***
Проснулся Лукас от того, что самолет сильно трясло и кренило то в одну сторону, то в другую, а бортпроводница что-то вещала по громкоговорящей связи. Проморгавшись и прислушавшись, он успел ухватить только конец сообщения, — да и то уже на немецком — что самолет вынужден совершить экстренную посадку в ближайшем аэропорту. — Простите… мисс, — обратился он к своей соседке, что сидела, вцепившись в подлокотники своего кресла, и явно кому-то молилась, даже не замечая прилипших к щеке медно-рыжих прядей. — Что происходит? — Ураган или снежный буран какой-то, было не очень хорошо понятно. Нелетная погода, одним словом, — словно найдя способ отвлечься от только что полученных известий, женщина отпустила несчастное кресло и переключила все свое внимание на собеседника. — Причем это стихийное бедствие началось совсем внезапно и, как она сказала, синоптики заранее ничего подобного не предвещали. Поэтому у них не было выбора, кроме как запросить ближайшие аэропорты о подготовке экстренной посадке. Отвечать омега не стал, ибо хотел вначале собраться с мыслями. Паниковать в его планы пока еще не входило — и, возможно, не входило вообще — но и оставить все просто так, как есть, без анализа, тоже было нельзя. Омега выглянул в иллюминатор — за ним все было так черно, что разглядеть что-либо не представлялось возможным. К тому же, громко барабанил по стеклу иллюминатора и обшивке самолета проливной дождь, что ухудшало видимость еще сильнее. — Экстренная посадка, значит, да?.. Тихий, едва слышный шепот был наполнен странной тревогой, исходящей откуда-то из глубин подсознания, и Альтманну никак не удавалось избавиться от нее. Даже не смотря на то, что Lufthansa была одной из известнейших и лучших авиакомпаний в мире, даже несмотря на то, что персонал здесь был обучен очень хорошо, даже несмотря на сообщение бортпроводницы о том, что один из аэропортов ответил на их запрос, и что вскоре они приземлятся. В очередной раз парень мысленно выругался на отца, его дурацкую и, самое главное, столь неожиданную затею. С самого начала путешествие не задалось: сначала проблемы с внезапным отпуском на работе, едва не закончившиеся его увольнением; затем проблемы при регистрации — то сканер на таможне упорно показывал, что у него в багаже какие-то запрещенные предметы, из-за чего пришлось вытряхивать все сумки чуть ли не до основания и потом в спешке все это укладывать обратно в зале ожидания; то приборы не хотели считывать данные с посадочного талона, то вышла неразбериха с номерами мест уже в самом самолете… Но самое главное во всем этом хаосе было то, что билеты Херман прислал на эконом класс, и Лукасу пришлось срочно менять их на билеты в бизнес-классе, доплачивая, наверное, половину их стоимости из-за такого малого срока — потому, что путешествовать он любил с максимальным комфортом, и считал, что лучше доплатить часть суммы и лететь в относительной тишине и спокойствии, чем жадничать и лететь в толкотне и вони сотни человеческих тел. К тому же, ко всему вышеперечисленному еще и пришлось перенести дату перелета на один день вперед, что могло предвещать проведение главного дня в жизни где-то в неизвестности. И вот теперь еще одно приключение на его голову… — Это хорошо, что они еще не успели покинуть территорию страны, — жарко зашептала соседка ему в ухо, прерывая мрачные размышления о своем невезении. — Находись мы сейчас прямо над океаном, было бы намного хуже. Так что, можно сказать, нам еще очень… Договорить она не успела потому, что самолет начал резко опускаться вниз. Женщина громко взвизгнула и вцепилась мертвой хваткой в руку омеги, который сам от неожиданности и крика соседки вцепился в подлокотники кресла. — «Повезло, как же», — с тоской подумал он, слушая как бортпроводница пыталась успокоить встрепанных и перепуганных пассажиров и говорила, что пилоты наконец-то начали приземление. — «Застрять в Сочельник неизвестно где».***
Неизвестным городом оказался Нью-Йорк. Лукас понял это не только по табличкам и большому электронному табло, расположенным в аэропорту — но так же из слов сотрудников авиакомпании, собравших всех пассажиров в одном зале. А так же то, что экстренная посадка — это не самая худшая новость за вечер. Худшей новостью оказалось то, что по сообщениям синоптиков, буря будет продолжаться еще достаточно долго — от нескольких часов до суток, так что вылет откладывался на неопределенный срок. В толпе тут же поднялось волнение из-за того, как же теперь быть; вслед за взрослыми этому же волнению стали поддаваться и все дети — от мала до велика — заливаясь дружным ревом, из-за чего их незадачливые родители начали пытаться успокоить своих чад. И ближайшие полчаса все силы сотрудников авиакомпании и аэропорта ушли только на то, чтобы всех успокоить — что детей, что взрослых. От слишком громкого шума и суматохи у омеги разболелась голова, и большую часть этого времени хотелось заткнуть уши ладонями, чтобы ничего не слышать — и сдерживал он себя от этой детской реакции одной лишь силой воли. Не менее сильным оказалось желание сесть, обхватить руками колени и выть, как раненый волк, в такт плачущим детям — но омега понимал, что желание это совсем не его, что оно было навеяно эмоциональной подавленностью толпы, не знающей, что теперь делать. Альтманн тоже был в растерянности: ни родственников, ни друзей в Нью-Йорке у него не было, да и не могло быть — он никогда здесь не жил, в соцсетях не общался, так что связям и возникнуть неоткуда было. А перспектива провести в шумном аэропорту целые сутки без душа и нормального сна наверняка отталкивала любого. К счастью, авиакомпания, вероятно спонсируемая в этой экстренной ситуации государством или каким-то богачом, взяла всю ответственность на себя и пообещала развезти всех незадачливых и перепуганных пассажиров по ближайшим гостиницам и оплатить номера. А может быть, такая щедрость была вызвана лишь из-за праздника. В толпе тут же поднялось новое волнение, но эмоциональный поток был уже совсем другим — более предвкушающим, скорее, чем напуганным. Но Лукас предпочел пока что подождать с радостью — кто знает, какие еще сюрпризы сможет преподнести это кошмарный день? Вместо этого он прислушался к тому, что говорят сотрудники авиакомпании, после чего начал лихорадочно искать свой посадочный талон и документы, которые и хотели видеть работники, и благодаря этому первый прошел «регистрацию» и стал тихо ждать, когда же работники закончат эту процедуру и с остальными. К счастью, ожидание было недолгим — работники справились со своей задачей буквально через полчаса, при этом сразу разделяя пассажиров на несколько небольших групп. Выслушав новые указания работников, Лукас вместе со своей группой последовал за одной из бортпроводниц к выходу. Та провела их через стойку регистрации к выходу из аэропорта, где сообщила, что скоро прибудет несколько вызванных автобусов. — Кажется, экстренную посадку совершил не только наш самолет, — услышал он знакомый голос пугливой соседки-беты по бизнес-классу. — И вероятнее всего, ехать нам придется вместе до отеля. Как и прежде, омега не удосужился ответить ей, снова лишь натягивая свой шарф как можно выше. Женщина же явно не была смущена такой реакцией и продолжила рассказывать какую-то историю с куда большим энтузиазмом, чем летела в самолете. Ее прямоугольные очки то и дело сползали с носа от веселья, и Альтманна уже немного начала раздражать ее то и дело мелькающая и поправляющая их рука. — О, а вот и автобусы! — воскликнула она в тот момент, когда парень уже хотел было попросить ее заткнуться, чем и спасла себя. С облегчением выдохнув, Лукас поспешил к подъехавшему к ним автобусу, торопясь избавиться от назойливой болтуньи, однако сделать это оказалось непросто — даже в салоне автобуса та, в итоге, умудрилась стать его соседкой — а ведь он два раза пересаживался, чтобы не слышать этот безостановочный словесный поток. Но потом ему просто надоело — да и неприятно стало, когда остальные пассажиры начали странно на него коситься. Так что пришлось терпеть всю недолгую поездку и молить Бога, в которого омега не верил, чтобы их номера по воле случая не оказались по соседству. К своему удивлению он заметил, что они проехали два стоящих рядом отеля, а затем еще один. — Не удивляйся так, — внезапно тихо посоветовала женщина, прижимаясь к нему всем торсом, отчего парень вздрогнул. — Они разделили нас по талонам, и те, кто были в эконом-классе, попали в гостиницы попроще — те первые две, что мы проехали. Третья гостиница слишком дорогая, и им просто невыгодно будет заселять нас в нее, — словно чувствуя недовольство Лукаса, вызванное вторжением в его личное пространство, бета хмыкнула и отодвинулась. — И нам, пассажирам бизнес- и первых классов, достанется гостиница немного получше и посимпатичнее, чем им, но и не Хилтон, конечно. Лукас и сам это понял, когда автобус прибыл на место, и здание предстало перед его глазами. «La Guardia Plaza Hotel» — большими позолоченными буквами было выведено на черной табличке, висящей на кирпичной стене перед отелем, а так же на электронных табло, висящих на боковых корпусах отеля.***
