Рождество Малициуса

Малициус ненавидел Рождество. Терпеть не мог елки, яркие венки, вертепы, колядки, всеобщее веселье и вообще все, сопровождающее этот праздник. Словом, в этом отношении он был образцовым черным магом, придерживающимся древних традиций своих предков, и предков их предков, и предков… в общем, до бесконечности. Нервничать и злиться он начинал задолго до самого Рождества, подражая тем, кто задолго до праздника радовался и ждал. Поводов было предостаточно — стоило его соседям, всем как на подбор симпатичным и пухленьким, от главы семейства до их младшего ребенка, зажечь на окне первую свечку венка Адвента, как Малициус воспринимал это как сигнал к сезону особо дурного расположения духа. Даже в предрассветной тьме не получалось сотворить что-нибудь мерзкое — стоило выйти из дома, как натыкался на тех же соседей. Те, замотавшиеся в теплые шарфы и шапки и казавшиеся от этого еще более пухленькими, нестройной вереницей, поскальзываясь на мощеной дороге и прикрывая руками зажженные свечи, торопились на рораты. Малициусу ничего не оставалось, как, пробормотав под успевший замерзнуть нос парочку ругательств, вернуться домой и мрачно сидеть у камина. Камин грел довольно скверно, и приходилось заворачиваться в одеяло и надевать огромные шерстяные носки, что каждый год исправно присылала ему бабушка из Моравии. Картину дополнял мягкий чепчик, потому как у мага мерзли уши и в целом вид у него получался не такой уж и черномагический. Малициус задергивал шторы поплотнее, дабы сие не увидели случайные прохожие, наливал в огромную кружку еще кипящий чай и строил планы на послерождественское время. Он просто ненавидел Рождество. В этом году Адвент выдался снежный и холодный. Продавцы уличных ярмарок, укутавшись в мохнатые шубы, еле-еле выдерживали до темноты, и, стоило загореться первому фонарю, как начинали торопливо собирать непроданный товар в огромные сумки. Священники в церквях надевали альбы и казулы (прим. — богослужебные облачения) прямо на верхнюю одежду и при долгих молитвах, отвернувшись от прихожан, тайком грели руки над свечами. Прихожане замечали, но ничего не говорили. Перед самым Щедрым Днем рядом с ярмарками появились огромные кадки с еще живыми карпами, и к концу дня вода в них подергивалась тонким льдом. Если бы кто-нибудь в эти дни посмотрел на Прагу с высоты птичьего полета, то он бы увидел сперва один лишь дым от множества печей, и только потом, сквозь него, разглядел бы редких прохожих, которые в такой холод спешили как можно скорее добраться до натопленных этими самыми печами комнат. Однако, пустынность улиц не должна была вводить в заблуждение — почти в каждом доме полным ходом шла подготовка к празднику. Хозяева присматривали рождественского карпа — главное украшение постного рождественского стола, пекли заранее множество видов печенья и суетились, суетились, суетились. Даже жители еврейского квартала с интересом косились на все эти приготовления, не забывая зажигать свечки на ханукии (прим. — светильника, который верующие иудеи зажигают в течение восьми дней праздника Ханука.) Наверное, только один человек во всем городе был недоволен и это был, разумеется, Малициус. Основной повод для недовольства составлял тот факт, что он никак не мог всем существом своим погрузиться в ненависть и с терпеливостью, свойственной всем великим злодеям, переждать столь раздражающее его время. Наколдовать пищу и дрова из ничего было не под силу даже такому великому магу, а потому время от времени обстоятельства вынуждали его выбираться из нагретого кресла, с сожалением оставляя рядом излюбленные носки и чепчик. Один из таких дней пришелся как раз на утро 24 декабря… Малициус тогда проснулся с еще более отвратительным настроением, нежели обычно. Стянув колпак, он наскоро влез в свой черномагический костюм (который, впрочем, ничем не отличался от не-черномагического), отточенным движением застегнул плащ, не менее черномагический, нахохлился в высоком воротнике и после небольшого колебания обвязался шарфом, что был прислан все той же заботливой бабушкой. Шарф был красный и, вопреки всем стараниям Малициуса, неизбежно сводил черномагичность его облика на нет, что, разумеется, испортило его настроение окончательно. Поморщившись, маг глубоко вдохнул и, не откладывая, выскочил на улицу. Несмотря на его опасения, там было безлюдно и даже тихо. Малициус уже собирался быстрым шагом пересечь небольшую площадь и добежать до еврейской лавки, которая была открыта даже на Рождество, как