в доме, где помимо него обретается только пожилой дворецкий и горничная. Юра, кстати, довольно симпатичная, и… - Нет, с Юрой у меня ничего не было, - будто прочитав его мысли, говорит До. Он начинает карабкаться по камням, пробираясь к тропинке, ведущей к особняку. Чонин едва поспевает за ним, потому что для слабака Кёнсу двигается слишком быстро и ловко. Наверно, потому, что он для нее недостаточно хорош, про себя решает Чонин, глядя на худые ноги До с тонкими лодыжками. Но вслух говорит совершенно другое: - Это потому, что ты не захотел спать с горничной? - Это потому, что Юра – лесбиянка и уже лет пять как живет с девушкой, - будничным тоном отвечает Кёнсу, и от неожиданности Чонин поскальзывается и едва не падает с валуна. До ловко спрыгивает на дорожку и поворачивается к нему лицом. - Да ладно тебе, - хмыкает он. – Как будто ее ориентация делает Юра хуже. Или тебе обидно, что единственная приличная девчонка в округе предпочитает твоему могучему члену киски? Чонину немного обидно, но он молчит. На Кёнсу почему-то хочется обидеться, но он снова молчит и просто идет следом, наблюдая за тем, как колеблются на ветру тонкие пряди каштановых волос. Он вспоминает свою первую девушку, худенькую, робкую и немного неловкую. Ее белые гольфы, теплые губы и исходящий от нее запах модных духов, которые она явно взяла у матери для этого особенного вечера. Кёнсу чем-то на нее похож. Такой же угловатый, неловкий, а внутри ему всегда шестнадцать, потому что, как Питер Пэн, он совсем не хочет взрослеть. А еще он девственник. Образы тихо стонущей девушки, лежащей под ним и поскрипывающей кровати, и образ До, смотрящего на него в упор широко распахнутым карими глазами, сливаются воедино, и Чонин встряхивает головой, силясь справиться с накатившим наваждением. Почему-то в видении Кима на нем белая рубашка, и он не плачет, только прикусывает нижнюю губу и обнимает его за плечи тонкими руками. До Кёнсу девственник, и это волнует и возбуждает. Чувство в груди снова разрывает его на тысячу серых песчинок, и Чонин беспомощно щурится, подставляя лицо холодному влажному ветру. ******* - Надо же, какая-то дура покончила с собой, потому что ее бросил парень. - Кёнсу откладывает в сторону планшет и ложится на кровать, болтая ногами. Чонин щелкает кнопками пульта: по телевизору показывают какую-то очередную идиотскую дораму про трагичную любовь. - А ты никогда не хотел покончить жизнь самоубийством? – С Кёнсу всегда вопросы вырываются сами собой, прежде чем Ким успевает их осознать и обдумать. Говорят, что люди подстраиваются под свое окружение, перенимая черты тех, с кем проводят большую часть времени. Чонин находится рядом с До почти двадцать четыре часа в сутки и постепенно становится отвратительно откровенным. - Я периодический суицидник, - внезапно отвечает До. Ким откладывает в сторону пульт и озадаченно смотрит на него. - Это как? - Иногда меня так все достает, что хочется просто так взять и сброситься с крыши. - Глаза у Кёнсу абсолютно серьезные, и он смотрит на Чонина не мигая. – Без каких-либо картинных выбрыков, просто покончить со всем этим навсегда. Это отвратительное чувство, что я живу не так, как хотелось бы, что с этим ничего нельзя поделать, а так хочется, просто разъедает меня на части, и с этим невозможно даже дышать. Оно давит на меня, оно заставляет меня ощущать себя никчемным и мертвым. Знаешь, как это ужасно, когда в душе ты уже сдох, а сердце все еще бьется? И тогда кажется, что самое верное – просто взять и со всем покончить. Чтобы больше не было настолько больно и пусто. И тогда я поднимаюсь на чердак и просто смотрю в пустоту. Он замолкает, и в комнате воцаряется тяжелая, гнетущая тишина. Чонин смотрит на бледное лицо Кёнсу, на его подрагивающие руки, крепко сжимающие дорогое шелковое покрывало, и тихо спрашивает, потому что нарушить это молчание хоть какими-то словами становится жизненно необходимым: - А потом? - А потом меня отпускает, - отвечает Кёнсу и придвигается к нему ближе. Темные глаза расширяются, и воздух в легких Кима быстро-быстро испаряется, будто сгорает в ослепительном жарком пламени. – Я понимаю, что все не так уж и плохо и в мире полно людей, которым повезло намного меньше, чем мне. Я начинаю любить жизнь, и мне становится дурно от того, что я вот так просто хотел с ней расстаться. – Он кивает в сторону телевизора. – Обычно помогает какой-нибудь репортаж о несчастных детях из стран третьего мира или что-то настолько же душещипательное. Он замолкает, затем неожиданно добавляет: - Это как синусоида. Поднимается и опускается, периодами. Вот сейчас мне хорошо. - Он кидает быстрый взгляд на Чонина и еле слышно добавляет: – С тобой мне почему-то спокойно. Чонину кажется, что он только что прыгнул с крыши. Внутренности разрываются, тело будто рассыпается в пыль, и чужая боль распространяется по венам, как капли чернил по белоснежной бумаге. Ему хочется обнять Кёнсу, но вместо этого он придвигается чуть ближе, боясь спугнуть это ощущение странной запредельной близости: - А когда бывают плохие периоды? - Когда отец приводит очередную шлюху и ругается с матерью, - спокойно отзывается До. – Или приступы болезни становятся особенно невыносимыми. У него на запястье яркое темное пятно от синих чернил, и Чонин тянется, стирая отметку. Кёнсу вздрагивает как от удара и внезапно спрашивает, наклоняясь и заглядывая ему прямо в глаза: - А тебе… Тебе когда-нибудь хотелось? Ким напрягает память. Перед глазами возникают яркие образы из его спокойной безмятежной юности, и он, покачав головой, честно отвечает: - Нет. Никогда не думал ни о чем таком. - Наверно, круто просто брать и не думать ни о чем таком. – задумчиво говорит Кёнсу. – Круто быть… счастливым. Чонин не выдерживает. Это странное чувство бушует внутри и впивается ядовитыми клыками прямо в сердце, и Ким неловко хватает Кёнсу за плечи, притягивая к себе ближе, обнимая его так крепко, как это только возможно. До ненавидит тесные контакты. Но почему-то он молчит и только цепляется пальцами за светлую рубашку Чонина. Ким думает, что счастливым быть здорово. Здорово, когда нет никаких периодов и синусоид, и в голову не лезут мысли ни о чем подобном. И ему хочется поделиться этим с Кёнсу. Даже если его собственное счастье от этого станет чуточку меньше. ******* - Ты красивый и очень сексуальный, оппа, - она прижимается к нему жарким телом и шепчет это ему на ухо, практически касаясь его накрашенными алой помадой губами. Чонин кидает мимолетный взгляд в окно: Кёнсу прогуливается вместе с отцом, окруженный телохранителями и прочей свитой До-старшего. Ким выхватывает взглядом спокойное лицо Сехуна и ощущает, как она касается его груди наманикюренными пальцами. Ее зовут Сольхи, и официально она помощница господина До. В реальности она просто смазливая куколка с надутыми губами, которую отец Кёнсу ебет последние несколько месяцев, о чем знают, кажется, все, включая его жену и парня Сольхи, который работает в службе охраны бизнесмена. Чонину становится противно, как будто его только что обмакнули в вонючую грязную лужу. От подружки босса пахнет отвратительными сладкими духами, и Ким отстраненно думает, что она вполне в его вкусе. Глупая, красивая и явно хочет с ним просто потрахаться. Никаких серьезных отношений, ведь у нее уже есть богатый любовник, с которого она хочет поиметь много хрустящих банкнот. У Чонина не было секса уже, наверное, больше месяца, а Сольхи виснет на нем, касаясь его щеки липкими от блеска губами. Ким машинально хватает ее за плечи, потому что, хоть убей, не хочется. Даже несмотря на то, что это всего лишь разрядка, и после об этом можно будет забыть. Сольхи что-то говорит ему, кажется, уговаривает, повторяя, что никто ни черта не узнает. Ким косится через ее плечо в окно и видит Кёнсу, который стоит перед разговаривающим по телефону отцом и хмуро смотрит куда-то вдаль. Пальцы машинально сжимаются в кулаки, когда До поднимает голову и бросает на отца мимолетный взгляд. Практически неуловимый, но Чонин успевает заметить. Сколько их было, этих Сольхи, Сонми и прочих, которые улыбались ему в детстве, чтобы потом трахаться с его отцом за закрытой дверью спальни? Сколько было бесконечных приятелей у его матери, «фитнес-инструкторов», «жокеев», «специалистов по йоге» и прочих? Чонин прикрывает глаза и видит перед собой маленького Кёнсу. Еще пока не разобравшегося в правилах этого жестокого и грязного мира взрослых, потерянного и отчаянно надеющегося на то, что когда-нибудь мама с папой скажут, что любят друг друга. И его, конечно, их единственного сына. Он до сих пор жив, этот маленький мальчик. Кёнсу старательно прячет его глубоко в душе, за напускным равнодушием и безразличием. Слепая ярость ударяет ему в голову, и Чонин, повинуясь какому-то непонятному инстинкту, притягивает Сольхи к себе ближе и грубо целует ее во влажные губы. Она удивленно выдыхает, но подается ему навстречу, и Ким подхватывает ее за бедра, сажая на ближайший комод. Он имеет ее грубо и без каких-либо прелюдий. Просто задирает ей юбку и, стащив трусы, широко раздвигает ей ноги. Она призывно улыбается и открывает рот, намереваясь что-то сказать, но Чонин зажимает ей рот рукой и быстро расстегивает на себе брюки. Стаскивает трусы и входит в нее одним толчком, придерживая ее ладонью за бедро. Она влажная и податливая, ее руки крепко цепляются за его плечи, и Ким испытывает самое настоящее удовольствие, граничащее с безумием. Не потому, что ему нравится, а потому, что он трахает именно ее. Очередную суку отца Кёнсу, которую этот ублюдок смеет приходовать практически на глазах у собственного сына. Очередную дешевую шлюху, из-за которой До теперь такой, какой он есть: сломленный, похожий на испуганного зверька, больше всего на свете боящийся