Внутри отеля было тепло, светло и чисто. Лукас сразу же расслабился, едва оказавшись внутри — мебель и обстановка были расставлены со вкусом, и не было никакого дискомфорта; и даже блестящие серебристые панели на и за стойками регистрации не портили эту картину. Может быть, так на нем сказывались усталость и шок от пережитого за весь день стресса, боль в левой руке из-за цепкой хватки болтливой соседки, приятная тишина после шума аэропорта и взволнованной толпы, нежелание ждать очередного сюрприза от Судьбы — а может и все вместе взятое. Ему было все равно — главное, что он наконец-то мог перестать нервничать по причине и без. Поэтому сейчас он стоял в очереди на регистрацию и терпеливо ждал, когда она закончится. И помогали ему в этом аквариумные рыбки, за движением которых он лениво наблюдал. — Добрый вечер, сэр, — улыбнулась ему молодая девушка-администратор, но ее улыбка, как и взгляд, были слишком холодными для такой работы. — Добро пожаловать в наш отель. Ваши документы, пожалуйста. И вашей семьи, если вы не один. — Вот, прошу, — протянул он ей заранее приготовленный паспорт. — Я один. — Хорошо, тогда я сейчас… — девушка прервалась, когда внезапно заморгал, после чего погас весь свет. Кто-то громко вскрикнул в толпе — и омеге даже почудилось, что это была та самая бета, с которой ему не посчастливилось быть соседом в самолете; его руку тут же охватила фантомная боль, и он принялся с усилием ее тереть, чтобы избавиться от нее. Несколько секунд еще царила полная темнота, из-за которой уставший народ начал поднимать новую волну волнения. Но разгореться недовольство не успело — над головами снова вспыхнули лампы, освещая облегченно вздыхающих людей. — Эй, Ханна, — тихо позвала одна из работниц свою коллегу, после чего быстро начала шептать ей что-то на ухо, пока некоторые мамаши пытались успокоить раскричавшихся-таки детишек. — Прошу прощения за причиненные неудобства, — все с тем же ледяным спокойствием сказала девушка, которая до этого обслуживала Лукаса, вставая со своего рабочего места. — С моря подул штормовой ветер, и электричество отключилось, но появилось снова, поскольку у отеля есть свой генератор. Однако компьютерная сеть все еще не восстановлена, — она сделала небольшую паузу, явно что-то обдумывая. — Те, кто уже успел пройти регистрацию и получить ключи, могут проследовать за портье к своим номерам. Остальных же мы просим немного подождать. В толпе послышались недовольные тона, но перечить персоналу или покинуть гостиницу никто не решился — теперь было отчетливо видно и слышно, как воет шквальный ветер за окнами, по стеклу барабанят капли долетающей с океана воды, дождя и льда и гнутся к земле деревья. Десять минут ожидания работники о чем-то тихо спорили между собой, пока одна из девушек просто не ушла в какую-то подсобку и не принесла оттуда большую и старую регистрационную книгу. — Что за дурацкий амбарный способ, — произнесла, почти что прошипела та, которую назвали Ханной — но так, чтобы будущие постояльцы ее не слышали. — Это же сколько времени займет! — У нас нет выбора, — ответила ей другая, задумчиво крутанув ярко-розовый локон. — Подумай об этих людях, о том, какой страх и стресс они пережили. Многие из них, может быть, должны были завтра встречать Рождество с семьей, а у кого-то наверняка сорвалась важная встреча или сделка. — Петра, ты слишком добра и наивна, — вздохнула Ханна, качая головой. — Но если ты так хочешь, то будешь заниматься всем этим геморроем сама. А я пока схожу, проведаю наших «мастеров» — погляжу, чем эти оболтусы там занимаются. Но перед этим каждая девушка по памяти записала в книге какие номера уже успели заселить. — Хорошо, — кивнула Петра и обратилась уже к толпе: — Мы нашли выход из ситуации и теперь можем продолжить регистрацию. Поэтому, пожалуйста, встаньте все в одну очередь и подходите по одному. Те, кто с семьями, тоже могут подходить по одному — просто предоставьте вместе со своими документами и документы родственников. «Уставший» народ быстро оживился — началась толкотня, длившаяся минут пять, и споры о том, кто чье место занимает. Омега благоразумно помедлил, чтобы случайно не нарваться на подобный ненужный спор и, дождавшись пока каждый найдет себе место, пристроился в конец очереди. Но с удивлением заметил, что такое решение принял не он один. — Боже, ну что за идиотский день такой… — горестно выдохнула женщина перед Лукасом, и тот с ужасом понял, что это его болтливая соседка. Обернувшись, бета буквально расцвела, увидев знакомое лицо, в то время как Лукас мысленно пытался вытолкать ее как можно дальше за пределы гостиницы. — Вот так совпадение! Я так понимаю, что ты тоже один летел? — она с любопытством окидывала взглядом мрачно смотрящего на нее парня, явно не замечая его недовольства. — Значит, мы можем быть и соседями по номерам! Вот было бы здорово! Только представь — мы могли бы болтать обо всем подряд до самого утра! — Боже упаси иметь такую сумасшедшую соседку, — озвучил кто-то из впередистоящих мысли Лукаса, за что тот был несказанно благодарен ему — внимание женщины сразу переключилось на несчастного. Светловолосый мужчина, что стоял прямо за Лукасом и завершал очередь, тихо засмеялся в кулак, но парень не понял значения этого смеха. Но омеге почему-то стало немного не по себе, когда он учуял в мужчине альфу — словно это был знак, что конец еще совсем не скоро, и все только начинается. И это пугало.***
Оказавшись в своем номере, Лукас первым делом повалился на большую двухместную кровать и распластался, раскинув руки и ни о чем не думая. Впору наконец-то было радоваться — поскольку номер он получал одним из последних, то ввиду занятости к тому моменту всех одноместных номеров, ключи ему в единичное пользование выдали от двухместного. Да еще и номер — люкс! Ко всему прочему, это избавляло его от нежелательного соседства с той сумасшедшей бетой, что было, пожалуй, лучшей новостью за вечер. Повалявшись в тишине какое-то время, парень все же заставил себя встать и принять душ, в котором провел, наверное, не меньше часа, переодеться в чистую одежду и подняться в ресторан на верхнем этаже. Конечно, в отеле было и небольшое кафе на первом, но там было приятнее завтракать, нежели ужинать, если верить буклетам; а о том, чтобы посетить ресторанчик на соседней улице, не было и речи из-за погоды. В помещении было довольно людно, но непривычно тихо — несколько взрослых семейных пар да компания молодежи. Прямоугольной формы зал был окрашен в кремово-бордовые тона, что тоже действовало успокаивающе и не раздражало глаза. Окинув взглядом свободные места, омега выбрал столик у окна, в самом углу помещения, подальше от молодняка. Открывать меню пришлось с опаской — кто знает, вдруг еще один сюрприз этого дня будет заключаться в ценах? — но к своему облегчению обнаружил, что цены здесь совершенно не