Со стороны

      Первое, что я слышу, прежде чем открыть глаза — это шум, который доносится из недр дома. Что-то падает, кто-то говорит, спросонья я плохо понимаю: Том или Билл? Слегка недовольные капризные нотки в голосе дают четко понять, что это младший близнец. Что-то снова шумно падает. Звук такой, как будто Каулитцы что-то делят. -Том! Билл! — слышится одновременно злой шепот. Мой мочевой, тем временем, дает о себе знать, но сил у меня хватает только на то, чтобы открыть глаза. Природа, все же, берет свое, хочется встать и немедленно облегчить свою участь, вчера вечером я выпил очень много пива, явно превысил самолично поставленную норму, и теперь оно просится на свободу. Опыт подсказывает, что лучше подождать. Я все еще лежу, похоже, в гостиной, и слушаю недовольное приглушенное бурчание. -Нет, Том… Просто, нет… -Почему?! -Отдай сюда. Потому… Да потому что! У нас в гостиной Густав, Георг спит в твоей комнате… -И что? — голос у Тома задумчивый, как будто он не слушает то, что ему говорят. -Том! -А? -Убери оттуда руку, — кажется, что младший подавился дыханием, слышу всхлип, опять что-то падает. Теперь мне надо придумать, как не обоссаться на этом диване. Почему я не встал раньше? Теперь нужно придумывать, как тактичнее пошуметь, покряхтеть, постучать чем-то, может, уронить что-нибудь… Хотя, мне почему-то кажется, что даже если я сейчас разгромлю всю коллекцию гитар Тома, меня никто не услышит.       Это напоминает мне глупую игру, вроде той, в которую все играют в семейной жизни. Например, дети не употребляют нецензурных слов при родителях, муж не говорит жене, что она растолстела, невестка не говорит свекрови, что та попросту сводит ее с ума своими поучениями. Я тоже участвую в этой игре, только не по своей воле. Я не говорю близнецам о том, что они просто ужасные конспираторы. Я не помню, с какого момента начал понимать, что эти двое — отдельный мир, одна самодостаточная личность, которой никакой дополнительный компаньон не нужен, помню только, что даже не удивился. Для меня Каулитцы были на столько очевидно вместе, на сколько, иногда, вместе не бывают многие влюбленные пары, которые картинно целуются на публике и всячески выражают свои чувства. Наверное, мне было легче это понять, чем им самим. Со стороны ведь, всегда заметнее, всегда виднее. Главное правильно смотреть.       Если кто-то в этом мире думает, что он самый главный фанат Билла или Тома, или их обоих вместе, он глубоко ошибается. Самый главный фанат Каулитцев — это я, Густав Шеффер, неповторимый барабанщик Tokio Hotel. Это действительно так, я вырос с ними рядом, я смотрел, как меняется их отношение друг к другу, я влиял на их судьбу ровно так же, как и они на мою. За все время я уже научился тактично, для успокоения их души, не замечать искусанные от поцелуев губы, засосы, взгляды с поволокой, но все это выглядит весьма забавно, Каулитцы вообще смешны в своих попытках скрываться от нас, самых близких друзей. Меня это лишь умиляет, потому что я люблю их вместе. Как своего одного хорошего друга. Их нельзя воспринимать отдельно, какими бы непохожими они не казались, если ты воспринимаешь Билла, то ты просто обязан воспринимать Тома, если этого не будет, то про общение хотя бы с одним из них можно забыть. Я очень много раз видел, как кто-то пытался завязать дружбу конкретно с Биллом, и терпел фиаско, просто потому что не проявил должного внимания к Тому и младший тут же терял интерес: зачем ему люди, общество которых он должен будет делить в одиночку?       