вдруг услышал громкий плачь. Плакала младшая дочка соседей, и это было слышно даже не улице. Застыв, Малициус представил себе, как ее крики разносятся по всему его теплому, уютному, мрачному, а главное — одинокому и тихому убежищу с таким любимым креслом у камина и зачитанным до дыр, но неизменно любимым томиком «Как наколдовать гадость и получить выгоду». Плачь, тем временем, получил продолжение — девочка выскочила на улицу и прокричала напоследок в открытую дверь, что ежели ей запрещают плакать дома, она продолжит на улице. Малициус, все так же неподвижно стоя на месте, ошалело наблюдал, как его шестилетняя соседка, деловито натянув шарф на нос, продолжила плакать. Судя по всему, она еще не вышла из того возраста, когда можно прореветь весь день и успокоится лишь к вечеру, с чувством на совесть выполненного долга, и с осознанием этого маг почувствовал, как его пробирает ужас. Холодок, родившийся где-то на затылке, пробежал по позвоночнику — его покойный и мрачный запланированный день обещал стать вовсе не таким. Нужно было что-то с этим поделать, ведь черные маги, особенно такие могущественные, как Малициус, так просто не сдаются и поэтому он, собравшись с духом, подошел к малышке. Увидев нависшую над собой высокую фигуру в черном с комичным красным шарфом, девочка от удивления на миг замолчала, а потом, с решимостью всех упрямцев мира, продолжила реветь. Малициус наклонился и, пытаясь вспомнить, как разговаривают с детьми, поинтересовался: — Девочка… эээ… Что ты плачешь? Что-то… эээ… стряслось? Не обратить внимания на такой прямой вопрос было нельзя и девочка прервала плачь, чтобы ответить через всхлипывания: — Стряслось! .. Да у нас… хмык… карпа нет! Кар-па! Папа его упустииииииил… — и она снова залилась слезами. Малициус так удивился, что даже забыл, что должен напускать на себя таинственный черномагический вид.  — Как упустил? — Рядом с наааабережной продавался… А папа купил, да он из рук выскользнул, а после в реееечку упал… А на нового, — девочка многозначительно шмыгнула носом, — денег нету! — Ну и что? — Недоуменно спросил маг, — Без карпа нельзя, что ли? Девочка вдохнула побольше воздуха и закричала свозь слезы: — Нельзяяяяяяяяяя! Это же Рождество, герр сосед! Рождествооооо! Без карпа нельзяяяяя! Малициус выпрямился и наморщил лоб. Дело принимало скверный оборот. Или эта малышка будет реветь под дверями и дома и испортит ему спокойный и мрачный вечер, или… — А что если я вам нового карпа куплю? — Снова наклонился к ребенку маг, — Ты перестанешь плакать? — Что? — Девочка широко раскрыла глаза, - Да, перестану! Только принесите карпа… Пожалуйста. — Принесу, непременно принесу! — Торопливо пообещал Малициус и выпрямился. Девочка последний раз шмыгнула носом, вытерла слезы и прошмыгнула во входную дверь. Малициус остался наедине с тишиной, пустынной площадью и опрометчивым обещанием купить карпа, которого, Голем его побери, надо еще и найти, накануне-то Рождества. Но не будь он самым могущественным магом Праги, если не справится с этой задачей! И Малициус отправился на поиски. Узкие улочки петляли перед ним, черномагические сапоги скользили по мостовой, крыши чуть ли не смыкались где-то над головой, а многочисленные лавки, обычно радующие разнообразием, все до одной были закрыты. В еврейских лавках карпов, разумеется, не было. На набережной, где обычно располагались две-три кадки с лениво плавающими в замерзающей воде жирными карпами, было пусто. Малициус перешел каменный мост и обежал все улицы на противоположной стороне реки, а потом вернулся обратно. Карпов не продавали нигде, мороз обжигал кожу и щипал уши, и стремительно начинало темнеть. Окна домов горели теплым светом, из труб валил столбом дым, на подоконниках горели дразнящие свечи и везде, наверняка везде уже жарились эти проклятущие карпы, потрескивая чешуйками, которые суеверные люди потом хранили в кошельке — чтобы деньги водились. — Где надо хранить эти чешуины, чтобы потом быстро найти карпа, сказал бы мне кто… — Еле шевеля замерзшими губами, пробормотал под нос Малициус. Холод начинал понемногу проникать и под черномагический плащ, и даже под черномагические сапоги, обхитрив бабушкины носки. Маг обходил улицу за улицей, все больше удаляясь от дома, морщился от пронзающего мороза и прикидывал, не отвалятся ли у него уши. Черный маг без ушей — как-то совершенно несолидно, кого потом будет волновать, что он самый могущественный в городе? Сияющие теплом чьи-то окна притягивали его все больше и