астрономические, а приемлемые даже для простых смертных. Внимательно прочитав названия и состав всех предлагаемых блюд, а так же выслушав мнение и советы официанта, он выбрал себе один из вегетарианских салатов и минеральную воду, а на десерт — черный чай и чизкейк. Приняв заказ, официант вежливо поклонился и покинул клиента, оставив его наедине с самим собой. Однако столь желанное уединение длилось недолго — пять минут спустя рядом прокашлялись, привлекая к себе его внимание, и спросили разрешения присесть. Удивленно вскинув бровь, Лукас мельком окинул взглядом зал — народу стало немного больше, но свободных столиков оставалось еще вполне достаточно, после чего поднял вопросительный взгляд на мужчину. В ответ ему была озвучена та же причина, по которой он сам «забился в угол» — шум, издаваемый прочими посетителями. Понимая желание мужчины поужинать в тишине, он кивнул. Этот человек ему сразу не понравился — еще там, в холле — слишком уж чистым, вежливым и приятным он показался, хотя и был лет на пятнадцать старше, а значит, просто лучше воспитан. «Щёголь» — так про себя окрестил альфу Альтманн. Пока омега смотрел на бушующую за окном бурю, мужчина успел сделать заказ и начал что-то писать в своем блокноте. Лукас рад был, что тот не пытается завести разговор или приставать — велик шанс был оказаться посланным на три буквы. — Прошу, сэр, — сказал подошедший к их столику уже в третий раз официант. — Ваш заказ. Омега уже хотел проявить вежливость и высказать слова благодарности за быструю работу, но проглотил их до того, как они успели сорваться, ибо вместо салата и стакана минеральной воды перед ним стояла бутылка дорогого вина и два бокала. Онемев от изумления, он перевел взгляд с бутылки на официанта, после чего на довольно улыбающегося блондина, и снова на официанта, по-прежнему не произнеся ни слова. — Прошу прощения, сэр, если заказ вашего… друга вам не понравился, — увидев холодную ярость в глазах Лукаса, побледневший официант запнулся от неожиданности, резко сменив белый цвет лица на ярко-красный. — Желаете заказать что-нибудь другое? — Я желаю, чтобы вы немедленно унесли эту гадость и принесли мне мой заказ, — парень явно удивился, услышав в ответ холодную, но спокойную речь. — Пить вредно, как и курить. — Хорошо-хорошо, — вмешался альфа, обаятельно улыбнувшись омеге и успокаивающе официанту. — Принесите его заказ, а бутылка пусть все-таки останется — как украшение этого чудесного вечера. Официант дернулся корпусом вниз, изображая поклон, и поспешил удалиться. — Какой еще, к черту, друг?! — Лукас недовольно посмотрел на своего «товарища», готовый в любую же секунду встать и пересесть, лишь бы никому не давать повода усомниться в том, что он абсолютно нормальный. — Какого, к черту, «чудесного» вечера?! Это худший день в моей жизни! — Штефан Гёддемайер, рад познакомиться, — блондин протянул руку для рукопожатия, словно ничего из ряда вон выходящего и не произошло. — «Историк», доктор исторических наук, изучаю историю и культуру средних веков. Но так же понемногу начинаю углубляться и в изучение истории древних народов, — он снова ослепительно улыбнулся, даже и не думая убрать руку, хотя презрительно-брезгливый взгляд омеги красноречиво говорил о том, что ему совсем не хочется к ней прикасаться. — А на счет вечера… Думайте о том, что худший день в вашей жизни закончился и наступил лучший вечер. Нельзя быть таким хмурым в Сочельник. С минуту парень раздумывал над тем, как бы повежливее послать этого человека. — Лукас Альтманн, — все же преодолев сомнение, представился он и пожал сухую и горячую ладонь альфы, автоматически переходя на родной немецкий язык и размышляя, что подобную необычную фамилию можно встретить крайне редко. Как бы сильно не отталкивал его этот человек, историю он любил всегда — и встречу с настоящим доктором исторических наук можно было считать приятным сюрпризом. — Помощник дизайнера в компании по производству модной одежды. — Хоо, — протянул Штефан, явно оставшийся довольным таким положением собеседника. — Теперь понятно, что Хельга в тебе нашла. Любишь моду? — Нет, мне она безразлична, хоть и приходится так одеваться и следить за новинками. Но для меня все равно главное, чтобы вещи были удобными, а не модными. И я не знаю, о ком вы говорите, — равнодушно пожал плечами Лукас. Некстати вспомнилась недавняя сцена в холле, когда Штефан внезапно засмеялся, сбивая омегу с толку. — Может, перейдем на «ты»? — предложил альфа, продолжая улыбаться парню. — А говорил я про твою соседку по автобусу. Как я понял из ее рассказа, вы и в самолете вместе летели? — Она тоже историк? — Нет, она ученый-археолог — проводит раскопки и первичную оценку найденных реликвий, — покачал головой мужчина. — Хоть прежде я с ней виделся всего два раза за все годы, да и то по работе, мы успели подружиться. Она не такой уж и плохой человек, как ты думаешь. Лукас понял, что это был намек на ту сцену, о которой он только что вспоминал — а так же то, что Гёддемайер сумел как-то раскусить, что омега думал точно так же, как и тот недотепа, что высказал свои мысли вслух. Но так же он ощутил небольшой прилив уважения к этой женщине и осознал, что ее слова про «болтать до самого утра» действительно могли оказаться не так уж и далеки от истины — говорить он не любил, а вот слушать что-то из мировой истории мог часами. А уж она-то, с ее-то профессией, смогла бы рассказать ему много интересного… Впрочем, Штефан тоже; и Лукас предпочел бы слушать истории, рассказанные его мягким и успокаивающим баритоном, чем громким и надрывным голосом той беты. — Вам бы подошла роль диктора на телевидении, — решился озвучить он то, к какому выводу пришел. — Особенно в озвучивании исторических фильмов. Ответить альфе помешал вновь подошедший официант. Шел он с опаской — но увидев, что клиент уже успокоился, немного расслабился. Быстро расставив оба заказа на стол, он откупорил бутылку вина и разлил его по бокалам, после чего снова коротко поклонившись, оставил их наедине. — Ты уж извини, что так внезапно с этим вином получилось, — неожиданно извинился историк, и Лукас удивился, с какой искренностью тот говорит. — Пришлось импровизировать. У тебя просто такое несчастное выражение лица было, вот и подумал — летел, небось, к семье, думал, что встретишь Рождество с ними, а в итоге застрял в этом отеле на неопределенный срок. Вот и захотелось мне составить тебе компанию — но учитывая неудачный опыт Хельги, побоялся, что ты сразу же меня пошлешь… — Слишком много болтаешь, — оборвал его омега. — Я люблю тишину и покой, а болтовни мне и на работе хватает. Так что, будь добр, заткнись, — парень усмехнулся, получив утвердительный кивок. — Про семью ты почти угадал — но будь моя воля, никуда бы не летел. Но вышло так, как вышло. Какое-то время они молчали. Лукас жевал свой салат, а Штефан почему-то не торопился браться за свое мясо. Вместо этого он, подперев щеку ладонью, не отрываясь смотрел на омегу. — Что? — наконец не выдержал омега, хотя и не заметил, чтобы альфа принюхивался к нему. — Если пытаешься меня таким образом заставить пить, то знай — пить я не буду. А если тебе не дают покоя гормоны, то найди себе другого кандидата для обольщения — со мной такие финты не пройдут. — Ты ненавидишь Рождество? Почему? — Первый вопрос историка прозвучал как утверждение, и это очень не понравилось парню — он не любил чувствовать себя раскрытой книгой перед другими людьми. — Ты бы понравился моему отцу. Он сам никогда не пил, и других подталкивал к этому же. — А ты бы понравился моему отцу — он постоянно прикладывается к бутылке, — вторил ему Альтманн. — С чего ты взял, что я ненавижу Рождество? — Обычно об этом празднике отзываются с теплом и радостью, а не с тоской и безысходностью, как ты, — грустно улыбнулся Гёддемайер. — А я тоже вообще-то не пью. Отец всегда был для меня своего рода героем, так что я почти во всем стараюсь следовать по его стопам. Вот только университет и профиль выбрал совсем другой — мой отец был