кому-то довериться. Чувство рвется наружу, как дикое животное, и Чонин впивается губами в изгиб ее шеи, ставя на светлой коже яркий засос. Видишь, До-старший? Я имею твою очередную шлюху. Я, тот, кого ты ставишь ниже плинтуса, имею твою чертову блядь, и она такая же дешевая, как и весь твой напускной лоск и пафос. Она пытается отстраниться, но Чонин крепко держит ее за бедра и прикусывает ее плечо, оставляя на нем алое пятно. И зажмуривается, дорисовывая перед глазами светлые веснушки и яркие карие глаза, которые смотрят на него с чем-то настолько затаенным, что такой тугодум, как Ким Чонин, не в состоянии осознать и понять. Он кончает прямо в нее, пачкая спермой ее юбку и бедра. Она коротко взвизгивает и прикусывает его ладонь, которой он продолжает зажимать ей рот. Чонин брезгливо вытирает пальцы о брюки и, схватив стоящую на столе салфетницу, начинает стирать сперму с собственной кожи. Сольхи потягивается, как сытая кошка, и громко выдыхает, поправляя растрепавшиеся волосы: - Оппа, ты просто зверь! – Она кладет руку с длинными нарощенными ногтями ему на плечо и улыбается. – Неужели я была так хороша, что не смог сдержаться и не кончить в меня? Не переживай, я пью противозачаточные, но, если что, - она противно хихикает, – папаша До явно не пожалеет денег на свое внебрачное чадо. Чонину хочется схватить ее за крашеные патлы и со всей силы ткнуть носом в оклеенную светлыми обоями стену. Заткнуть ей рот ее собственными трусами, чтобы не слышать ее мерзкий смех и высокий голос. Но вместо этого он только улыбается и кивает. И смотрит на алые засосы, то тут, то там покрывающие ее кожу. Они уезжают через пару часов, и Кёнсу, стоящий рядом с ним и провожающий взглядом кавалькаду дорогих автомобилей, внезапно говорит: - От тебя пахнет ее духами. И смотрит на него в упор. Чонин поводит плечами и честно отвечает, встречаясь с ним взглядом: - Я ее трахнул. - Потому что… - на мгновение голос До вздрагивает, но потом он тихо заканчивает. – Потому что ты хотел ее? - Потому что она шлюха твоего отца, - отзывается Чонин, и пальцы Кёнсу с силой сжимают висящий на тонкой шее светло-голубой кулон. - Молодец, - неожиданно говорит До. И в тот же момент отвешивает ему звонкую пощечину. Кожа горит от сильного удара, Кёнсу отворачивается и хмуро морщится. - Тебе не надо было мараться. Не надо. Ему бы надо придумать какой-нибудь логичный и, главное, достойный ответ. Потому что До сейчас стоит и прикусывает нижнюю губу, а в уголках глаз собираются непрошенные слезы, которые явно вот-вот хлынут наружу. Но Чонин слишком занят тем, что пересчитывает веснушки на коже Кёнсу. И сам не замечает, как глупо улыбается, держась рукой за горящую щеку. Чувство в груди слегка утихает, становясь похожим на огромного сытого кота. А значит, Чонин все сделал правильно. ****** Он быстро-быстро стучит пальцами по клавишам ноутбука, напряженно вглядываясь в экран. Чонин подавляет недовольный вздох и отворачивается, глядя на висящие на стене старинные часы. Антикварные, покрытые позолотой и какими-то резными загогулинами, и почему-то перед глазами Кима возникает запястье господина До, украшенное очередным дорогим брегетом. На руках Кёнсу только тонкий кожаный браслет и ничего больше, и Ким спрашивает, машинально скользя взглядом по белесым шрамам на светлой коже: - Почему ты не носишь часы? Кёнсу отвлекается от переписки и смотрит на него слегка озадаченным взглядом: - А зачем они мне? Потому что у твоего папаши они, кажется, уже срослись с кожей, думает Чонин, но вслух говорит, постукивая костяшками пальцев по деревянному изголовью кровати: - Дурацкий вопрос. Чтобы следить за временем. - У меня есть мобильный телефон, - хмыкает Кёнсу. – И зачем мне вообще за ним следить? Иногда До хочется врезать только за то, что он все время отвечает вопросом на вопрос. И за то, что каждый раз Чонин застывает, не в силах подобрать нужных слов, а Кёнсу смотрит на него так, будто все очень просто, практически у Кима перед носом, и стоит только присмотреться, и он наконец-то поймет, в чем заключается разгадка. - У твоего отца очень много часов, - внезапно для самого себя говорит Чонин. До слегка щурится и отодвигает мышку в сторону, затем проводит кончиками пальцев по одному из испещренному шрамами запястий: - Отец думает, что времени, которое у него есть, слишком мало, - неожиданно отвечает он. – Ему кажется, что он не успеет сделать все, что хочется, что не поспеет за этим безумным движением, он бежит вперед, куда-то в никуда и смотрит на свои очередные дурацкие часы, каждый раз боясь, что все стрелки замрут на отметке «ноль». Он снова смотрит на свои худые запястья и одергивает свитер, мешковатый и несуразный. Свитер связала ему Юра, он украшен мультяшным пингвином, который нравился Чонину когда-то в детстве, но сам бы он такое одеяние не надел ни за что на свете. Но на Кёнсу оно смотрится удивительно органично и хорошо. До уютно в этом убогом свитере, и это мягкое тепло чувствует даже сам Ким, кончиками пальцев. - А вот у меня времени слишком много, - неожиданно говорит До и смотрит на него в упор. – Целая прорва времени, которое мне осталось, а сколько осталось, я никогда не узнаю, сколько бы я ни пялился на эти идиотские шестеренки и стрелки. Часы показывают только то, что мы сами придумали, чтобы вместить время в какие-то рамки, но в реальности оно ведь бесконечно. Это мы ограниченные, как эти дурацкие часы. Даже самые дорогие и точные рано или поздно перестанут ходить и попросту замрут. Он замолкает и, помедлив, вновь тянет к себе ноутбук. Чонин моргает и глубоко вдыхает пахнущий свежей выпечкой воздух, силясь справиться с охватившим его наваждением. - Блядь, Кёнсу, - бормочет он себе под нос. – Тебе двадцать с хвостиком, ты носишь свитер с пингвином и чатишься с какими-то отаку через социальные сети. Почему ты даже о простых вещах ухитряешься говорить так, будто тебе лет сто? Почему ты не можешь сказать просто? - Просто, Чонин, все мы рано или поздно сдохнем. - До смотрит на него не мигая, и лунный камень тускло поблескивает на груди в мягком свете ночника. – Так какой смысл постоянно думать о времени, когда нужно просто жить? Жить каждый день как последний, не задумываясь о том, что показывает минутная, секундная и прочие стрелки? Киму хочется сказать ему, что До Кёнсу явно начитался дурацких статусов в социальных сетях. «Жить каждый день как последний» - что об этом может знать парень двадцати четырех лет отроду, у которого впереди вся жи… У которого много мелких болячек и одна большая, от которой белесые шрамы и темные круги под глазами. У которого есть телохранитель, потому что отец занимается темными делами, и под прицел попадает и Кёнсу. У До каждый день может оказаться последним, внезапно отчетливо понимает Чонин. Чувство в груди сжимает его сердце в тиски, и Ким невольно задерживает дыхание, скользя взглядом по спокойному лицу Кёнсу. - Интернет-общение – это глупость, - говорит он и толкает рукой ноутбук До. – Они же не знают тебя настоящего. Ты можешь притвориться абсолютно кем угодно, хоть двадцатилетней девчонкой из Нидерландов, и они проглотят это за милую душу. Какой в этом смысл? Разве это заменит живое общение? - Конечно, - без сомнений отвечает До, и на мгновение Чонину становится немного больно. - Перед теми людьми, с которыми я общался в реальности, приходилось постоянно что-то изображать, - неожиданно добавляет Кёнсу. – Все от меня чего-то ждали, вот и нужно было соответствовать тому образу, который они придумали за меня и мне же позже навязали. Я же наследник, я должен быть красивым, классным и обаятельным. Идеальная маска, надеваемая дабы прикрыть невзрачную реальность. Он кивает головой в сторону монитора: - Эти люди знают, что я слабый, скучный и никчемный. Я никогда в жизни их не видел, не пил с ними элитного вина и не обсуждал последний фильм Джармуша, поедая морепродукты и дорогой сыр, но зато они принимают меня таким, какой я есть. Мне не нужно ничего придумывать, не нужно ничего из себя строить, я могу просто быть собой, и этого вполне достаточно. Чонин не знает, что это за странное ощущение. Чувство, похожее на прежнее, но все же другое, безумно жгучее и болезненное, которое становится практически невыносимым, когда Ким думает, что он не единственный, кому Кёнсу показывает себя настоящего. Не угрюмого парня с фотографии, богатого сына папаши-бизнесмена, а просто… просто До Кёнсу. С целым ворохом изрисованных листов бумаги на столе, серым морем за окном и океаном боли глубоко внутри, прямо на уровне кулона, переливающегося золотистыми искрами. - Я тоже, - слова даются ему нелегко, но, когда он их произносит, у Чонина возникает ощущение, будто кто-то сбросил с его груди огромный валун. – Я тебя тоже принимаю, между прочим. На стене мерно тикают старинные часы, а пальцы Кёнсу вздрагивают и сжимают тонкую ткань шелкового покрывала. - Знаю, - внезапно он улыбается, так что у Чонина перехватывает дыхание. Чувство в груди утихает, уступая место уже знакомому, привычному, но все такому же безграничному, царапающему его нутро острыми когтями, оставляя незаживающие шрамы где-то глубоко внутри. - Велико счастье, - фыркает Кёнсу и растерянно моргает. И, помедлив, закрывает крышку ноутбука и откладывает его в сторону. ******* Говорят, самая прекрасная любовь – та, что происходит с самого первого взгляда. Когда ты видишь человека и сразу понимаешь, что вот она, твоя вторая половинка, тот или та, с кем тебе предстоит провести всю оставшуюся жизнь. И не возникает никаких сомнений, что это настоящее чувство, а не минутная игра гормонов или помутнение рассудка. Чонин понимает, что любит До Кёнсу, когда не справляется с управлением автомобиля, и машина начинает бешено крутиться, будто они находятся в центрифуге. Ким