Я втянут в их тайну поневоле, но меня это совершенно не беспокоит и никогда не беспокоило, для меня было важнее, что я все еще могу быть рядом и заниматься любимым делом вместе с ними. Я не знал, догадывается ли Георг или кто-то из команды, а может продюсеры, но один раз, застав в тур-басе тяжело дышащих, взъерошенных близнецов, я поймал понимающий взгляд Листинга. Я бы даже поверил во вранье с дракой, если бы не красные искусанные губы у обоих. Я посмотрел на Георга, а он на меня, мы обменялись взглядами, в тот момент я точно знал, что он уже в курсе. И с тех пор нам приходится делить эту тайну, это даже не «l’amour de trois», хотя бы потому, что нас в этой истории совсем не трое, даже не четверо… Мы все плюс добрая часть мира. И я понимаю эту часть. Очевидность любви порой смешная штука, еще более смешно то, как слова расходятся с делами. Том и Билл мастера по части молоть языком, но они совершенно не преуспели в том, чтобы контролировать свои жесты и взгляды. Каждый раз, когда я смотрю на них, чувствую себя немножко вуайеристом, потому что не покидает ощущение, будто подглядываю за чем-то очень личным, интимным, за тем, что предназначено только для двоих. Никто из продюсеров, звукозаписывающей компании, пиарщиков никогда не говорил с ними напрямую, а если и говорил, то мне об этом неизвестно. Их любовь тщательно оберегаема ими самими, они не оставляют прямых «улик», но абсурдность очевидности положения вещей меня порой убивает, но я никогда не беспокоюсь, потому что доверяю им: они прекрасно знают, что от них и от того, что они делают, зависит будем ли мы с Листингом при деле, будет ли при деле команда. Иногда мне кажется, что в игру играю не только я с близнецами, но и близнецы со мной. Я на девяносто девять целых и девять сотых уверен, что они делают вид, что не догадываются о моей осведомленности. Иногда у меня складывается впечатление, что их просто все это забавляет, а возможно, я сам невольный участник эротических игрищ. Да и, если быть честным, я и сам не против. Люблю подыграть им, иногда повалять дурака. Зачем еще нужны друзья?       Я четко помню момент, когда ко мне пришло осознание: они не просто чужаки, которые вдруг подружились и стали своими, они — неделимые, как квант. Тогда у Билла пропал голос. И Том вышел на сцену и сказал, что мы вынуждены прекратить шоу. Со стороны его голос казался вполне нормальным, и только потом, после, за кулисами, я видел отчаянный взгляд, я видел, что он готов разреветься, словно маленький пятилетний мальчик, но он держал марку «всесильного крутого Тома Каулитца» до последнего. В больнице он ночевал с Биллом. С медперсоналом пришлось улаживать кое-как. Я знал, что он боится в два раза сильнее, за них обоих. Билл тоже был напуган, но не паниковал, скорее потух, как свечка, а Том все время повторял: «Не бойся, я уверен, все будет хорошо». Я знал, что Тому Билл верит без всяких приставок, без всяких «но». Это позже все будет казаться не таким страшным, но тогда близнецам казалось, что они на грани, что вот-вот и все рухнет. Позже Том признался, что если бы голос Билла не восстановился, если бы он больше не смог петь, он бы тоже больше не прикоснулся к гитаре. -Нашли бы друг другу новую жизнь, — пожал плечами он и я не сомневался в уверенности сказанного. Восстановление голоса проходило куда веселее, оба успокоились, врачи уверили, что голосу ничего не угрожает, но Биллу нужно было молчать какое-то время. И тут Том веселился. Пользуясь тем, что младший ничего не может ответить, Том то и дело подкалывал его, подшучивал, всячески злил… Наверное, это было своеобразным заигрыванием между ними, как у школьников, когда парень дергает понравившуюся девчонку за косички, только в этом случае Том дергал Билла за нервы, а тот его в отместку за дрэды. Том не давал ему скучать весь период восстановления, не давал ни на секунду захандрить, пользовался своим авторитетом старшенького по полной программе, и Билл это ценил, по-своему.       