учителем. — Дай-ка угадаю, — Лукас отложил уже ненужную вилку в сторону и взялся за салфетку. — Он был учителем истории. — Литературы, — поправил Штефан, устремляя задумчивый взгляд куда-то в окно. — Но всегда любил и восхищался мировой историей, культурой древних народов… и с раннего детства мне рассказывал всякие истории, легенды, мифы, а позже — и исторические данные. Думаю, ему всегда хотелось быть учителем истории. — Странно, что он им не стал, в таком случае, — омега невольно обратил внимание на то, что альфа говорит о своем отце в прошедшем времени, но не стал уточнять по какой причине — понемногу этот человек начал из «щёголя» превращаться в приятного собеседника, и омрачать эту беседу не хотелось. Хотя парень предполагал, что так или иначе она таковой станет. — Какое счастье было бы, если бы и Манес* тоже был учителем. Хотя, полагаю, от него все дети в страхе разбегались бы, — мрачно пошутил он. — Так ты из-за своих родителей ненавидишь Рождество? Может, стоило бы простить их? Все же это семейный праздник, и отмечать его… — У кого-то только Сочельник и Рождество, а у кого-то еще и день рождения, — хмуро выплюнул Лукас и отвернулся. Думать об этом совсем не хотелось, но из-за разговоров Гёддемайера и его умения забалтывать собеседника и открываться ему, достичь желаемого никак не получалось. — Так себе подарок, скажу я тебе — застрять посреди бури в чужом городе. — Так у тебя завтра день рождения! — глаза Штефана заблестели, когда он вскочил со своего стула и сжал в своих кулачищах ладони собеседника. — Это же просто чудесно! — Пусти! Пусти, я тебе сказал! — зашипел омега, пытаясь освободиться от захвата. Он смотрел прямо на альфу, но при этом пытался украдкой зацепить взглядом еще и вилку, попутно пытаясь вспомнить, что ему будет, если он проткнет ею длинные ручищи историка. — Для меня это худший день в году, понял? Так что отвали. То ли от неожиданного толчка, то ли от разочарования, но Штефан освободил его ладони и опустился обратно на свой стул. Вот только по выражению его лица парень догадывался, что последним тут и не пахло. — И сколько же тебе исполняется? — задал новый вопрос Гёддемайер. Лукас вдруг понял — он ошибался на счет Хельги. Настоящим словесным монстром в этом здании была не она, а Штефан. Если бета просто раздражала своей болтовней, то альфе, по неизвестной причине, хотелось ответить. — Двадцать пять, — нехотя произнес он и, увидев новую волну возбуждения в глазах мужчины, предупредил: — Лучше даже не пытайся. Скажешь еще хоть что-то про мой день рождения, и я воткну вилку тебе в руку. Будешь и дальше пытаться достучаться — воткну уже в глаз. Усек? — он хмуро посмотрел на официанта, что покрылся бурыми пятнами, пока ставил на стол чай и два десерта, после чего вздохнул. — Лучше расскажи парочку каких-нибудь историй. Он облокотился на руку, как Гёддемайер недавно, и стал слушать истории мужчины, с удовольствием смакуя хороший черный чай. Может быть, вечер Сочельника и правда выдался не таким уж плохим, много позже думал он.***
Возвращался в свой номер омега уже около полуночи, уставший, но вполне довольный — как он и предполагал, Гёддемайер оказался потрясающим рассказчиком, которого можно было слушать часами. Жаль только, что ушел раньше, сославшись на усталость, но перед этим успев рассказать, что летел в Европу из Канады, где был в очередной командировке. Задерживать его Лукас не стал, хотя и отпускал с небольшим сожалением — хотя Штефану знать этого не стоило: прицепился бы как клещ, да так, что и не отцепить было бы. Впрочем, сам он тоже покинул ресторанчик уже через десять минут, и готов был поклясться в том, что слышал вздох официанта, что обслуживал их, сделанный с невероятным облегчением. Выйдя на нужном этаже, он сначала немного поплутал по коридорам, прежде чем нашел свой номер, и уже сам с облегчением вздохнул, переступив порог покоев… когда увидел включенный свет, чужую сумку на кровати и звуки льющейся воды из ванной. Остолбенев от неожиданности, он не успел решить, что лучше — вызвать охрану или попробовать поговорить с незваным гостем лично, как звуки воды затихли, а сам вторженец предстал перед ним во всей красе меньше, чем через минуту. — Лукас? — выйдя из ванной в белом гостиничном халате и, суша волосы таким же белым, махровым полотенцем, обалдело спросил… Штефан Гёддемайер собственной персоной. — Что ты делаешь в моем номере? — не менее ошалело поинтересовался у него парень, едва сдерживая себя от того, чтобы не сказать историку пару «ласковых». Вместо ответа альфа задумчиво посмотрел мимо омеги, куда-то в сторону распахнутой входной двери и, странно усмехнувшись, подошел к прикроватной тумбочке, подобрал с нее что-то и кинул парню. Тот быстро среагировал и поймал точно такой же ключ, что был у него, и сейчас торчал в двери. Несколько секунд Лукас молчаливо созерцал ключ, что призывно блестел в его руках, пока до него, наконец, не дошло. Яростно зарычав, как безумный зверь, он опрометью кинулся к двери — его безграничное терпение трещало по швам от событий этого проклятого дня, как трещит по швам старый мешок, в котором долгое время копился всякий старый и ненужный хлам. — Лукас! — только и успел вскинуть руку Штефан, тогда как парня уже и след простыл. Забыв про лифт, он стремительно мчался вперед, не сдерживая свою ярость и прыгая через несколько ступенек сразу, что грозило ему серьезными травмами, если он поскользнётся — не дай, конечно, Бог. Но к счастью, преграда была успешно преодолена без травм и случайных жертв, и наш бравый герой выскочил в холл, тут же подскакивая к стойке администратора, за которой заливалась горькими слезами девушка с розовыми локонами, что регистрировала их. — С меня хватит! — стукнув обоими кулаками по столешнице и оставив на ней ключ, как доказательство вины, яростно прорычал он, напугав еще сильнее и без того взвинченную сотрудницу, отчего та зарыдала пуще прежнего, с ужасом смотря на него сквозь пальцы. — Проблемы с регистрацией и местом в салоне самолета, экстренная посадка и стихийное бедствие, вынужденность застрять здесь на неопределенный срок, так теперь еще и обман персонала! С меня хватит событий для одного сраного дня!!! — Обман? Петра, о каком обмане он говорит? — пыталась выпытать истину у своей коллеги Ханна, но та лишь мотала головой и что-то бессвязно бормотала себе в ладони, не в силах поднять головы. — Она!.. — попытался «объяснить» все омега, но был остановлен неожиданно появившимся за его спиной Штефаном — мужчина просто схватил беснующегося парня поперек тела одной рукой, а другой зажал рот. — Простите дорогие дамы, за неудобства, мы уже уходим, — сбиваясь и пытаясь удержать в своих объятиях вырывающегося парня, объяснил он, отступая медленно, шаг за шагом. — Она!.. — задыхаясь, снова взревел Лукас, когда смог-таки вырваться на свободу и ткнуть пальцем в сторону Петры, отчего та громко хрюкнула в такт обращению. — Она пообещала мне номер в единичное пользование! А поселила с каким-то незнакомым мужиком!!! — Просто недоразумение. Но мы его уладим, да, Лукас? — снова схватив парня и утаскивая за собой в сторону лифтов, надавил на него Гёддемайер. — Простите за этот бардак! — обратился альфа уже к работницам ресепшена, после чего втолкнул отчаянно сопротивляющегося «друга» в лифт, где на мгновение отпустил. Омега первым делом отпрянул от него подальше, но не успел он и рта раскрыть, как тот был смят в жестком и требовательном поцелуе. — Какого хрена ты творишь?! — возмутился он, с силой отталкивая от себя мужчину, который воспользовался этим и нажал на кнопку нужного им этажа, после чего снова попытался взять в плен парня, так ничего и не объяснив. Но не тут-то было — готовый к новой атаке обезумевшего историка, Лукас вскинул правую ногу, намереваясь ударить того между ног, чтобы остудить, но его нога была ловко перехвачена на полпути и закинута на бедро мужчины. — Ах так, — разозлился он и, недолго думая, схватился обеими руками за поручни, чтобы опереться, и