пытается схватить трясущимися руками руль, с ужасом глядя на приближающийся обрыв. Кёнсу рядом кричит, исступленно и громко, и этот крик бьет по ушам, заставляя Чонина встрепенуться и изо всех сил вжать в пол педаль тормоза. Влажные ладони хватаются за руль, перед глазами пропасть, серое море и бесконечное небо, и Ким думает, что, наверно, так умереть очень глупо и жалко, но почему-то не страшно. Умирать рядом с любимым человеком не так страшно. Только больно, потому что так и не успел сказать ему о самом главном. Машина замирает на самом краю, и Чонин больно ударяется лбом о твердую поверхность, зажмуриваясь и рвано выдыхая. Воздух кажется обжигающим, будто пламя, руки подрагивают, ногти слегка царапают кожаную обивку, Ким медленно поднимает голову и встречается взглядом с мертвенно-бледным Кёнсу. - У тебя кровь, - севшим голосом говорит До и смотрит на него полубезумными глазами с расширившимися зрачками. – У тебя кровь, Чонин. Он протягивает руку и касается пальцами лба, осторожно стирая выступившую алую жидкость. Затем судорожно выдыхает и хватается руками за обшлага его рубашки. Ким тянет его на себя, судорожно касаясь губами его губ в каком-то отчаянном неконтролируемом порыве, и Кёнсу отвечает, прижимаясь к нему всем телом и тихо всхлипывая. До целуется как неловкая школьница, и в этом поцелуе нет ничего страстного и сексуального, только безумное желание быть как можно ближе. У Чонина перед глазами пелена, а под ногами пропасть, и он проваливается в нее глубоко-глубоко, сжимая подрагивающими пальцами худые плечи Кёнсу. - Я тебя люблю, - шепчет Ким и почему-то испытывает невероятное желание разрыдаться. Не потому, что грустно, а потому что осознание того, что они могли разбиться вот так просто и нелепо, бьет по натянутым нервам, и он прижимает Кёнсу к себе, утыкаясь лицом в его спутанные волосы. – Очень-очень сильно. До вздрагивает в его объятиях и дышит часто и прерывисто. Он поднимает голову и встречается с Чонином взглядом. - Я же не красивый. - Уголки его губ слегка дергаются вверх, а глаза смотрят на Кима не мигая. – Я же скучный девственник, слабый и убогий. А еще я люблю тебя так сильно, что мне кажется, что я схожу с ума. Я ненавижу таких людей, как ты, ярких, самоуверенных, честолюбивых. Почему же мы любим друг друга, а, Чонин? Почему? Кёнсу всегда говорит загадками, и обычно Киму требуется много-много времени для того, чтобы просто подобрать первый ключ. Но сейчас все кажется таким предельно простым и ясным, как сложившиеся воедино мелкие кусочки огромного пазла. Потому что он просто любит. Любит До Кёнсу таким, какой он есть, за то, что он До Кёнсу. Это не поддается никаким рациональным объяснениям и психоанализу, да и не нужно, потому что невозможно описать словами или подчинить научным теориям. Каждый его шрам, каждый его недостаток, каждую его черточку и трещину, – Чонин сгорает от этого огромного, разрывающего его внутренности чувства, он задыхается и проваливается в бездонную пропасть. И видит перед глазами его четкий и ясный образ, похожий на яркую вспышку в кромешной темноте. - А почему нет? - отвечает он и притягивает Кёнсу к себе ближе. Некоторое время До молчит, затем тихо смеется и кладет голову ему на плечо: - Действительно. Надо отъехать подальше от края обрыва на безопасное расстояние и попытаться отдышаться. Стереть запекшуюся кровь с лица и хоть как-то привести себя в порядок, но Ким сидит, не двигаясь, и молча обнимает Кёнсу, глядя на то, как колеблются на ветру серые морские волны. Чувство до темноты в глазах сдавливает его нутро, так что тяжело дышать, а сейчас, когда Кёнсу так близко, оно, болезненное и дикое, похоже на предсмертную агонию. Но Чонин живой. И потому губами пересчитывает светлые веснушки на чужой бледной щеке, слушая его равномерное тихое дыхание. Ради этого стоило оказаться практически за чертой. ******* На помятых листах бумаги его наброски, яркие, живые и какие-то порывистые. Чонин вглядывается в свой портрет, нарисованный четкими мелкими штрихами, и Кёнсу пихает его острым локтем в бок, отнимая у него потертый рисунок. - Ты как-то случайно вклинился между моими бесконечными портретами SISTAR, - заявляет он и поспешно прячет набросок в общую кучу. - Я польщен, - отзывается Ким и берет в руки очередной рисунок. До пытается его отобрать, но Чонин выше и сильнее, и потому Кёнсу довольно ощутимо пинает его в бедро. Ким слегка морщится и, изловчившись, хватает целую стопку, резко разворачивается и толкает До на кровать. Тот не удерживается на ногах и с возмущенным возгласом падает на покрывало, а Чонин рассматривает его наброски, с какой-то болезненной жадностью вглядываясь в четкие линии и штрихи. - У тебя здорово получается, - искренне говорит он, скользя взглядом по помятому листу. На бумаге Кёнсу изобразил ставший таким привычным и обыденный пейзаж: маленькие домики, море, скалистый берег и облака, покрывающие небо, как цветы горный луг. Реальность серая, скучная и неинтересная. А на рисунке До все выглядит удивительно свежим и живым, даже несмотря на то, что на нем нет никаких цветов, кроме белого и пепельного. От наброска Кёнсу веет чем-то искренним и сильным, и Чонин, ни черта не понимающий в композиции, игре света и прочих специальных терминах, невольно замирает, потому что что-то в чужой нарисованной реальности пробирает его до глубины души, отчего внутри разливается мягкое чувство спокойствия и умиротворения. Он не любитель искусства, совершенно не понимает разницы между импрессионизмом и модернизмом и всем известным маститым художникам предпочитает мангак, рисующих черно-белые картинки про крутых парней и красивых девушек. Но рисунок До нравится ему очень сильно, потому что в нем будто есть частица самого Кёнсу, нечто неуловимое и очень сильное. То, что заставляет его завороженно смотреть, крепко сжимая в руке помятый лист бумаги. - Маленький лжец, - хмыкает он и показывает взглядом на набросок. – Это здесь у тебя все такое красивое и какое-то волшебное. В реальности меня уже тянет блевать от этих серых камней и похожих на неровные зубы домов. - Тебе правда нравится? – голос Кёнсу странный и непривычно тихий. Чонин кивает и, пытаясь сгладить воцарившееся в комнате легкое напряжение, добавляет: - Но куда ты дел все сексуальные рисунки с SISTAR? Нехорошо, я так надеялся увидеть… И осекается, когда видит, что лицо До приобретает какое-то странное застывшее выражение. У Чонина екает сердце, а Кёнсу неожиданно говорит, медленно, с расстановкой, выплевывая каждое слово: - Ненавижу ебаную критику. У Кима на языке много просящихся наружу слов, но он молчит, потому что это явно что-то личное и болезненное. До садится на кровать и сгибает ноги в коленях, обхватывая их худыми руками. Чонин знает, что в такие моменты хён хочет от чего-то оградиться и защититься, и потому молча пристраивается рядом, осторожно кладя руку Кёнсу на плечо. Тот слегка вздрагивает и хрипло шепчет, глядя на лежащую на столе стопку набросков: - Знаешь, что такое «критика»? Это когда человек, который является экспертом и специалистом, дает оценку, исходя из своих познаний и общих норм, а не опираясь на собственные личные предпочтения. Специалист, мать его, Чонин, а все остальное – это всего лишь чье-то сраное мнение, которым им просто следует подтереться. Любое, мать его, словесное дерьмо сейчас называют «критикой» и ожидают, что ты будешь им ноги целовать за то, что они изваляли тебя в грязи… Его голос срывается, и Кёнсу утыкается лицом в колени, судорожно выдыхая. У Чонина внутри что-то обрывается, и он мягко проводит рукой по выступающим сквозь тонкий хлопок позвонкам. - Никто не любит критику, Чонин, - голос До звучит почему-то глухо, будто он пытается докричаться до него из глубокого колодца. – Можно сколько угодно говорить, что ты спокойно к ней относишься, что понимаешь, что не всем твои карт… - Он запинается и поправляется: – Твое творчество может нравиться. Но в душе ты ненавидишь их за то, что они приходят и втаптывают в грязь то, во что ты вкладываешь свою душу. Знаешь, кто обычно строит из себя самых строгих критиков? Те, кто не в состоянии создать сами что-то по-настоящему прекрасное. И, блядь, ты понимаешь, что они просто тешат свое самолюбие за твой счет, но в душе все равно становится так мерзко и тоскливо… Будто кто-то взял и сломал что-то внутри, и так больно, будто раздирает тебя на части. Кёнсу вскидывает голову и смотрит на него в упор расширившимися темными глазами. В них столько застарелой боли и отчаяния, что на мгновение у Чонина перехватывает дыхание, и он сжимает рукав футболки До рукой. - Никто не любит критику, - повторяет Кёнсу с тоской. – Потому что у всех, мать твою, есть эго, и всем хочется, чтобы их хвалили и обожали. Никому, мать твою, не нужны твои претензии, даже если это «поможет мне вырасти в творческом плане и стать лучше». Для кого стать лучше? Для того, кто никогда в жизни не сумел сделать ничего самостоятельно? Какое великолепное достижение! А те, кто твердят, что критические замечания помогают им расти, просто берут и пиздят. Расти тебе помогает то, что твое творчество кому-то нравится, что оно кому-то не безразлично, а всякие высокопарные речи с кучей заумных фраз – это все прикрытие и пиздеж. А на деле… - До крепко сжимает губы. – Он ведь даже и не понимает, что… Он не договаривает и морщится, отворачиваясь. Чонин притягивает его к себе и говорит, поглаживая кончиками пальцев светлую кожу: - Я найду его и измордую. Того урода, кто посмел тебе сказать, что твое творчество недостаточно хорошо. - Тогда тебя уволят, - помедлив, фыркает До. Немного помолчав, он тихо добавляет: - Это был мой отец… Я как-то показал ему свои рисунки, и… У Кёнсу внутри много-много боли, которую он старательно прячет от посторонних