Ни для кого не секрет, что главный болтун — Билл. Он может долго болтать про их с Томом отношения, он может бесконечными минутами распинаться об этом, Том же, наоборот, говорит пару фраз, но они веские, точные и бескомпромиссные. Иногда Том становится сентиментальным, наверное, в основном все пьяные люди такие. Я помню веселую ночку, когда после концерта, мы были в клубе пол ночи, а под утро переместились и пили в номере, разбрелись по уголкам в скромные компашки и «разговаривали за жизнь». Было надымлено, сонно, мутно и немного серо, но я слушал Тома, его всегда интересно слушать, если уж он открывает рот. -Иногда мне кажется, — пьяно вещал Том, — Что я рожден специально для него. Не он для меня. А я для него, немножко сильнее, чтобы всегда быть рядом, не давать в обиду, чтобы… Понимаешь? Заботиться. Ты… Видел ромашки? -Какие ромашки? — я пытался подлить себе виски, но бутылка только звякала о стакан и никак не хотела нацеливаться. -Ну… Обычные. Вот Билл такая ромашка… -Какая на хрен из Билла ромашка? -Не важно, это я… Образно. Понимаешь? Просто он самое лучшее, что у меня есть и когда-либо будет. Его нужно беречь. -Как ромашку. Я не понял, при чем тут были ромашки, но этот разговор был единственным, что я запомнил из всей ночи и я часто его вспоминаю, когда наблюдаю семейные сцены близнецов. Том действительно много беспокоится. Обо всем на свете, но о Билле в частности. Так уж вышло, что красивый властный мужик, вроде Тома, превращается временами в мамашку. Со своими свитерами, шарфами, микстурами, бывало, и с пластырем, язвительными комментариями по поводу того, какой Билл бывает придурок и беспечный ребенок, и, конечно, он не со зла. Он просто переживает и злится. Больше даже на себя. -Я тебе, блять, фикус, что ли? Или сраная фиалка в горшке? Отвали, Том, — я чуть было не похрюкивал от смеха, наблюдая сей диалог. -Нет, Билл, ты ромашечка, — вставляю свой комментарий, а Том кидает на меня угрюмый взгляд. Он тоже помнит эти разговоры.       Обычно Билл прибегает ко мне за успокоением. Наверное, это моя супер-способность — успокаивать Каулитцев. Он либо звонит, либо приходит, в зависимости от того, в каких мы странах, в туре или дома. Он жалуется. Жалуется на Тома, но не напрямую. Обычно все начинается с «Как у тебя дела?». Это значит, что нужно обязательно спросить его в ответ, если он появляется на моем пороге или начинает звонить, писать, значит, есть что-то, о чем он не может говорить с Томом, в силу того, что то, что его расстраивает напрямую связано со старшим близнецом. -Как у тебя дела? — слышится уставший голос в трубке. В Лос-Анджелесе глубокая ночь. Похоже, Билл пьян. -У меня-то в порядке, что там у тебя? -Мы были в клубе…То есть… -И что? Как, повеселились? -Нет. Да… Сначала. Только я один был. -Почему? Где Том? -У нее вечеринка на работе… И он пошел, — мне не нужно было объяснять, кто и где, я все понял с первых двух слов. -И что? -Да он остался где-то, я уже дома, вернулся, а его нет все еще, — я слышу, что он старается изо всех сил делать голос безразличным, как будто он просто сообщает факт, но я же слышу, что он пьян и расстроен. -Ложись спать просто. Сходи в душ и быстро в кровать. Утром приедет. -Он не берет трубку… -Если они там тоже с вечеринки в клуб переместились, он мог просто не слышать, — успокаиваю его, я, почему-то, никогда не сомневался в Томе и его верности Биллу. По крайней мере в этот период, всякое бывало… -Думаешь, все в порядке? — подтекстом звучит «Думаешь, он там не трахается где-то с ней?». -Да, уверен Билл, он просто не слышал, завтра приедет и расскажет, какой он кретин, у вас у обоих будет похмелье, и вы будете похожи на два мешка с… -Спасибо, Густав, — слышу в голосе улыбку. Мне самому стало лучше.       