пустил в ход вторую ногу, которая была так же перехвачена. И не успел Альтманн очнуться, как Гёддемайер вклинился между его ног, вжимая всем телом в стенку лифта. — Сволочь! Пусти меня! Но одна из рук, которой он намеревался заехать обнаглевшему мужчине по морде, вынуждена была сменить траекторию и вцепиться во влажный от стекающей с волос воды ворот его рубашки, когда лифт заходил ходуном от непредназначенных для него действий. Штефан тут же воспользовался моментом, снова принимаясь целовать парня в губы, но уже куда мягче и нежнее, позволяя своей страсти выплеснуться наружу. И даже когда лифт, лишь чудом не вставший на одном из этажей, добрался до нужного, не желал отпускать его еще какое-то время. — Отвали! — в очередной раз попытался отпихнуть подальше альфу омега, но опять безрезультатно. Он мог только рычать и пинаться, пытаясь вырваться, пока Гёддемайер тащил его, скрученного, в их номер. Но даже чувствуя превосходство мужчины в силе, не оставлял попыток вырваться на свободу — так же, как птицы стараются вырваться на волю из клеток, а дикие звери из ловушек охотников. И, когда они оказались уже в номере, ему это удалось — альфа, одной рукой удерживающий строптивого омегу в своих тисках, ослабил бдительность, пока пытался закрыть дверь на ключ, и Лукас сильно пнул его в колено, отчего оба тут же повалились на пол. В тот момент, когда историк рухнул на него всей своей массой, Альтманн и пожалел о своей затее с вырыванием. И пока омега пытался собрать себя и свои мысли воедино, капкан, а точнее дверь, уже была закрыта на ключ. Утробно зарычав, Лукас предупреждающе сверкал глазами, пока отползал подальше, но Штефан и не думал двигаться — он уже чувствовал себя победителем, уже чувствовал, что «добыча» просто не хочет сдаваться в плен добровольно, но понимает, что выхода больше нет; что еще совсем немного, и ее дух будет сломлен. — Ты что, язык проглотил? — тишина напрягала парня еще сильнее, чем драка. Это давление, молчаливый психологический прессинг — но как бы ни был силен в нем альфа, сдаваться парень не собирался, потому что в этом вопросе они были равными соперниками. — Успокойся, насиловать тебя никто не собирается, — устало сказал Гёддемайер, садясь на корточки и приваливаясь спиной к двери. Он оставался в стороне и не подходил, давая «добыче» иллюзию свободы, и омегу это раздражало еще сильнее. — Что будем делать? — Не знаю, что будешь делать ты, а я пойду спать, — раздраженно вспыхнул Альтманн, внутренне подбираясь для контратаки, когда историк выпрямился. — Здесь есть диван. Пусть он и не такой мягкий, как кровать, но одну ночь я, так и быть, перетерплю. — У меня есть предложение получше, — Гёддемайер начал двигаться в сторону омеги и тот, предчувствуя что-то очень нехорошее для себя, инстинктивно стал отползать как можно дальше, стараясь как можно дольше оставаться свободным — сомнений в том, что его схватят, больше не было. Схватят, но не сломают. — Сегодня твой день рождения, — тихо и задумчиво произнес историк, нависая над парнем как гигант, и давя на него своей мощью. — А у меня нет для тебя подарка… — Лучшим твоим подарком станет то, что ты оставишь меня в покое, — омега старался говорить спокойно, не выдавая своего дикого, животного страха, который испытал в тот момент, когда его затылок стукнулся о мягкий матрас кровати. — Сам же сказал, что насиловать меня не будешь — а добровольно я не дамся, сколько ни старайся. — Ну, это мы еще посмотрим, — усмехнулся Штефан, одним движением вздергивая несчастного именинника вверх и опрокидывая на постель, прижимая своим весом, чтобы у него не оставалось шансов вырваться. — Полночь уже наступила. С днем рождения, Лукас. Кричать оказалось бесполезно, так что омега даже и не пытался — все равно вместо криков получалось издавать лишь возмущенные стоны загнанного в угол и никому отныне ненужного зверя, так что единственным способом вернуть себе свободу была борьба. И на этот раз парень не гнушался никакими способами — он пинался, кусался, царапался и даже пытался сломать Штефану пальцы — но ничто его не брало. Мужчина либо уворачивался от атак, либо терпел, словно вообще ничего не чувствовал. — Ты еще не устал упрямиться? — почти ласково спросил историк, когда первая волна буйства стала спадать. — Какой стойкий мальчик. Но сопротивляться природе не стоит. — Пусти меня, скотина! — прохрипел он, когда ему наконец-то удалось изловчиться и выползти из-под альфы. Но радоваться свободе пришлось совсем недолго — Штефан снова схватил его и ловко перевернул на живот, заставляя уткнуться лицом в покрывало. В этот же момент в голову парня закралась одна безумная мысль, осуществить которую он решился только тогда, когда почувствовал, как ладони мужчины забрались под живот и обхватили пряжку ремня. Вдохнув побольше воздуха, Лукас затаил дыхание. Конечно, его действие не ускользнуло от наблюдательного историка, и уже через несколько секунд парень снова лежал лицом вверх, но дышать пока не торопился. — Лукас, — обеспокоенно позвал Гёддемайер, инстинктивно ища выход из ситуации. — Эй, Лукас! Осознав, что таким способом он ничего не добьется, мужчина с силой надавил на челюсть парня, заставляя открыть рот, глубоко вдохнул и выдохнул в его губы. Получив необходимый приток свежего воздуха, Альтманн тут же подскочил и закашлялся. Если бы Штефан вовремя не успел подхватить его и втащить уже на середину кровати, то омега просто свалился бы мешком на пол. Но сейчас он сидел, опираясь руками на кровать, кашляя и пытаясь отдышаться, а так же дождаться, пока перед глазами перестанут плясать большие белые круги. Когда же все успокоилось, он обнаружил, что историк за это время успел пристроить свою голову на его коленях и теперь внимательно наблюдал за действиями, странно пугающе улыбаясь. — Извращенец, хренов! — парень резко дернулся назад, когда мужчина поднял свою левую руку и протянул ее к лицу омеги, отчего не удержал равновесия и снова повалился на кровать, чувствуя себя уже не в силах пошевелиться. — Значит, мои действия тебе противны? — Конечно, противны, — возмущению Лукаса не было предела, поэтому он не побоялся повернуть свой пылающий взгляд к альфе. — Я, вообще-то, мужиками и отношениями не интересуюсь. Не все в этом долбаном мире такие извращенцы, как ты. — Вот как, — удивленно произнес Штефан, нависая над парнем, но пока что не приставая к нему. Вместо этого он осторожно прикоснулся ладонью к его щеке, провел по скулам, очертил линию уха и повел дальше вниз, к ключицам. — Я вообще-то тоже «натурал». Ну, по крайней мере, до сегодняшнего дня был именно таким. — Ага, как же. Так не бывает — что вчера убежденный натурал, а сегодня — насильник-извращенец. Как же я ненавижу вас, альф, готовых трахать все, что шевелиться, изменять направо и налево, и кричать, что это зов природы! — Как видишь, бывает, — мужчина немного изменил свое положение, после чего резко закинул правую ногу омеги на свое бедро и, склонившись к самому лицу, жарко зашептал: — Скажи, Лукас, ты никогда не задумывался о такой перспективе, как переспать с незнакомцем в чужом городе? Согласись, это очень романтично. И, как ты уже сказал, в полном соответствии с нашей природой — Незнакомцы не рассказывают друг другу про своих предков, дни рождения, и уже тем более — сказки, — фыркнул в ответ парень, которого явно повеселил такой «незнакомец». — И нет, такая «перспектива», как ты выразился, меня не устраивает. Особенно с незнакомцами. Особенно с альфой — последнее, что я хочу, это залететь, а потом мучиться, воспитывая спиногрыза в одиночку. — Тогда позволь мне сделать это как другу, — Штефан снова поцеловал Лукаса, но уже не пытаясь давить, ибо чувствовал, что тот устал «сражаться» и сейчас готов на все. — Пусть эта ночь будет лучшим подарком на день рождения за всю твою жизнь. К тому же, течки у тебя нет, так что даже если я выпущу узел, тебе это ничем не будет грозить. Но я обещаю, что этого не случится. — Нет, спасибо, быть изнасилованным такими сомнительными