глаз за деланным равнодушием. Много набросков, хороших и очень искренних, которые он прячет еще глубже, потому что так становится еще больнее. У Чонина нет никакого художественного образования и дорогущих часов на запястье. Но зато на портрете Кёнсу он улыбается, светло и очень ярко. Так, что невольно хочется улыбнуться и оригиналу. - Все равно побью, - легко отвечает Ким. До недоверчиво хмурится, затем смеется: - Он же тебя уволит. И тогда я останусь без охранника. - Я заберу тебя с собой, и охранять будет некого, - говорит Чонин прежде, чем успевает подумать. Воцаряется молчание. Ким нервно сглатывает и думает, что наверняка ляпнул что-то не то, но Кёнсу внезапно смеется и, толкнув Чонина коленом, кладет голову ему на плечо. Напряжение спадает, и Ким добавляет, мягко поглаживая До по ладони: - Мне нравится твое творчество. Очень-очень сильно. - Даже не знаю, стоит ли тебе верить, - цокает языком Кёнсу, но его глаза смеются. - Я вообще ни разу не критик, - пожимает плечами Чонин. - И это прекрасно, - говорит До и внезапно целует его в губы, ухватившись рукой за воротник рубашки. Ким ни черта не смыслит в жанрах, стилях и прочей, на его взгляд, ереси, у него нет огромной коллекции картин, как у отца Кёнсу, и он уверен, что больше половины из них приобретено До-старшим исключительно как выгодное вложение. Он не мнит себя великим знатоком искусства, и ему очень нравятся наброски Кёнсу. Сегодня вечером До нарисует их общий портрет. На котором они оба будут улыбаться, и Чонин заберет его с собой и спрячет в нижний ящик прикроватной тумбочки, потому что улыбку Кёнсу не хочется делить абсолютно ни с кем. Даже нарисованную простым карандашом и слегка размазанную по помятому бумажному листу. ****** На улице гроза, и оглушительные раскаты грома доносятся до Чонина даже сквозь плотно закрытые окна. Ким невольно вздрагивает, когда сильный порыв ветра ударяет в стекло, отчего оно издает жалобный звон и покрывается прозрачными крупными каплями дождя. - Не бойся, - тихо смеется Кёнсу и обнимает его за шею. – Злой дождевой монстр не утащит тебя в свое логово. Чонин усмехается и наклоняется к нему ближе, трогая губами ключицы, зарывается носом в его мягкие волосы, прижимая его к себе как можно крепче. Раздается очередной раскат, и Чонин прикасается к теплым мягким губам, закрывая глаза и растворяясь в нахлынувших ощущениях. Они одни в огромном, похожем на заброшенный дворец доме. Донхён уехал в город за какими-то бытовыми мелочами, а у Юра сегодня первый за месяц выходной, который она планирует провести со своей пассией, что живет в небольшом домике на побережье. - Будь с ним осторожен, - неожиданно говорит она Чонину на прощание, когда надевает смешной красный плащ в белый горошек и несуразную вязаную шапку. Ким смотрит на нее с недоумением, на что Юра только молча улыбается и поправляет блестящие каштановые волосы. Чонин провожает ее взглядом и думает, что она все-таки очень красивая. Наверно, и девушка у нее тоже очень красивая. Кёнсу говорил, что она напоминает ему участницу SNSD или T-Ara, кого, он точно не помнит. Чонин понимает, когда заходит в комнату До и видит его сидящим на кровати. Вид у Кёнсу какой-то нервный и выжидающий, и он смотрит на Кима в упор потемневшими карими глазами, положив ладони на тонкое шелковое покрывало. - Я послал Донхёна за книгой Кейти Катаяма, - говорит он и слегка улыбается. – У нее очень маленький тираж, и найти ее трудно, но он обещал, что постарается. Может, даже съездит за ней в ближайший город-миллионник. На нем простая темная футболка и шорты, слишком свободно болтающиеся на узких бедрах. За окном грохочет гром и бушует неистовствующий морской ветер, и Чонин почему-то думает, что наверняка сейчас море не такое унылое и серое, каким оно бывает круглый год. Наверняка оно черное и бушующее, поднимается над горизонтом огромными неукротимыми волнами. Как это странное чувство, которое возникает глубоко внутри и распространяется по его телу быстро-быстро, как растворяется песок в ночном прибое. - Правда? – он садится рядом с До и кладет руку ему на колено. Пальцы машинально скользят по тонкой светлой коже, и у Чонина губы горят огнем, настолько ему хочется коснуться Кёнсу. – Зачем тебе нужна эта книга? - Не знаю. - До поднимает голову и встречается с ним глазами. Пальцы цепляются за воротничок рубашки Чонина, и Кёнсу шепчет, улыбаясь одними уголками губ: - Но завтра утром я обязательно придумаю подходящую и совершенно неправдоподобную причину. Они знали, думает Чонин, опрокидывая его на кровать и смазано касаясь губами щеки. Знали, зачем Кёнсу хочет, чтобы они ушли, знали, что он хочет сделать, потому Юра и сказала ему, чтобы он был осторожен и нежен. Знали, что До совершенно не нужна книга популярного японского романиста и что Чонин отнюдь не подходит на роль сказочного принца, который сделает первый раз Кёнсу по-настоящему волшебным. Знает это и сам хён. Но почему-то льнет к нему всем телом, коротко выдыхая и крепко сжимая его плечи подрагивающими пальцами. - Я некрасивый, - зачем-то шепчет До и покорно задирает руки вверх, позволяя Чонину стянуть рубашку. У него бледная впалая грудь, на которой ярко выделяются светло-розовые соски, и тощие плечи, и Ким с легким трепетом проводит пальцами по выступающим ключицам. Кёнсу вздрагивает и закрывает рукой глаза, судорожно выдохнув, и Чонин наклоняется, мягко касаясь губами тонкой шеи с подрагивающим кадыком. Все его партнерши были красивыми и фигуристыми, с округлыми бедрами и высокой грудью, кроме той, самой первой, юной и еще не успевшей превратиться в настоящую женщину. От них приторно пахло дорогой парфюмерией, губы на вкус были как химическая малина или персик, в зависимости от того, каким блеском они щедро пользовались перед встречей. Чонину нравились красивые девушки, такие, имен которых никогда не вспомнишь, но зато в памяти останутся ее длинные мелированные волосы или грудь, сделанная у лучшего хирурга в Каннаме. У Кёнсу на теле много шрамов, даже больше, чем в душе, застарелых и белесых. У него светлые веснушки и маленькие родинки, выделяющиеся на теле яркими созвездиями. Хочется коснуться каждой, и Чонин целует светлую кожу, отчего До тихо выдыхает и прикусывает нижнюю губу. - Я не привык, чтобы меня кто-то так касался, - шепчет он и, подняв руку смотрит на Чонина потемневшими глазами. Кима будто бьет разрядом электрического тока, и он тянет вниз легкие шорты До, обнажая худые бедра с выделяющимися косточками таза. - Так интимно? – спрашивает он и проводит рукой по его колену. До издает тихий всхлип и качает головой: - Так… нежно. Не просто, чтобы осмотреть, как это делают врачи или медсестры, а так… Он не договаривает и, схватившись за его плечи, притягивает Чонина ближе, неумело расстегивая пуговицы на его рубашке. За окном бушует настоящая буря, и Ким вздрагивает, когда яркая вспышка молнии разрезает ночной воздух, и раздается оглушительный раскат грома. Светлая ткань с легким шорохом спадает с обнажившихся плеч, и Кёнсу скользит взглядом по его телу, затем тянется и проводит ладонью по напрягшемуся животу. - Ты красивый, - говорит он и слегка касается губами его плеча. – А я нет. У Чонина внутри будто что-то переворачивается. Он рывком толкает До на кровать и целует его, жестко, вторгаясь языком в чужой жаркий рот. Хён сдавленно стонет в поцелуй и больно царапает ногтями его спину, когда Ким обхватывает рукой его член и скользит пальцам по бархатистой коже, собирая выступившую на головке прозрачную смазку. От Кёнсу пахнет хвоей и шампунем, а не элитной парфюмерией, а от губ не веет химической отдушкой, персиком, малиной и прочей липкой дрянью, оседающей на коже некрасивыми светлыми разводами. Он выгибается в такт движеням руки Чонина, дышит прерывисто и часто, смотрит на него возбужденно снизу вверх, и в голове Кима темно и пусто, есть только одно огромное и бесконечное желание сделать так, чтобы хёну было очень хорошо. Член туго натягивает ширинку, и Чонин расстегивает брюки трясущимися пальцами, потому что его лихорадит так сильно, как не лихорадило даже в самый первый раз. - Чонин, - одними губами произносит До и зажмуривается, дергая на себя светлую простыню. Гремит очередной раскат грома, и вспышка молнии освещает комнату, отчего лунный камень на груди Кёнсу вспыхивает золотистой искрой, бросая тень на бледную кожу. Чонин касается губами этого места, затем чуть левее, ниже, везде, где может дотянуться, потому что трогать Кёнсу становится жизненно важным и необходимым. Ким не умеет красиво говорить и слагать изящные метафоры, поэтому он целует тонкий шрам на животе и одними губами говорит: ты красивый. Ты прекрасен со всеми своими чертовыми отметинами и недостатками, мне плевать, есть ли у тебя что-то, что по общепризнанным стандартам называется «привлекательностью». Я люблю тебя, говорит Чонин касаниями и жестами, глядя на лицо Кёнсу, который прерывисто дышит, приоткрыв влажные полные губы. Я запомню тебя таким и буду помнить всегда, даже если в памяти не останется моего собственного имени и никаких воспоминаний из прошлого, думает Чонин и, поддавшись порыву, обнимает До, утыкаясь лицом в его обнаженное плечо. Кёнсу молчит и только мягко поглаживает его по напряженной спине, и Киму кажется, что этот момент интимнее и откровеннее, чем все его постельные приключения вместе взятые. Смазки у До нет, но есть крем, который оставила на тумбочке Юра. Крем пахнет корицей и какими-то травами, и Чонин размазывает вязкую субстанцию по члену, зажмуриваясь и ощущая, как от возбуждения и волнения горло пересыхает, а руки становятся влажными. Касаться Кёнсу страшно и волнительно, и Ким вводит палец в чужой тугой вход мучительно медленно, отчего До сгибает ноги в коленях и неловко елозит ступнями