Впервые, когда я становлюсь невольным свидетелем интимной сцены, у меня происходит нелогичный шок. Потому что размышлять о том, что у близнецов связь предполагающая интимные отношение — это одно, а стать свидетелем этого — совершенно другое. Просто чужой номер, моя забытая ключ-карта, их увлеченность друг другом. Ничего страннее и лучше я в своей жизни не видел. Билла я всегда считал невероятно красивым и голос мне его тоже нравился, иначе я бы не играл с ними, если бы хоть один аспект в музыке меня не устраивал, но сейчас он был другой. Я видел все в дверную щель, стоял как придурок, и не мог шелохнуться, видя руку перехваченную рукой, видя как Билл двигается сверху, на Томе, среди белых простыней, одеял, подушек, слыша его голос, его негромкие стоны, Том лишь шумно дышал. Билл прогибался в спине, а я стоял и чувствовал себя чертовым извращенцем, любой человек, скорее всего, подумал о том, что это близнецы извращенцы, ненормальные, ошибка, а не он, кто стоит по другую сторону двери, у меня же появилось ощущение, что я нарушил таинство. У меня возникло то самое чувство, когда мозг буквально орет о том, что нужно сматываться, пока тебя не заметили, пока ты не обнаружил себя, но ноги просто отказываются делать и шаг назад, глаза наблюдают, жадно считывая цвета и формы. Я слышу голос Билла. Совсем другой в этот момент. -Да-да-да-да… Хорошо, как же хорошо, — я вижу, как он двигается сверху, вверх-вниз, быстрее и быстрее. И ощущаю себя преступником за то, что подсмотрел их любовь.       Возможно, все не так возвышенно, как это рисуется в моем мозгу, но как может сложиться в сознании иначе, когда видишь их отношение друг к другу, их любовь, которая сквозит в каждом взгляде, жесте, слове. И там, когда я стоял и смотрел, как они занимаются любовью, отдаются друг другу, был пик этой любви и заботы. Наверное, ребята бы поржали над тем, какую возвышенность я придаю тому, что происходит в их мире, но мне плевать. Мне даже живется на свете легче, когда я осознаю, что такие чувства бывают, что вот она — настоящая любовь, ходит рядом, разговаривает, перешучивается и переругивается. Наверное, они сами до конца не понимают, на сколько сильно то, что между ними, потому что задевает нас, простых смертных, словно взрывной волной.       Мало кто знает, что из обоих в близнецовой паре Отелло именно Том. Именно старший, ревнуя, превращается в сатану. Ему не нужно даже говорить ничего, я столько раз видел этот взгляд: злой, расстроенный, с плещущейся лавой на дне зрачков, не просто огонь, а едкое пламя. Поводов куча, а с любовью Билла выводить Тома, подводить его к черте, к пику терпения, их становится в разы больше. Если к нам с Георгом Том не ревнует никогда, то стоит Биллу начать смотреть на какого-нибудь нового знакомого мужика чуть более, чем просто заинтересовано, он превращается в коршуна, который следит за своей добычей. Он смотрит внимательно, неосознанно становится в оборонительную позу, или придвигается к Биллу, подходит, если стоит не рядом, слушает и смотрит, смотрит и слушает. А Билл, словно и не замечает, болтает, строит глазки, выражает полную заинтересованность новым собеседником. Том закипает медленно, но верно. Обычно, после подобного, я вижу, как он нервничает, и они с Биллом ретируются. На следующий же день оба в прекрасном расположении духа, смеются, шутят, а Билл обхаживает Тома и так и эдак, словно кот требующий внимания своего хозяина. Я давно понял, что Тома другие мужчины не интересуют в принципе, видимо, любить Билла — это тоже ориентация. Билл же везде просто распыляет свои феромоны, очаровывая и влюбляя в себя всех женщин и мужчин самых разных предпочтений и возрастов.       