больше, улицы петляли дальше и дальше, как вдруг, за очередным поворотом, Малициус увидел горящий мягким светом дверной проем. Не в силах противится, он, словно зачарованный, шагнул туда и остановился, наслаждаясь если и не теплом, то хотя бы отсутствием кусающего за уши мороза. Несколько блаженных секунд он не осознавал и не хотел осознавать, где находится, но после понял и не на шутку испугался. Маг находился в церкви. Многие на его месте бы посмеялись, но не Малициус. Малициус был опытным магом. Все колдуны знают опасность Пасхи, все избегают даже из дому выходить в этот день, но мало кто осознает, насколько опасным может быть и Рождество. Малициус был опытным магом и осознавал, а потому ему и в кошмарном сне не могло привидится то, что с ним произошло. В панике он уже хотел бежать, как вдруг услышал мягкий голос сзади:  — Сынок, как кстати вы пришли…. Будучи уверенным, что он точно попал в кошмар, Малициус медленно обернулся. Сзади стоял пожилой священник в пальто, накинутом на плечи поверх сутаны. В левой руке у него были еловые ветки, в правой трубка. Священник выпустил колечко дыма и продолжил: — Ну что вы застыли, будто на Содом с Гоморрой обернулись? Помогите мне с этими ветками. Малициус ошалело взял ветки. — Ну-ну, пожалуйста, отнесите их к первым лавкам, — священник показал трубкой вперед, — А я пока докурю. Не теряя ощущение кошмарного сна, Малициус прошел вперед. — Понимаете, — продолжал священник, повысив голос, — прихожане у меня охламоны… — Кто-кто у вас прихожане? .. — Обрел дар речи Малициус, положивший ветки на первую лавочку. — Охламоны, — спокойно повторил священник, — случится же такая оказия. Тот стоял в дверном проеме, прислонившись спиной к косяку, неспешно потягивал трубку, выпуская аккуратные колечки, и Малициус внезапно понял, что так просто он отсюда не уйдет. Все, происходящее с ним, показалось настолько нереальным, что маг с удивлением обнаружил, что смирился. Смирился с тем, что обегал полгорода, ища соседской девчонке карпа, а сейчас помогает священнику и все это происходит на Рождество. — …Давайте мы с вами их разложим перед алтарем, вот тут, а после обвяжем золотыми лентами, у меня сохранилось несколько, посмотрите, неплохие, да? .. Обвязывая веточки лентами, мягко поблескивающими в свете свечей, Малициус поймал себя на том, что негромко напевает под нос какой-то всем известный гимн. — …Вы знаете, эти охламоны отказались помогать украшать мне их собственный храм, — сквозь зубы, в которых были зажаты другая лента, проговорил священник и отрезал кусок для банта, — А все потому, что я для них неподходящий священник… Неблагодатный, если позволите выразиться… Курю, по вечерам играю в карты — не на деньги, не подумайте, но все же… Им сейчас подавай ханжу, который знай вещать с кафедры о скорби да последних временах, сколько ни тверди, что жизнь дар Божий и надо ей радоваться, все носом вертят… Малициус представил толпу одинаковых серо-серых скорбных прихожан, не желающих слышать о радости и с одинаковыми наморщенными носами, и неожиданно для себя расхохотался. — Вот и мне смешно, сынок. — Священник закрепил бант у основания свечи и вздохнул. Маг аккуратно подровнял обвязанные лентами веточки и осмотрел результат своей работы. Получилось красиво, он даже забыл, что не должен этому радоваться и спросил: — Вам, может… Мне может… Еще что-то надо сделать? Священник задумчиво осмотрел украшенный храм, а после достал откуда-то из полов сутаны часы и сверился с ними. — Вот что, сынок… А донеси-ка ты для фрау Шмид гуся. У меня времени нет, а ей тяжело будет, понимаете сами, гусь — это вам не воробей… Малициус приподнял бровь: — Фрау Шмидт? Гуся? Не карпа? — Гуся. Это моя кузина, сынок, а карпа ей доктор запретил. — Священник еще раз посмотрел на часы. Малициус уже и не пытался задумывать над тем, что делает. Покорно приняв из рук священника клочок бумаги с адресом его кузины, он прошел с ним до телеги, где лежала последняя примятая еловая веточка и огромный сверток. — Гусь. — Священник торжественно передал сверток в руки Малициуса, — А потом, после богослужения, можете зайти ко мне, у меня где-то была припасена бутылка отменнейшей настойки… И, разумеется, все прилагающееся, если вам не с кем отметить Рождество. Маг, с трудом соображая, что происходит, кивнул и растянул губы в подобии улыбки. Сверток с гусем оттягивал руки и он, сверяясь с клочком с адресом, побежал искать место назначения. Нужная улица появилась через три поворота. Переложив гуся в одну