по сбившемуся покрывалу. - Больно? – почему-то шепотом спрашивает Чонин. - Близко, - отвечает Кёнсу и внезапно улыбается. Так, что бушующее в груди чувство издает исступленное рычание, заглушая громовые раскаты. Ким растягивает его долго, второй рукой скользя по влажному от крема и смазки члену Кёнсу. До стонет, громко и исступленно, и у Чонина кружится голова от возбуждения, потому что хён выглядит порочно в своей невинности и откровенности. Кёнсу что-то говорит про то, что он не девчонка, что не надо с ним миндальничать, а пора уже перейти к делу, но Ким его не слушает, потому что знает, что До очень страшно, потому что в первый раз страшно всегда. - Я не сделаю тебе больно, - успокаивающе шепчет он и, вытащив пальцы, приставляет головку к входу. Нутро сжимается от волнительного предвкушения, а До внезапно усмехается и хрипло говорит: - Чонин-а, - темные глаза смотрят на него с вызовом. – Кажется, мы с тобой договорились, что не будем друг другу пиздеть. Снова гремит гром, и вспышка молнии освещает его бледное лицо. Чонин проводит пальцами по бедру и медленно начинает входить. - Я сделаю тебе больно, - Кёнсу слегка морщится и елозит ногами по покрывалу. – Но я постараюсь сделать так, чтобы ты запомнил только то, как тебе было хорошо. За окном неистовствует буря, и Чонину, охваченному дурманом возбуждения, кажется, что все происходящее напоминает древний ритуал, мистический и загадочный. Громкие раскаты грома сливаются с гортанными стонами Кёнсу, его тело выгибается в такт движениям Чонина, мышцы давят на его напряженный член, а чужая плоть пульсирует в его ладони, Ким сцеловывает выступившие слезы и, кажется, глупо повторяет, что все будет хорошо. Что будет хорошо, он и сам не понимает, но почему-то убедить Кёнсу в этом становится жизненно важным. Чувство внутри него нарастает, как снежный ком, заполняя собой легкие, сосуды и нервы, и Чонин теряется, настолько оно сильное и безграничное, чем-то смахивающее на помешательство. - Ты красивый, - шепчет он и, наклонившись, трогает губами тонкий шрам на чужой груди. – Для меня ты самый красивый. Кёнсу резко распахивает глаза и смотрит на него в упор. В этот момент молния бьет где-то совсем рядом, так что оконные стекла дрожат с громким звоном, чужая сперма пачкает ладонь, и сквозь пелену в сознании Чонин думает, что этот образ навсегда отпечатается в его памяти. Никаких белых чулок и пахнущей ягодами косметики. Только Кёнсу, которого он любит от кончиков пальцев и до всклокоченной макушки. Мышцы входа сжимаются вокруг его члена, и Ким вздрагивает, чувствуя, как низ живота наполняется жаром, а реальность перед глазами сменяется яркой белесой вспышкой. Оргазм не похож на то, что он чувствовал ранее, он насыщенный и осязаемый, Чонин чувствует его каждой клеткой тела, даже глубоко внутри, там, где обитает то самое чувство, что сейчас раздирает его сердце острыми длинными когтями. - У тебя смешное лицо в такие моменты, - внезапно говорит Кёнсу, когда Чонин ложится рядом и обнимает его за плечи, притягивая ближе. – Смешное и красивое одновременно. Лунный камень тускло поблескивает в слабом свете, проникающем сквозь открытые окна, и звучит очередной раскат грома, сильный и оглушительный. - Но мне нравится, - добавляет До и кладет голову ему на плечо. – Ты мне любым нравишься. Чонин нащупывает тонкое одеяло и накрывает их обоих, чувствуя исходящее от Кёнсу мягкое тепло. Дождь за окном барабанит по сырой земле, и Ким говорит, закрывая глаза и зарываясь в его мягкие волосы: - Завтра же побреюсь налысо. - Эй, не надо, - До несильно пинает его локтем в бок. – Я не хочу тусоваться с корейской копией Брюса Уиллиса. Лавры «Крепкого Орешка» не дают тебе покоя? Море разбивается о берег крупными солеными каплями, оставляя на сером песке влажные следы. Стекла дрожат от дождя и порывистого ветра, в комнате пахнет сыростью и кремом Юры, праздничным ароматом свежей корицы. Кёнсу близко-близко, и Чонин считает веснушки на его щеке, светлые и практически незаметные. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Он не знает, что ждет его в будущем, ведь он не носит омерзительно дорогие часы на запястье, безуспешно гоняясь за неумолимо ускользающими секундами. Ему просто хочется, чтобы этот ничтожный отрезок времени длился как можно дольше. Минуты безграничного всепоглощающего счастья. ******* - Может, ты оставил его на прикроватной тумбочке? – спрашивает Чонин, хотя сам прекрасно понимает, что это не так. Кёнсу пытается взобраться на огромный валун и внезапно поскальзывается. Сердце Кима на мгновение замирает, и он, повинуясь одним лишь инстинктам, бросается к До, успевая подхватить его. Он крепко прижимает его к себе, чувствуя, как гулко бьется чужое сердце, и сдавленно бормочет, утыкаясь лицом в макушку До: - Твою мать, никогда больше так не делай! Ни-ког-да. - Кёнсу поворачивается к нему, а Чонин продолжает, от пережитого волнения срываясь на крик: - Ни одна дурацкая побрякушка не стоит того, чтобы ты так из-за нее страдал, понимаешь, Кёнсу? Сколько она стоила, несколько монеток? Я могу купить тебе таких с десяток, только скажи! - Мне его мама подарила, - внезапно тихо говорит До и по-детски шмыгает носом. – Много-много лет назад. Чонин вспоминает женщину на фотографии, красивую, ухоженную, с нервными, наполненными тоской глазами, и ощущает себя так, будто только что ткнул пальцем в кровоточащую глубокую рану на чужой груди. Кёнсу отстраняется и садится на валун, не обращая никакого внимания на пачкающие светлые брюки водоросли. - Она только вернулась из клиники неврозов и была такой спокойной и умиротворенной. - Глаза До наполняются легкой дымкой, будто он сейчас заново переживает те события из далекого прошлого. – Она много смеялась и улыбалась, а потом предложила пойти вместе в луна-парк на причале. Только мы вдвоем, никаких нянь, понимаешь? У Чонина никогда не было ни нянь, ни охраны, только мама и папа, небогатые, но очень любящие, проводившие с ним все свободное время. У Чонина было счастливое светлое детство, проведенное в ласке и заботе, поэтому он не понимает. Но он знает, что Кёнсу больно. Поэтому садится рядом и, помедлив, берет его за руку, переплетая пальцы. - Мы пошли туда и весь вечер гуляли и катались на аттракционах. - Голос До наполняется мечтательностью, и он жмурится, будто воскрешает давно пропавшие в прошлом яркие картинки. – Мама была такой красивой и счастливой, она рассказывала мне всякие смешные истории из своего детства, а потом купила мне этот кулон. Он стоил какие-то копейки, дурацкая безделушка, и продавал ее странный парень в футболке с Aerosmith. - До качает головой. – Странно, прошло столько лет, а я помню все, будто это было буквально несколько часов назад. Он тянется к груди и касается того места, где обычно висела цепочка с кулоном: - Мама сказала, что лунные камни попадают на Землю из далекого космоса. Что падающие звезды – это вовсе не звезды, а лунные камни, которые падают на поверхность нашей планеты, и тот, кто будет его носить, станет полноправным жителем Луны и однажды сможет туда попасть, - он смеется и качает головой. – Даже странно, что она могла такое придумать с бухты-барахты. Он замолкает, и воцаряется молчание. Море бьется о берег, серое и блеклое, над горизонтом летают чайки, издавая гортанные пронзительные крики. - А потом мы вернулись домой, и она узнала, что отец едет на «переговоры», - внезапно говорит До, - и каждый в нашем окружении знал, что на деле он едет на тропические острова, где опять будет трахать свою секретаршу. И случилась магия. Прежде, чем Чонин успевает спросить, Кёнсу добавляет: - Я тогда подумал, что это волшебство. Только что мама была такая радостная, веселая и красивая, она рассказывала про Луну и яблоки в карамели, и вот буквально несколько минут – и она снова такая же, как раньше, нервная, дерганная, орущая на очередную горничную и открывающая коньяк трясущимися руками. – До прикусывает нижнюю губу и морщится. – Волшебство только в сказках красивое и со счастливым концом. В реальности любая Лунная Фея становится пресыщенной жизнью великосветской алкоголичкой, которая заглушает свою тоску очередной дозой элитного «Рэми Мартен». Он произносит эти слова с такой горечью, что у Чонина перехватывает горло. Чужая боль осязаемая и страшная, и Ким тонет в ней, как в серой морской пучине, в глубокой соленой бездне, холодной и бесконечной. - Я найду для тебя этот кулон, - говорит он и сам верит в то, что получится, потому что очень хочется. – Обязательно найду. Кёнсу поднимает голову и смотрит на него в упор. Затем улыбается и качает головой: - Да, не надо, - он поднимается с камня и засовывает руки в карманы безнадежно испачканных шорт. – Все это такие глупости, никому не нужная дешевая безделушка. – Чонин замечает, как Кёнсу бросает мимолетный взгляд на небо, на котором виднеются слабые очертания лунного диска. - А Луна покрыта серой пылью и огромными уродливыми кратерами, - неожиданно добавляет До и, размахнувшись, бросает в воду небольшой темный камушек. – Пора уже вырасти и перестать цепляться за… - Он не договаривает и разворачивается к Чонину спиной. - Пойдем уже домой, - просит Кёнсу, и Ким покорно идет следом за ним, скользя взглядом по сгорбленной невысокой фигурке. До говорит, что не нужно, и потому Чонин прочесывает весь дом, заглядывая в самые укромные и темные места. До говорит, что ему плевать, и потому Чонин царапает пальцы в кровь, пытаясь отыскать заветную золотистую капельку среди уродливых черных камней и серого песка на пляже. До говорит, что не верит, но Чонин знает, что в душе Кёнсу живет маленький мальчик, который все еще мечтает оказаться там, где нет земного притяжения и странных взрослых, которые причиняют ему и друг другу столько боли. Кёнсу не