У меня, видимо, тоже какая-то своеобразная ориентация — любить близнецов Каулитц. И я действительно люблю, как друг, брат, товарищ по команде, иногда, даже, умиляюсь словно мамашка своими сыночками. Все мои, якобы, сексуальные поползновения в их сторону ни что иное, как выказывание восхищения ими. Да, довольно своеобразное. Но когда видишь их, удивительных, красивых, близких, влюбленных друг в дружку, хочется немедленно коварно напасть и потискать. И я благодарен им за то, что они всегда не против. Я знаю, что они тоже любят меня, может даже, сильнее чем я их, потому что их все же двое, но они как один. Конечно же, мы никогда серьезно не обсуждаем наши общие братские чувства, я знаю и они знают, толку об этом говорить? Вас ведь не тяготит собственная кожа, но вы знаете, что она есть, вот так и у нас. Мы вчетвером привязаны друг к другу, мы знаем это, и не нужно ничего обсуждать.       Пока я лежу и размышляю о прелестях дружбы и любви, мой мочевой готов взорваться. Плевать, чем они там занимаются. В конце концов, сколько можно? Я поднимаюсь, выхожу из гостиной, шлепаю босыми ногами по плитке на кухне… Боковое зрение меня явно подводит, к тому же я без очков, даже если повернусь прямо, то все равно все будет мутно и непонятно, но я уверен, что это именно Каулитцы воровато замерли на столешнице. А я просто шлепаю дальше, пусть думают, что я сонный, слепой и хочу ссать, что, в общем, правда. -Ты… Думаешь… Он не видел? — слышу немного ошалелый шепот Билла, я специально остановился, чтобы послушать, приказывая мочевому потерпеть еще чуть-чуть. -Нет… Думаю, нет. Он без очков был, он мимо прошел, — шорох, возня. -Пиздец. Просто пиздец. Каулитц, ты такой придурок, — слышу шлепок, скорее всего, по голой заднице. -Больно же! Перестань. Где мои штаны? -Слезь с меня, — я еле сдерживаюсь чтобы не захохотать, потом вспоминаю, что, вообще-то, шел в туалет.       Через пару часов мы все собираемся на кухне. Близнецы немного взъерошенные, чуть помятые, но все же свежие и бодрые. На мне очки, я ужасно ехидный и в хорошем расположении духа, а вот Георг помятый и напоминает что-то расплывчатое и распухшее. -Кофе, срочно, — Листинг шумно приземляется и упирается головой в столешницу, а я мысленно смеюсь, представляя, что на этом же месте, немного раньше, красовалась задница младшего или старшего Каулитца. Билл сидит уже с чашкой кофе, а я наблюдаю за тем, как Том колдует над кофе-машиной, они-то уже давно проснулись, и помог им явно не кофе. -Как спалось? — обращается Билл сразу ко всем. -Мне бред всякий снился, — бурчит Георг. -Отлично, — лаконично выдаю я, — А вам? -Да… Прекрасно… Отлично, — наперебой бормочут близнецы. -А ты… Густав, ты давно проснулся? — мне хочется смеяться от наивных попыток Билла узнать, видел ли я что-то или нет, но я решаю подыграть, в конце концов, мы семья. -Нет… Я, вроде, просыпался, чтобы поссать сходить, а потом опять отрубился, — вещаю я, наблюдая, как движения Тома становятся более спокойными, передо мной наконец-то оказывается чашка с ароматным крепким кофе. -Ну и развезло же тебя, — ехидничает Том, ставя чашку перед Георгом, тот, словно зомби, почуявший мозги, поднимает голову от столешницы и принимается за напиток. -А вам хоть бы хны… Вы точно пили вчера? — хмурится Георг. -Пили-пили, — отвечаю за них, — Просто у них хорошее антипохмельное, — улыбаюсь. Том и Билл синхронно поперхнулись кофе.