друзьями тоже не катит, — Альтманн с тревогой наблюдал за резкими изменениями в поведении Гёддемайера, ожидая очередного подвоха — а в том, что хитрости есть, сомневаться не приходилось. — Да и как насилие может быть подарком, тем более лучшим? — искренне не понимал он. — Ты принуждаешь меня заняться тем, чего я не хочу делать, понимаешь? Принуждаешь меня идти против самого себя — и только не надо мне тут опять втирать про природу! — Да никто тебя не собирается насиловать, я же уже сказал! — Штефан внезапно отпустил любовника и, отвернувшись, сел на кровати, подобрав ноги. Лукасу даже стало немного жаль его, не смотря на то, что альфа буквально только что собирался сделать с ним. — Я просто думаю, что делать с твоим подарком. — Лучше оставить все так, как есть. Это будет твоим лучшим подарком, поверь, — ответом на его слова стал такой взгляд, что омега понял — ему по-любому уже не отвертеться. Сколько бы он не просил, не требовал и не умолял, историк уже решил, что поимеет незадачливого именинника этой ночью, и явно уже чувствовал себя мавром, выполнившим поставленную задачу. — Твою же мать. Штефан через плечо смотрел, как Лукас безрезультатно бьется головой о подушки, и молчал. — Твою же мать, — повторил омега, невидяще смотря в потолок. — За что мне все это? — Ты не похож на большинство других омег. И ты ведь даже не попробовал, — высказал свое наблюдение с какой-то странной долей гордости Гёддемайер и тут же мягко упрекнул, едва заметно улыбаясь. — Кто знает, вдруг тебе понравится, и впредь ты будешь вспоминать этот день, вернее ночь, как самую счастливую ночь в жизни? — Иди нахуй, — устав говорить довольно культурной речью, которая оказалась совершенно бесполезной, устало послал его именинник, отворачиваясь. — Слушай, в кого ты таким ублюдком родился? Ты же говорил, что всегда следовал по стопам отца — так это он что ли, научил тебя насиловать лю… О том, что говорить этого не стоило, Альтманн понял прежде, чем успел закончить — когда тяжелые ладони историка сдавили его горло, перекрывая поток воздуха, а гнев в голубых глазах забушевал адским пламенем. — Не смей. Так. Говорить. О моем. Отце! — по отдельности проговаривая каждое слово, мужчина давил на горло парня все сильнее и сильнее. Сначала Лукас пытался попросить прощения, но из-за нехватки воздуха не мог издать ни звука, поэтому только молча открывал рот, как рыба; потом он пытался достучаться до разъяренного историка, неистово лупя своей ладонью по его руке, но сдался, когда в глазах начало темнеть. — Лукас? — альфа спохватился только тогда, когда руки парня повисли безвольными плетями, лицо посинело, а глаза стали закатываться. Убрав ладони с чужой шеи, он раз за разом стал вдыхать ему воздух в рот, и так до тех пор, пока лицо омеги не приобрело нормальный цвет, а сам он во второй раз не зашелся судорожным кашлем. — Господи, как же я испугался! Омега старательно глотал воздух, пока его сжимали в стальных тисках. Он не держал зла на Гёддемайера за то, что тот вспылил — он сам был виноват в том, что оскорбил его отца. Слишком поздно сообразил, что действительно, будь тот насильником, он был бы не лучше Хермана, а значит, Штефан никогда бы не назвал его героем. — Прости, — просипел он, не зная как еще нарушить эту тишину, и прижался щекой к чужой макушке, вдыхая запах — от альфы остро пахло опасностью и приключениями, какой-то извечной затхлостью библиотек и музеев, а так же чаем с имбирем. — Я не хотел… оскорбить твоего отца или задеть твою гордость им. Просто ты меня очень разозлил, вот я и ляпнул первое, что пришло в голову. — Это ты меня прости. За то, что вспылил, — Лукаса сильно смутила глубина раскаяния, прозвучавшая в голосе Штефана, когда тот слегка ослабил хватку и принялся вновь его целовать. Сначала только губы, но потом историк внезапно начал покрывать короткими влажными поцелуями еще и лицо и ту часть шеи, на которой яркими пятнами алели следы чужой несдержанности — только от этого он уже старался уворачиваться. В конце концов, он не девица какая-то, с которой можно безнаказанно забавляться. — Я не хотел причинять тебе боль. Ты слишком милый для этого… С тобой нужно быть ласковым, — мужчина снова припал к его губам, с еще большей нежностью, чем прежде — хотя, казалось бы, куда уже. — Хороший, строптивый мальчик… Лукас усмехнулся, когда почувствовал, что Гёддемайер уже возбужден, и когда тот стал аккуратно его раздевать. Но усмешка — это все, на что он был сейчас способен физически. Что говорить про моральное состояние — омега и правда готов был сдаться и подчиниться. Но не сломаться — слишком уж был упрямым, а сила воли не уступала силе воли альфы, так что ломаться в его планы, как и прежде, не входило. Все его нутро было против действий историка. Все его нутро было против собственной продажной сущности. Мужчина действовал аккуратно, ловко и быстро, раздев любовника и раздевшись сам за считанные минуты. К тому же Лукас почему-то порадовался, когда тот не разбросал все, а так же аккуратно сложил одежду и поставил обувь, но быстро оборвал эту радость. — Я не собираюсь тебя ломать, — неожиданно сказал Штефан, словно прочел его мысли, и едва ощутимо прикоснулся кончиками пальцев к щеке. — Я хочу подарить тебе наслаждение от занятия любовью. Хочу сделать лучший подарок на день рождения. — Лучше изнасилуй меня, — отвернулся тот, лишь бы больше не испытывать эту странную, волнующую, внутреннюю дрожь, пробуждающуюся от ласковых прикосновений историка. — Тогда будет проще забыть все это. Тебя, этот отель, эту ночь. Потому, что это ничего не изменит. Слишком поздно. — Значит, по-прежнему отказываешься верить в магию этого дня, этой ночи? — Гёддемайер произнес это с той задумчивостью, что больше присуща учителям, нежели историкам. — Ты же любишь мировую историю, значит, должен знать, что древние народы верили в магию дат и чисел. Тем более, что сегодня двадцать пятое декабря и твой двадцать пятый день рождения. — И что, это значит, что эта самая магия сделала так, что я оказался заперт в этой комнате с одним мудаком, который хочет меня изнасиловать, да еще и чтобы я порадовался этому? — Лукас, собрав в кучу свои последние силы, рывком сел на постели и отодвинулся на другой край, подальше от альфы. — Я уже сказал тебе это, и могу повторить еще раз. Я. Не. Хочу. Спать. С тобой. Понятно? — Это значит, что жизнь готовила тебя именно к этому дню, именно к этим событиям. И, кто знает, может быть, именно к этой ночи, к этому моменту, — словно и не слышал слов парня, продолжая утверждать свое историк. — Я ведь ни в чем тебе не солгал. Я тоже «натурал», и никогда прежде и не думал о том, насколько могут быть привлекательны парни — пусть даже это нормально. Но увидев сегодня тебя, я как будто внезапно прозрел. Как будто бы искал тебя всю жизнь… Лукас смотрел на этого человека круглыми, как блюдца, глазами и не верил в то, что только что услышал — Штефан явно двинулся мозгами, раз говорил о нем как о своей истинной половинке. — Да ты псих, — наконец, он вынес свой вердикт. — Маньяк, — добавил после этого. — Отдай мою одежду и ключи от номера. Я посплю на диване в холле — все равно только одна ночь, а завтра, глядишь, и уже улечу отсюда. — Ну что же ты такой упрямый, — альфа выглядел донельзя расстроенным. — Мне казалось, ты романтик, а на деле же упрямишься, как девственница. Лукас вздохнул, понимая, что разговаривать с убогим бесполезно. Еще раз выругавшись на альфу, он вытащил из-под кровати свою сумку и начал доставать из нее чистую одежду. К собственному несчастью, отвлекшись на это, он потерял бдительность, из-за чего в очередной раз был схвачен и повален на кровать. — Ар-ргх, — прорычал омега в подушку, когда Штефан зафиксировал его руки и ноги своими и стал двигаться, слегка приподнимая и опуская бедра — он чувствовал, как полувставший член альфы трется о внутреннюю сторону его бедер. — Пусти, я же сказал, что я… — Я ведь действительно мог просто изнасиловать тебя, — Штефан толкнулся резче и сильнее, заставив