умеет врать, а Чонин слишком хорошо научился читать между строк. В крупный город его никто не отпустит, ведь он должен находиться рядом с Кёнсу практически круглые сутки, как цепная собака, и потому Чонин собирается в маленький городок, говоря Донхёну, что ему срочно нужно купить пену для бритья. В шкафчике стоит три непочатых флакона, и дворецкий, регулярно убирающийся в его комнате, прекрасно об этом знает, но он спокойно кивает и желает ему удачных покупок. Ким ловит на себе его внимательный взгляд и поправляет спавший рюкзак, быстрым шагом выходя за ворота поместья. Юра и Донхён видят и замечают все, но всегда молчат, за что Чонин им безумно благодарен. Удивительно, но ни на набережной, ни в крошечных магазинчиках на торговой площади не находится ничего похожего, только дешевые браслеты из ракушек и коралловые бусы. Чонин машинально трогает пальцами алые бусины и с тоской думает, что даже, если сказать Кёнсу, что кораллы попали на Землю с Марса, поэтому они такие красные и неровные, это будет совершенно не то, будет чем-то похожим на издевательство и насмешку. Он выходит из магазинчика и внезапно замечает потертую вывеску над небольшой деревянной дверью: «Книжный магазин Дон». Я не буду сюда заходить, говорит себе Чонин и толкает дверь, нажимая на странную ручку в форме головы льва. Почему-то в груди возникает странное предчувствие, и Ким заходит в просторное светлое помещение, слыша громкий звон висящих на двери серебристых колокольчиков. Магазин кажется ожившей иллюстрацией к какому-нибудь фэнтези-фильму по романам Ле Гуин или Льюиса. Много больших стеллажей, густо заставленных книгами, новыми, старыми, потрепанными и совсем свежими, в ярких глянцевых обложках, огромное окно, сквозь которое пробивается свет, громоздкий стол, заваленный многочисленными бумагами и свертками, перевязанными толстой бечевой. Чонин оглядывается и замечает старинное кресло-качалку, оббитое красной бархатной тканью, а в нем – крепкого пожилого мужчину с длинной седой бородой. Точно как Гендальф, думает Ким и невольно делает шаг назад, а мужчина поднимает на него большие, удивительно яркие глаза, похожие на золотистый янтарь. - Дай угадаю: подписка на журнал «Мир Футбола» или последний томик манга о Наруто? - говорит он и встает из кресла, потягиваясь. Из угла доносится громкий ухающий звук, Чонин оборачивается и цепенеет: на специальной жердочке сидит небольшая белая сова и смотрит на него большими желтыми глазами. - Ее зовут Джессика Чон, - будто прочитав его мысли, говорит старик. Ким округляет глаза и недоверчиво переспрашивает: - Джессика Чон? Как… Вот уж действительно неожиданное имя для совы. Таких животных обычно называют Брунгильда, Фамникус или как-то в этом роде. - А что, она мне нравится, - пожимает плечами мужчина. – Красивая, поет неплохо, глаза тоже большие и яркие. – Он берет со стола толстый журнал и смотрит на Чонина яркими глазами. – Так зачем ты пришел? Это место какое-то совершенно нереальное. Будто Чонин нашел дверь в другое измерение, оказавшись как можно дальше от привычного серого и скучного городка из однотипных домиков и темного моря. Сова громко ухает в углу, и Ким поспешно выпаливает, делая шаг вперед: - У вас есть лунные камни? Старик кладет журнал на стол и смотрит на него с легким недоумением. Затем хмыкает и отвечает, дергая себя за конец длинной белоснежной бороды: - Нет. Это же книжный магазин. Разве тут могут быть лунные камни? - Здесь есть сова по имени Джессика Чон, - отзывается Чонин, на что сова одобрительно ухает. Старик цокает языком и одобрительно кивает: - Уел. Но лунных камней у меня нет. - Внезапно он наклоняет голову и серьезно спрашивает, глядя Чонину прямо в глаза: - А тебе зачем? Глаза светлеют и становятся похожими на жидкий мед. Киму кажется, что странный человек заглядывает ему в душу, видя все его тайны и тщательно скрываемые от окружающих мысли, и потому честно говорит, машинально одергивая на себе плащ: - Для моего любимого человека. - Глаза старика сужаются, и Чонин поспешно добавляет: – Просто лунные камни, они же с Луны, а он так давно мечтал на ней побывать, с самого детства, так ему мама рассказывала, а теперь он его потерял, и ему очень плохо, и я хочу… Он замолкает, захлебываясь в нахлынувших эмоциях и чувствуя себя на редкость глупо. Все это звучит по меньшей мере как бред сумасшедшего, но старик смотрит на него не мигая, и постепенно его взгляд смягчается, и он улыбается, становясь похожим на какого-нибудь сказочного волшебника. - Лунного камня у меня нет, - внезапно говорит он и стремительно лезет под стойку. Оттуда раздается громкий грохот, треск и еле слышная ругань, в воздухе клубится пыль, чем-то похожая на настоящую снежную бурю, Чонин озадаченно смотрит на сову, на что та подмигивает и подпрыгивает на насесте. Ким думает, что, наверно, это значит что-то хорошее, потому что вид у сипухи на редкость дружелюбный. - Но у меня есть вот это, - доносится до него торжествующий голос старика, и он вылезает из-за стола, помятый и всклокоченный, держа в руках крошечную красную коробочку. Он подходит к Киму и протягивает ее ему. Тот открывает коробочку и испытывает легкое разочарование: внутри оказывается обычный серый камень, подобный тем, что валяются на морском берегу. Если приглядеться, то он слегка отливает чем-то темно-синим, но на лунный камень он похож примерно так же, как сова Джессика Чон похожа на настоящую Джессику Чон. - Гхм, спасибо, - говорит Чонин. – Это… - Это метеорит, - перебивает его старик. Он показывает взглядом на невзрачный камушек на ладони Кима. – Осколок самого настоящего метеорита, упавшего на Землю много-много лет назад. - Откуда он у вас? – вырывается у Чонина. Он рассматривает поблескивающий в тусклом свете крошечный предмет и внезапно ощущает исходящее от него сильное, похожее на дуновение жаркого ветра тепло. Старик скрещивает руки на груди и пожимает плечами: - Это долгая история, и она тебе не интересна. - Ким открывает было рот, но мужчина снова его перебивает: – Или ты думаешь, что я вру? Чонин смотрит на него, высокого, статного, с длинной седой бородой и демоническими янтарными глазами и качает головой: - Не врете. - Вот видишь. - Он вновь улыбается, тепло и очень по-доброму. – Уверен, твоему другу понравится такой подарок. Это, конечно, не лунный камень, но зачем нужен какой-то осколок несчастного спутника, когда есть метеорит, избороздивший эту маленькую Вселенную вдоль и поперек. Было бы здорово очутиться так далеко, не правда ли? - Вы что, там тоже бывали? – глупо спрашивает Чонин. Старик раскатисто смеется и качает головой. - Я же простой продавец книг, о чем ты говоришь! – Но его глаза хитро поблескивают, глядя на Чонина с легкой насмешкой. Он, насвистывая, отходит к стойке и вновь берет журнал. Ким моргает, затем переводит взгляд на метеорит и спохватывается: - Сколько я вам должен? Это безумно дорогая вещь, и я… - Сто вон, - в очередной раз перебивает его мужчина. Чонин округляет глаза и выпаливает: - Да вы шутите! Это же копейки, вы… - Клади мне мои сто вон на стойку и проваливай, - хмыкает старик. – И, если попытаешься втюхать мне больше, Джессика Чон выдерет все волосы на твоей смазливой головенке. Да, подружка? Сова согласно ухает и подпрыгивает на жердочке. Чонин выуживает из кармана плаща монетку и кладет ее на пыльный стол, возле одного из свитков. Помедлив, он добавляет: - Спасибо. Старик увлеченно читает статью про какую-то модную актрису и в ответ лишь кивает. Чонин поворачивается к сипухе, и та вновь подмигивает ему большим желтым глазом: - До свидания, господин Дон. До свидания, Джессика. У Чонина голова идет кругом, мысли путаются, а от впечатлений, кажется, что-то внутри вот-вот замрет и сломается, поэтому он разворачивается к двери, крепко сжимая во влажной руке маленькую коробочку. - Чонин! – раздается позади негромкий голос старика. Ким оборачивается, и мужчина серьезно говорит, глядя на него поверх журнала: - Никогда не смотри на внешнюю оболочку. Это все лишь иллюзия, притворство, что скрывает настоящую красоту. Иногда даже самый невзрачный камушек, - он слегка улыбается, вновь становясь похожим на сказочного волшебника, - таит в себе намного больше, чем самый яркий и переливающийся лунный камень, окруженный красивыми легендами и домыслами. Понимаешь? - Я знаю, - хрипло отзывается Чонин. Перед глазами возникает образ Кёнсу, и он добавляет: – Теперь я это знаю. - Хорошо, - кивает старик и вновь опускает взгляд на журнальную статью. Чонин толкает дверь и под громкую трель колокольчиков неловко вываливается из проема. В легкие ударяет знакомый соленый запаха моря, и Ким щурится от кажущегося таким ярким слабого солнечного света. Кажется, что все это было лишь сном, странным и очень загадочным, но в его руке все еще покоится маленькая красная коробочка, внутри которой лежит черный камушек, и Ким выдыхает, машинально глядя на обшарпанную стену перед собой. Чонин оборачивается и бросает взгляд на потертую вывеску книжного магазина. Помедлив, он неловко поводит плечами и идет в сторону причала, слыша доносящиеся с моря громкие крики чаек. Он не называл своего имени, но почему-то старик прекрасно знал, как его зовут. Ким не удивляется и только думает о том, что нужно было набраться мужества и спросить его, как там, красиво ли за пределами Солнечной системы. И есть ли у Джессики Чон младшая сестренка Кристал, такая же красивая белоснежная сипуха с большими янтарными глазами. Когда он рассказывает эту историю До, тот внимательно слушает, широко округлив глаза. Чонин ждет, что типичный скептик Кёнсу скажет, что все это лишь выдумки, метеорит не настоящий, а старик на самом деле местный городской сумасшедший, рассказывающий всякие бредни попавшимся на его удочку простакам. Но До