руку, Малициус (надо заметить, что холодно ему уже не было!) взял в другую клочок и осмотрелся в поисках нужной дверь. Увидев медную табличку с выгравированной надписью «фрау Шмидт», маг зажал бумажку в зубах и постучал. Через мгновение за дверью раздались приближающиеся шаги и спустя еще мгновение она со скрипом отворилась. Невысокая женщина, чуть старше священника на вид и отдаленно на него похожая, строго осмотрела нелепую фигуру Малициуса в длинном черномагическом плаще, красном шарфе, с огромным свертком в руках и зажатым в зубах клочком бумаги. Маг выплюнул бумажку и неуклюже представился: — Я… от вашего кузена, фрау Шмид… несу гуся… Вот. Возможно, слова «кузен» и «гусь» действовали на эту пожилую даму как заклинания, а возможно, она заждалась своего главного рождественского блюда, но как бы то ни было, фрау Шмидт вдруг радостно улыбнулась. — Ну надо же, в этом году вовремя! Малициус не нашел ничего лучше, кроме как пожать плечами и кивнуть. Фрау Шмидт выхватила у него из рук сверток с ловкостью, поразительной для ее лет, и исчезла в доме, прокричав на ходу, чтобы «милый юноша» зашел на минуточку. Малициус хотел было отказаться, как вдруг почувствовал аромат свежего печенья и теплого молока… И прошел в узкий коридор. Через минуту фрау Шмидт уже заботливо усаживала его в кресло, неуловимо напоминая при этом моравскую бабушку, наливала молока и выспрашивала, как у «милого юноши» дела и откуда он знает ее кузена. Малициус отхлебнул молока, и, в который уже раз за этот вечер, сделал то, чего не ожидал от себя — рассказал фрау Шмидт, как искал везде и везде этого треклятого карпа для соседского ребенка, промерз до самых костей и случайно зашел в церковь и вот принес ей гуся, а карпа все равно нет и… — Так что же вы сразу не сказали?! — Перебила его женщина. — Не сказал что? .. — Озадаченно посмотрел Малициус, которого совсем разморило от горячего молока и мягкого кресла. — Что вам нужен карп! Милый юноша, я же могу вам его дать, внуки каждый год присылают карпа с посыльным, а мне же запретил доктор и приходится постоянно выдумывать, куда же его девать, а тут вы и вам нужен карп! — И с этими словами фрау Шмидт унеслась куда-то. Малициус поперхнулся молоком. Он не хотел себе в этом признаваться, но кошмарный сон оборачивался чем-то совершенно иным. — Милый юноша, вот он, карп! — Женщина быстрым шагом зашла в комнату и показала очередной сверток, правда, поменьше, чем с гусем, — Возьмите его и поторопитесь, а то ведь карпа еще и испечь полагается, а времени осталось совсем мало… Маг посмотрел широко раскрытыми глазами на кружку молока у себя в руках, на сверток и на фрау Шмидт, а потом снова на кружку. Залпом допил молоко, кивнул женщине, взял сверток и поспешил к выходу. — С… Спасибо за карпа! — После секундного замешательства крикнул «милый юноша» и захлопнул за собой дверь. Времени оставалось совсем мало. Малициус потом не помнил, как он бежал через все эти улицы, пытаясь найти как можно более короткую дорогу к дому, как прижимал к себе сверток с карпом и как на целых полчаса забыл о своих черномагических опытах, о книгах «Навреди ближнему своему» и «Как наколдовать гадость и получить выгоду», о том, что пошел на эту авантюру только чтобы не лишить себя спокойного вечера в тишине… Он просто бежал и думал только о том, как бы не опоздать, как бы принести карпа вовремя. Когда спустя несколько часов после разговора с соседской девочкой, она, услышав громкий нетерпеливый стук, отворила ему дверь, маг просто улыбнулся, уже не натянуто, и протянул ей сверток: — Это карп. Я принес. Девочка схватила сверток, обернулась назад и закричала  — Мааам, сосед карпа принес! А ты говориииила, что он мерзкий колдун и только и знает, что порядочным людям пакостить, а он карпа принес! Герр сосед… Когда девочка обернулась, чтобы поблагодарить Малициуса, его уже не было. Маг уходил прочь от дома, погруженный в свои мысли, и где-то вдалеке соседская девочка кричала в пустоту «спасибо, герр сосед», а он шел вперед, не замечая мороза. На какое-то короткое время Малициус впервые в жизни подумал, что, возможно, очень многое в этой жизни скрыто от его просвещенного черномагического ума. Со странной для себя ностальгией вспомнил он пожилого священника с «охламонами», его кузину и приглашение на отменнейшую настойку… Спокойствие и тишина собственного дома показались ему вдруг неизмеримо скучными и он шел вперед, еще не зная, какие сюрпризы принесет эта ночь. Когда-то Малициус думал, что ненавидит Рождество.