молчит и только смотрит на крошечный черный камень на своей руке. Его глаза наполняются теплотой, и он говорит, поднимая голову: - Я сделаю из него кулон и повешу на шею. Только на этот раз крепко-накрепко, вставлю в какой-нибудь твердый металл, чтобы ни за что не выпал. Он обнимает Чонина и, помедлив, касается мягкими губами его щеки. Ким привлекает его к себе, и До тихо хмыкает, поглаживая его по обтянутой футболкой спине: - Я же сказал, что не надо искать, а ты все равно пошел. - Он утыкается лицом в плечо Чонина, и его голос ломается. – Идиот. - Пожалуйся на меня папаше, пусть он вычтет пару тысяч из моей зарплаты за непослушание, - отвечает Чонин, на что До смеется, и Ким закрывает глаза, наслаждаясь ощущением чужой близости. Реальность все такая же серая и скучная, море выглядит как огромная грязная лужа, а из окна доносится прилипчивая попсовая песенка, играющая в кафе на старом причале. Но даже в унылых бесцветных буднях можно найти что-то волшебное, главное, не побояться открыть дверь. Неважно куда, главное, увидеть нечто прекрасное в привычных обыденных вещах. - Мне, кстати, тоже нравится Джессика Чон, - говорит Кёнсу и громко шмыгает носом. – И сестра у нее тоже красивая. Чонин не похож на сказочного принца. Но ради Кёнсу он готов поверить в чудеса и достать с неба кусочек настоящей звезды. ****** - Неужели тебе здесь нравится? – спрашивает Чонин и кивает в сторону приоткрытого окна. На улице идет дождь, мелкий и очень противный, серое море и серое небо сливаются в один сплошной бесцветный мрачный монолит, а земля покрыта грязными лужами. Ким думает, что дождь, кажется, идет здесь круглый год, и даже в те редкие моменты, когда над горизонтом появляется солнце, здесь все равно мрачно и уныло. Кёнсу поджимает губы и смотрит перед собой, машинально теребя в руках бахрому пледа. Затем поворачивается к Чонину и серьезно говорит: - Нет. Мне здесь совершенно не нравится. - Тогда зачем ты здесь живешь? – Ким не понимает. У Кёнсу своя логика, дикая, не поддающаяся его нормам и критериям, и Чонин трясет головой, вновь глядя в распахнутое окно. Веет холодным воздухом, и Ким морщится, ежась на пронизывающем ветру. – Здесь нет благоприятного климата, здесь уныло и скучно. Ни один нормальный человек не захочет здесь жить, черт возьми, только если он здесь не родился и вырос! Зачем ты… - Вот именно, - резко обрывает его До и отбрасывает плед в сторону. – Здесь никому не нравится, поэтому тут так хорошо. Воцаряется тишина, прерываемая лишь стуком капель об оконное стекло и подоконник. Влага попадает на лицо Чонина, и он встряхивает головой, как старая собака, вытирая кожу рукавом рубашки. - Здесь нет никаких уродских отцовских проституток, нет маминых перекачанных ухажеров, - внезапно говорит Кёнсу. – Нет всех этих многочисленных жадных ублюдков, которые хотят притвориться моими друзьями только ради денег моего папаши. Нет всей этой отвратительной фальши и мишуры, напускного лоска, который я так ненавижу. Есть только серость и скука, и я наконец-то могу остаться один, чтобы никто меня не трогал и не пытался сделать из меня что-то подобное. - Подобное чему? – тихо спрашивает Чонин, хотя и сам уже давно догадался. - Подобное детям друзей моих родителей. - До морщится и с отвращением пинает ногой ножку стола. – Знаешь, таких избалованных капризных уродов, которые целыми днями только и делают, что тусуются в модных клубах, бухают, ширяются и нюхают кокаин в немеренных количествах. А потом их откачивают в модных европейских детокс-клиниках, и они выходят оттуда посвежевшими и присмиревшими, чтобы немного погодя вновь пуститься во все тяжкие. Ты ведь знаешь таких людей, Чонин? Крутых и классных, а внутри испорченная вконец печень и черные от выкуренных сигарет легкие? Чонин знает. Он работал на таких и видел, как буквально за несколько месяцев они сгорают дотла, как зажженные спички. До обхватывает колени тонкими руками и тихо говорит, растирая пальцами ступни: - Я и сам неудачник. Я живу на отцовские деньги, я занимаюсь только тем, что лечусь от болячек и рисую никому не нужные идиотские картинки, но, по крайней мере, я этого не стыжусь и не пытаюсь притвориться кем-то лучшим. Я такой, какой я есть, и, черт возьми, лучше я и дальше буду торчать в этом гребанном доме из фильмов ужасов, нежели буду притворяться, что я нормальный и классный. – Он поднимает на Чонина потемневшие глаза. – Знаешь, какое одиночество самое страшное? Одиночество в толпе. Вокруг тебя так много людей, но на самом деле ты никому из них не нужен. И тебе хочется довериться кому-то, рассказать о том, что тебя гложет, но ты не можешь, потому что толпа любит только твою внешнюю, глянцевую, вечно веселую оболочку. Я был таким, Чонин! – внезапно он срывается на крик. – Я, мать твою, тоже пытался притворяться, пока не понял, что бесполезно! И знаешь, что случилось с теми, кто продолжал изображать из себя идеальных счастливчиков? Они все сдохли, Чонин! – Последние слова он буквально выплевывает Киму в лицо. – Застрелились, спрыгнули с крыши, обкололись до остановки сердца! Я, блядь, не хочу такого счастья! Я не хочу сдохнуть в одиночестве, не хочу! Он захлебывается и бессильно обмякает, утыкаясь лицом в плечо Кима. Его трясет и лихорадит, и Чонина ломает, настолько чужая боль осязаемая и сильная. - Ты хорошо рисуешь, - невпопад говорит он и гладит До по спутанным волосам. Кёнсу вздрагивает и поднимает на него искаженное гримасой лицо. Чонин обнимает его и шепчет, ощущая, как что-то внутри болезненно сжимается: - Ты не один. У тебя есть я, у тебя есть талант, а еще ты очень сильный. Только сильный человек не сломается, а изберет свой путь, пусть даже он и будет казаться кому-то неправильным и странным. Кёнсу не чокнутый. Это люди вокруг него фальшивые, двуличные и отвратительные, погрязшие в своих пороках и пытающиеся всех вокруг подвести под свои дурацкие стандарты, потому что сами боятся показать свою истинную сущность. Чонин представляет хёна, окруженного целой толпой людей, твердящих ему, насколько он важен и любим, но на деле желающих превратить его в очередную красивую глянцевую куклу, порочную и бездушную. Браки по договоренности, любовницы, с которыми изменяют и которые изменяют прелюбодеям, дорогие часы, дабы сделать вид, что не боишься не угнаться за ускользающим временем – все это слишком сложно и грязно, и Чонин не хочет погрязнуть во всем этом, но больше всего он хочет вытащить из этой трясины Кёнсу. Он мягко касается губами его лба и сбивчиво шепчет, глядя До прямо в глаза: - Поехали со мной в Сеул. – Глаза Кёнсу расширяются, а Ким добавляет, ощущая, как чувство в груди рвет его внутренности на части: – Я не обещаю тебе красивую жизнь, я буду доставать тебя с тем, чтобы ты лечился и следил за твоим здоровьем, но я сделаю так, чтобы ты никогда не почувствовал себя одиноким и ненужным. – Горло саднит, и Чонин вдыхает пахнущий морем воздух. – Я принимаю тебя любым, Кёнсу. Я люблю тебя таким, какой ты есть. Кёнсу не отвечает. Он смотрит на Чонина в упор, и есть в его глазах что-то странное, настолько отчаянное, что сердце Кима болезненно сжимается, и он крепче хватается за чужие тощие плечи. До дергается и слегка морщится, отворачиваясь. - У тебя же контракт заканчивается через неделю, - внезапно говорит он. – Отец заплатит тебе кучу денег, можно будет уехать отсюда раз и навсегда. – Он улыбается и качает головой. – Разве это не здорово? Больше никакой серости и обыденности, яркие огни большого города, да, Чонин? Его руки дрожат, и До закусывает нижнюю губу. Он не верит, понимает Чонин и открывает было рот, чтобы что-то сказать, но слова не идут из горла, и он молча смотрит на лицо Кёнсу, мрачное и какое-то неживое. Киму кажется, что у него вырвали сердце из груди, оставив зияющую рану и темную пустоту внутри. И швырнули в серое равнодушное море, куда-то к затонувшим кораблям и разбитым людским надеждам. ****** - Надо же, на этот раз без очередной шлюхи, - вполголоса говорит стоящая сбоку Юра. Донхён толкает ее локтем и предостерегающе шикает, на что горничная пожимает плечами и отворачивается, глядя на медленно идущего от роскошной машины До-старшего в окружении крепких парней в темных костюмах. Чонин бросает быстрый взгляд на Кёнсу: тот хмуро смотрит перед собой, ковыряя влажную землю носком поношенного кроссовка. Сердце болезненно сжимается, и Ким одергивает на себе отглаженный пиджак. На запястье господина До поблескивают очередные часы, на этот раз с сапфирами, и Чонин вяло думает, что подобная игрушка наверняка тянет на бюджет какой-нибудь маленькой африканской страны. Сегодня последний день действия его контракта. Последний день в качестве охраны Кёнсу, его цепного пса, его верного помощника, его закадычного товарища, его… Чувство в груди вцепляется в глотку, и Чонину кажется, что все это слишком плохо и неправильно. До Кёнсу не должен выглядеть как раньше, равнодушным слабовольным ублюдком. До Кёнсу другой, он забавный, искренний и очень сильный, у него много шрамов на теле и настоящий метеорит из космоса, который висит на тонкой цепочке на шее. А еще он любит Чонина, а Чонин любит его. Настолько сильно, что готов насильно вытащить его отсюда, из огромного дома на берегу серого моря, наполненного призраками прошлого и одиночеством. Почему ты пытаешься убежать, одними губами шепчет Чонин и делает шаг навстречу Кёнсу. Почему ты не хочешь мне верить после того, как сам открылся мне до самого нутра? Чего ты боишься, хён? Я же не предам, никогда и ни за что. Ты же сам отдал мне свое одиночество, и я принял его как свое и разделил с тобой. - Хён, - бормочет Чонин, не обращая внимания на чужие удивленные взгляды. До смотрит на него в упор и открывает рот, будто намеревается что-то сказать, как внезапно Ким замечает за его спиной стремительно движущуюся фигуру, и в руке бегущего тускло поблескивает заряженный… Дальше все будто превращается в замедленный кинофильм. Вот охрана господина До валит его на землю, и один из охранников выхватывает пистолет, направляя его на незванного гостя. Вот мужчина резко разворачивается и смотрит прямо на Кёнсу, и глаза у него пустые и ледяные. Дальше время бежит быстро-быстро, настолько быстро, что маленький и ничтожный Чонин растворяется в бешено несущемся потоке. Раздается звук выстрела, и тело действует чисто на рефлексе: защитить, закрыть его собой, забрать эту боль себе, чтобы он мог жить дальше. А потом в груди жарко, будто кто-то прижег ее раскаленным железом, Чонин падает на землю, слышит громкие крики, звуки выстрелов и ощущает на своей коже руки Кёнсу. Он не видит его лица, потому что глаза застилает серая пелена, но знает, что это именно он. Чонин думает, что теперь умирать не страшно, потому что он успел сказать самые главные слова. Потому что Кёнсу жив, и теперь у него есть метеорит, и он сможет улететь к далеким звездам, как можно дальше от серого моря и моросящего дождя. - Чонин! Чонин!!! А еще он наконец-то понимает, что это было за чувство. Нежность. Болезненная, безумная, сильнее, чем что-либо еще. Он отпускает руль и закрывает глаза, срываясь с отвесного обрыва. А потом воцаряется темнота. ******* Во рту насмерть поселился отвратительный кислый привкус, и Чонин с трудом разлепляет веки, щурясь от ослепительного света. - Я умер и попал в рай? – хрипло бормочет он и кашляет, чувствуя, как пересохло зудящее горло. - Не надейся, - он слышит сбоку знакомый голос и с трудом поворачивает гудящую голову. Кёнсу выглядит помятым, под глазами залегли черные круги, и он смотрит на Чонина так, будто вот-вот расплачется. Ким пытается улыбнуться и открывает рот, намереваясь сказать, что безумно рад, что с До все в порядке, но Кёнсу тянется и берет его за руку и крепко сжимает слегка подрагивающими пальцами. - Я с завтрашнего дня начинаю делать упражнения, - неожиданно говорит он. – А еще мы поговорили с доктором, и он предложил мне новое экспериментальное лечение. Это довольно трудно и болезненно, но если я буду делать все правильно, то результат может быть очень хорошим. Чонин пытается сесть и вздрагивает, когда грудную клетку прошибает острая боль. - Тебя ранили практически в сердце, - голос Кёнсу срывается. – Ты провалялся в коме несколько дней, прежде чем пошел на поправку. - А ты? – тихо спрашивает Ким, глядя на его изможденное осунувшееся лицо. До гладит его по ладони и отвечает: - А я все это время был здесь. Даже доктор приходил сюда, потому что я боялся тебя оставить. Он запинается и опускает голову на живот Чонина. Рана отзывается острой вспышкой боли, но Ким терпит, потому что Кёнсу близко-близко, так что видны светлые веснушки, родные и любимые. - Почему? – просто спрашивает он. До поднимает голову и, помедлив, отвечает: - Потому что мне наконец-то есть, ради кого стать сильным. - Его темные глаза смотрят на Чонина с нескрываемой нежностью, и Ким наклоняется ближе, не обращая внимания на боль. – Я хочу защитить тебя, чтобы тебе больше никогда не было больно. Я хочу держать тебя за руку, слушать твои дурацкие шутки, а когда-нибудь, - он берется свободной рукой за кулон, висящий на груди, – когда придет время, мы отправимся с тобой туда вдвоем. Нежность переполняет его и рвется наружу, и Чонину безумно хочется коснуться губ Кёнсу, и это сильнее любой физической боли. Дверь резко распахивается, и на пороге показывается господин До, держащий в руках большую корзину с фруктами. - А вот и наш герой! – радостно восклицает он. Его взгляд цепляется за Кёнсу, продолжающего сжимать ладонь Чонина в своей руке, и До-старший говорит, ставя корзину на тумбочку: - Он так волновался за тебя, что сутками находился в палате, и никакие уговоры на него не действовали! – Он качает головой. – Я вижу, вы смогли крепко подружиться! Так не похоже на моего сына. Ты ни черта о нем не знаешь, думает Чонин, но вслух говорит: - Да, господин До. Спасибо вам за фрукты. - Ты действительно показал себя с самой лучшей стороны! – До-старший кивает в сторону молчащего сына. – Я, естественно, заплачу тебе намного больше, чем обещал, но этого же не достаточно! – Он смотрит на Чонина и царственно улыбается. – Проси, что хочешь, я обязательно исполню любую просьбу! Ну, чего ты хочешь, Чонин-ши? Я уже забрал у тебя самое дорогое, думает Ким и чувствует, как Кёнсу сжимает его ладонь. Я забрал у тебя твоего сына. Самое прекрасное и бесценное твое сокровище. - Подарите мне свои часы, господин До, - заявляет он и усмехается. – Они у вас всегда такие замечательные! Мужчина округляет глаза, затем растерянно смотрит на красующиеся на запястье элитные часы. Внезапно воцарившуюся тишину разрезает громкий смех, искренний, заразительный, и Чонин невольно улыбается, глядя на хохочущего Кёнсу, который выглядит сейчас таким солнечным и сияющим, что будто освещает собой все тесное камерное помещение. Господин До таращится на сына будто на какое-то диковинное животное, а Ким думает, что, наверно, ради таких моментов и нужно жить. Моментов абсолютного, безграничного счастья только для них двоих. ******* - Я убрался в квартире к твоему приезду, - говорит Чонин. Кёнсу толкает его локтем и насмешливо хмыкает, отворачиваясь и глядя на мелькающие за окном очертания городка: - Я польщен. Неужели выкинул свои старые порножурналы и компьютерные игры? - Порножурналов у меня никогда не было! – возмущается Ким и входит в поворот. За окном опять идет мелкий дождь, и Чонин думает, что буквально через пару десятков километров, они окажутся далеко отсюда, от города на берегу серого моря, где постоянно идут дожди. – А игры не выкину, даже ради тебя. У Кёнсу по-прежнему много шрамов, но болезнь одна, да и то исчезающая. Доктор говорит, что осталось совсем немного, главное, постараться, и До старается из всех сил, как и обещал когда-то. У Чонина есть ненужные часы господина До, которые валяются где-то в шкафчике на кухне между банкой с растворимым кофе и сахарницей. Они стоят дороже, чем вся квартира Кима, и порой он задумывается об этом, когда в очередной раз просыпает на них соль из неплотно закрывающейся банки. А еще сегодня он увозит Кёнсу прочь отсюда, из маленького городка с одинаковыми домиками и осколком лунного камня, потерянного где-то среди серого песка. До не любит Сеул, но говорит, что наверняка полюбит и что он хочет обязательно прогуляться в Каннаме мимо клиник пластической хирургии, может, встретит там старых знакомых. В следующем месяце у него будет персональная выставка. Совсем небольшая, но галерист, известный в прошлом художник, говорит, что у Кёнсу большое будущее. До отвечает, что все это глупости и не так уж и важно, и тогда Чонин говорит, что врать нехорошо. Ему нравятся все его картины, особенно те, на которых изображен он сам. - Отец был так рад, когда узнал, что я переезжаю в большой город, - хмыкает До, и Чонин чувствует, как рука хёна касается колена. – Он хотел отдать мне в личное пользование свой пентхаус с джакузи и личным баром, но я сказал, что мне хочется потусоваться с другом, пожить среди таких же молодых ребят, так сказать, погулять и повеселиться. - Он фыркает. – Это каким же надо быть идиотом, чтобы на это купиться! - Ммм, пентхаус, - тянет Чонин. – Джакузи – это круто. - Как, у тебя нет джакузи? – цокает языком До. – Как ты вообще живешь? - Я открываю сахар часами за полмиллиона и сплю с сыном одного из самых богатых людей Кореи, - отвечает Ким. – Если хочешь, могу проделать дырку в полу, налить туда воды и насыпать стирального порошка. Вполне сойдет за джакузи. Кёнсу смеется, и Чонин невольно улыбается в ответ, бросая прощальный взгляд за исчезающий позади крошечный городок. На До яркий красный свитер и черные джинсы, и он смотрит в окно, машинально отстукивая кончиками пальцев ритм по приборной панели. Есть в нем что-то такое домашнее и родное, что сердце Кима сжимается от подступившей нежности, и он отворачивается, вглядываясь в яркие указатели. Он не знает, что их ждет дальше. Время бежит слишком быстро, и Чонин просто проживает день за днем, каждый, как последний, и очень счастливо, потому что с Кёнсу все становится ярким и особенным. Может, дальше будет трудно, наверняка их будет ждать немало испытаний, и… Внезапно в вечернем полумраке он замечает яркую белую точку. Точка становится все ближе, и Чонин невольно задерживает дыхание, когда замечает за окном знакомую сипуху. Сова летит параллельно машине, затем поворачивает голову, и Чонин смотрит в ее огромные желтые глаза, похожие на солнечный янтарь. Сипуха подмигивает Киму и косится на Кёнсу. Затем взмывает в небеса и пропадает в ночном небе, теряясь на фоне проглядывающей сквозь облака Луны. Чувство тревоги отступает, и Чонин улыбается. Затем кивает и говорит куда-то вверх, обращаясь к далеким звездам: - Спасибо, старик. Спасибо, Джессика Чон. - Ты что-то сказал? – задремавший Кёнсу открывает глаза и сонно щурится. Ким качает головой и смотрит на темный кулон на чужой груди. - Поздоровался со старым другом. – Он отворачивается и выезжает на скоростное шоссе. – Он только что передал мне привет. Их с Кёнсу сказка не похожа на красивые истории про прекрасных принцев и добрых фей. Здесь нет замков и пышных балов, логова дракона и хрустальных туфелек, что после полуночи растеряются по всему королевству. Но почему-то Чонин уверен, что у нее будет счастливый конец. И потому с силой давит на педаль газа, оставляя позади их прожитые дни. Яркие звезды и огромное небо, Серые волны и пепельный песок, Лунные камни и упавшие звезды – Все это станет лишь пустотой. Только ты и я, Мы делим наше одиночество на двоих. The End