Лукаса вздрогнуть — но, к счастью, лишь один раз, для показа. — Но я стараюсь для того, чтобы и тебе было приятно, так что хватит строить из себя гордую принцессу. Это возбуждает еще сильнее, а я больше не могу ждать. Иначе, как ты сам понимаешь, все закончится сцепкой. Гёддемайер приподнялся и слегка отодвинулся, пытаясь раздвинуть ноги брыкающегося омеги шире. Альтманн не знал, откуда взялся этот прилив сил, но был рад ему, и сдаваться и облегчать задачу не собирался уже принципиально. Однако и новые попытки оказались тщетными — и вот, мужчина уже начал пихать ему в зад свои пальцы. — Больно, — стал дергаться он сразу после того, как один палец полностью оказался внутри, и альфа попытался пропихнуть второй. — Штефан, мне больно! — После второго призыва попытки временно прекратились. — Нужна смазка. Я думал, что смогу растянуть тебя и так, думал, что натуральной смазки будут достаточно, но, похоже, я ошибся, — историк скатился с парня и умчался куда-то в ванную, а когда вернулся, то обнаружил, что именинник времени зря не терял, и сейчас спешно обшаривал его брюки и карманы в поисках ключей. — Бля, — выругался Лукас, застыв с ключами в одной руке и своими трусами в другой. Сморщив лоб, он лихорадочно думал, как бы прошмыгнуть мимо Гёддемайера, но недобрый огонек в глазах историка не предвещал ничего хорошего. — Надеялся, что успею. Лукас представил, что теоретически он успевает добраться до двери и открыть ее… и понял, что и у Штефана будет достаточно времени, чтобы добраться до нее и захлопнуть сразу же после этого. И это в лучшем случае. В худшем же его сначала бы сдавили, прижимая массой к двери, а потом скрутили бы и оттащили до кровати и вдоволь оттрахали, в соответствии с планом. — Бля, — еще раз повторил он перед тем, как положить ключи на тумбочку и сложить трусы. Закончив с этим, он забрался на кровать и подтянул колени к подбородку, ожидая дальнейших действий историка. Тот почему-то стоял как вкопанный и таращился на него, как на чудо неземное. — Лукас, а ты случайно не… — мужчина прервался, увидев недовольный и вопрошающий одновременно взгляд. Тряхнув головой, историк обошел кровать и присел на край, слева от омеги. — Ничего, забудь. Наверное, мне показалось. Лукас был уверен, что не показалось; был уверен, что мужчина смог разгадать еще один из его секретов. — Это заживляющая мазь. Не переживай, она сделана только из натуральных продуктов — это разработка военно-медицинской академии. Вещь проверенная, поскольку я сам ею постоянно пользуюсь, — он улыбнулся и коснулся губами коленки парня, за что непременно получил бы по лицу кулаком, не успей вовремя его перехватить. Он уже хотел что-то добавить, когда именинник послал на помощь первому кулаку второй — который тоже, увы, был перехвачен. Штефан смотрел в глаза нахохлившегося парня и видел в них застывшие злые слезы, но даже и не думал о том, чтобы отступить. Несколько секунд тяжелой, напряженной борьбы, как и ожидалось, закончились победой альфы. Страдальчески вздохнув, Гёддемайер перехватил обе руки парня своей, поднял их высоко над головой, после чего начал сильно клонить в сторону, тем самым заставляя всего омегу опуститься набок; свободной рукой он удерживал его ноги, чтобы не вздумал случайно пустить в ход и их, попутно заставляя его выпрямиться — благо силы и длины своих было достаточно. Заставить парня лечь ему все-таки удалось, а вот перевернуться на живот уже нет. Но мужчина не отчаивался и приподнял правую ногу парня чуть выше, тут же вклинивая свое колено — благо к тому моменту и сам уже полулежал — между разведенных в разные стороны ног, придавливая тем самым левую, чтобы не мог пошевелиться и прижимаясь к нему всем корпусом. — Вот скажи, зачем все эти сложности? — спросил он, работая одной рукой, с непривычки выдавливая приличное количество мази на пальцы, после чего снова начал разрабатывать ими анус именинника. Омега не отвечал, только тяжело и часто дышал ему в плечо, время от времени вздрагивая от боли и сжимаясь внутри как можно сильнее, чтобы усложнить задачу. — Ты ведь не мне делаешь хуже, а себе. Расслабься, и сразу станет легче. — Ни за… что, — прошептал тот, вздрагивая намного сильнее и вжимаясь в тело альфы, когда к двум первым пальцам добавился третий. — Я не собираюсь… сдаваться. Даже и не мечтай. — Глупый, глупый, — альфа перестал вторгаться в него, и сейчас гладил по спине и целовал в макушку, видя непролитые слезы, что повисли на ресницах. — А еще говорил, чтобы я тебя изнасиловал! — он неловко покачал головой перед тем, как прижать парня к себе еще сильнее. — Да если бы я поимел тебя, не позаботившись о том, чтобы твоя сладкая попка приняла меня, тебе было бы в сто раз больнее! Да я бы тебя просто порвал!.. — Врешь, — омега широко распахнул глаза от изумления и легкого испуга — за все прожитые годы он, конечно, не раз слышал, что это всегда очень больно, особенно в первый раз, но и подумать не мог, что настолько… и как, скажите, он должен получать от этой экзекуции удовольствие? — Ты отвратителен… Я ненавижу тебя, Штефан Гёддемайер. Слышишь? Ненавижу… — Ничего, мальчик мой. Боль пройдет, а обида забудется, — мужчина поцеловал любовника в лоб и вернулся к прерванному занятию, хотя и начал действовать медленнее и осторожнее, когда тот начал часто и мелко дрожать. Но при этом упорно продолжал сжиматься, усиливая свою боль. — Ну же, перестань. Пожалуйста, — стал просить он, но именинник не желал сдаваться даже после этого и, казалось, наоборот, начал прикладывать еще больше усилий. — Упрямый мальчишка. — Насильник, — пробурчал в ответ тот и внезапно расслабился. — Отпусти меня, я устал лежать так, да и затекло все. Обещаю, больше не буду пытаться убежать. — С чего такая резкая перемена? — удивился мужчина, но послушно отпустил парня и терпеливо стал ждать, пока тот разотрет затекшие запястья. — Ты же вроде не хотел сдаваться? Лукас замер. Действительно, почему? Ему тоже было интересно — он с большим удовольствием сейчас заехал бы Штефану по морде, если бы был уверен, что это сработает — или хотя бы получится. Да и не чувствовал он по-прежнему ничего, кроме отвращения. Тогда откуда взялась эта дрожь? — Мне холодно, — соврал он, сгорбившись и обхватив себя руками. — Но полагаю, что ты не дашь мне забраться под одеяло и просто уснуть, — раздраженно выдохнув, омега откинулся назад, прижимаясь спиной к широкой и горячей груди Штефана и чувствуя, как крепкие руки альфы сжимаются кольцом на его животе. — Я не сахарная барышня, чтобы со мной так нежничать. Я не хочу привязываться к кому-то, особенно к людям, вроде тебя — тем более к альфам. Все вы одинаковые, обещаете беречь до гроба, а на деле же предаете, не заботясь и даже не задумываясь над тем, что чувствуем мы. Я ненавижу все эти ненужные связи и романтику, так что для меня все твои действия как кость в горле. Штефан внимательно слушал откровения парня и улыбался в макушку. Альтманну действительно все это не нравилось — потому, что тот делал все это искренне, не скрывая своих намерений. И даже эти объятия были слишком теплыми, чтобы их можно было принять. Он как будто был… под защитой этого человека. Как будто бы и правда что-то значил для него. Определенно, он уже не сможет его забыть. Если бы так вышло, что им просто пришлось переночевать в одной кровати из-за ошибки администратора, то он, вероятнее всего, даже не вспомнил лица альфы, столкни их жизнь однажды вновь. Если бы ограничилось знакомством в кафе, то он вспоминал бы этого человека иногда, когда делился бы с немногочисленными друзьями услышанными историями и легендами — «сказками», как он их окрестил про себя. Если бы Штефан изнасиловал его, то он, возможно, какое-то время еще видел этого человека в своих кошмарах, а после вспоминал бы в такие же, столь неудачливые дни рождения. Но теперь… его напористость, его забота и беспокойство восхищали и позволяли понять, что он хороший человек, даже не смотря на свои агрессивные методы и действия. И привязаться к нему — значит жалеть всю жизнь о том, что скоро произойдет… и чего уже не будет никогда. Но невозможно. Забыть, не отпускать и не привязываться. — Давай закончим с этим побыстрее, — парень освободился и встал на четвереньки. — Я хочу успеть еще отдохнуть, чтобы завтра улететь отсюда живым. Альфа тут же навалился на него сверху, обхватывая за грудь и начиная тереться полностью вставшим членом о ягодицы, окончательно смущая омегу и заставляя его прятать лицо в подушку. Лукасу было стыдно за это смущение, поэтому ему и не хотелось показывать его — чтобы историк, не дай Бог, решил, что ему начало нравиться это безобразие. Кроме того он понял, что Штефан давно уже полностью возбужден, но сдерживался, чтобы подготовить его и не причинить большей боли, чем это возможно. Сдерживался, даже не смотря на сопротивление и просьбы изнасиловать… — Я же не закончил с подготовкой, — тяжело дыша от накатившей страсти и вседозволенности, что наконец-то обрел, сказал он и коротко поцеловал любовника в плечо. — Лучше закончить — вы, омеги, порой такие хрупкие, что складывается ощущение, будто вы можете рассыпаться в порошок от одного лишь прикосновения. — Да ты просто не дотерпишь до этого момента, — оборвал его Лукас и импульсивно подался назад, еще теснее прижимаясь к эрегировавшему члену историка, чем вызвал глухой стон. — Да и я сказал уже, что не сахарный, не развалюсь, — недовольно закончил он. О том, что поторопился, очень сильно поторопился, парень понял немногим позже, когда Гёддемайер, обезумев от похоти и страсти, щедро смазал свой член мазью и, раздвинув ягодицы парня и попросив держаться крепче, начал толкаться внутрь. Первое же движение заставило омегу вцепиться обеими руками в простыни, но выдержал он его беззвучно; второй оказался куда больнее и заставил его сдавленно выдохнуть, а вот после третьего он уже не выдержал и зажал ладонями рот, крепко зажмурившись, чтобы не закричать в голос. Альфа, явно не заметив этого в пылу страсти, отодвинулся чуть дальше и снова сделал свое движение. Лукас вскрикнул и потерял равновесие, упав на постель, заходясь в безмолвных рыданиях. Штефан тяжело дышал и испуганно смотрел на трясущуюся спину любовника — боль парня несколько отрезвила его. Альфа немедля вышел из него и лег рядом, перевернул на бок и обнял, прижимая к груди и пытаясь успокоить. Но Альтманн его не слушал, а только пытался заставить себя перестать рыдать — в конце концов, он же не сопливая школьница, верно? — но почему-то это не удавалось — словно все слезы, вся боль и все одиночество, что копились в нем долгие годы, наконец-то выплеснулись наружу, и теперь должны были исчерпать себя перед тем, как прекратиться. Он не знал, как много времени прошло с момента его падения, но когда он смог-таки спокойно разлепить склеившиеся от слез ресницы, то обнаружил, что подушка под ним насквозь промокла, а сам он прикрыт одеялом и лежит, крепко вжимаясь в Штефана. Резко отстранившись, он поднял на мужчину свой возмущенный взгляд, и хотел уже было в очередной раз высказать все, что думает о его дурацкой затее, но остановился перед обеспокоенным и задумчивым взглядом. — Что? Гёддемайер открыл было рот, чтобы что-то сказать, но видимо, внезапно передумал, и закрыл рот, так и не издав ни звука. Какое-то время он снова пытался что-то сказать или спросить, но из-за чего-то останавливался, и это раздражало Лукаса больше всего. — Говори уже, — потребовал он, когда ему осточертело смотреть на эту комедию. — Я сначала сомневался, думал, что мне это только показалось, но… — издалека начал тот, явно находясь в смятении от своего предположения. — Но потом мои подозрения усилились, — его тон напомнил омеге о прозвучавшем ранее, но так и незаконченном вопросе мужчины, и парень внутренне напрягся, ожидая очередного подвоха, хитрого выверта. — А теперь они окрепли еще сильнее. Лукас, ты… девственник? Ах, вот оно что. Альтманн понял, на что пыталась намекнуть ему интуиция — а он, баран, вместо того, чтобы прислушаться к ней, игнорировал. — Конечно девственник, — он отвернулся на другой бок, натягивая одеяло до самого подбородка. — Как я мог лишиться ее, если мужиками не интересуюсь? — Я не об этом говорю, — Гёддемайер уложил его на спину и навис сверху, упираясь руками о кровать по бокам от его головы и гипнотизируя своим взглядом — глупо было ожидать, что тот оставит его в покое даже после такого… концерта. — Я имею в виду абсолютную девственность. Это ведь твой первый секс, да, малыш? Омега снова почувствовал себя открытой книгой для этого человека, и в очередной раз укорил себя за то, что послушался отца и отправился в это проклятое путешествие. — Какая тебе разница? Это ведь не имеет значения — ты все равно меня трахнешь, — выплюнул он, когда историк закинул его правую ногу на свое бедро. — А даже если и так, то что? — Ты это серьезно сейчас сказал? — Лукас не понял интонации, с которой мужчина произнес это, но она ему совсем не нравилась. Она… настораживала. — Ты действительно еще ни с кем?.. — Да блядь, нет, конечно, — рассмеялся тот, надеясь таким образом ввести Гёддемайера в заблуждение. — Ну ты и лох, раз повелся на такой развод, — все еще смеясь, добавил он, но умолк, когда Штефан обхватил ладонью его лицо. С минуту историк молчал, напряженно вглядываясь в светло-серые глаза любовника, гладя по щеке большим пальцем и, казалось, даже прислушиваясь к его учащенному дыханию и стуку сердца. — Маленький врунишка, — ухмыльнулся он, целуя парня. Лукас чувствовал, что задыхается, но сам уже не был уверен от чего именно — нехватки кислорода, страсти мужчины или собственного бессилия. — Маленький упрямый врунишка, я вижу тебя насквозь. Омега никак не прокомментировал вывод Штефана, да ему и не до этого вскоре стало — поскольку, договорив, мужчина провел подушечками всех десяти пальцев вдоль его торса, спускаясь вниз и беря в рот вялый член. В отличие от альфы, он все еще не был возбужден — и был уверен, что и не возбудится совсем, сколько бы Гёддемайер не старался. Но постепенно его уверенность начала уменьшаться, когда он почувствовал горячий прилив в паху — надо отдать должное, Штефан старался на славу, играясь с его членом. Он то облизывал его со всех сторон, вырисовывая какие-то узоры, то посасывал головку, когда тот начал набухать, то вбирал его полностью на несколько секунд, после чего резко отстранялся — и при этом не забывал еще и про яички парня, проделывая с ними то же самое. Сначала Лукас просто лежал, ничего не делая, потом начал представлять и вспоминать всякие ужасы и неприятности, чтобы возбуждение сошло на нет, но все было тщетно. Он даже не успел заметить, в какой именно момент его рука неосознанно потянулась к затылку мужчины, надавливая и заставляя вбирать член по самое его основание; парень даже потихоньку начал толкаться альфе навстречу — однако осознание этого факта пришло только после того, как он услышал свой громкий, несдержанный стон. — Неужели тебе понравилось? — поддел его Штефан, когда Лукас уже не мог сдерживаться и вовсю чуть ли не прыгал на постели, в надежде получить столь долгожданную разрядку. Его тело трепыхалось и горело, словно мотылек, наконец-то добравшийся до призывно манящего огня; его рука, что прежде давила на затылок историка, давно уже соскользнула вниз и, присоединившись ко второй, цеплялась за простыни. Мужчина без преувеличения чувствовал, что еще чуть-чуть, совсем немного, и омега сдастся, готовый молить его о продолжении, лишь бы испытать те бескрайние чувства эйфории и наслаждения, к которым его и вели. Гёддемайер понимал его состояние — сам он испытал эти ощущения впервые, будучи гораздо моложе, чем сейчас есть Лукасу, и будучи гораздо свободнее в выказывании своих чувств. Но даже он тогда был сломлен морально, раскрепощенный от собственных желаний и сексуальной сдержанности, свободный ото всех земных оков… Что уж говорить про этого парня, который годами, а может и десятилетиями, сдерживал свое восприятие общества, закрываясь от всего мира и необходимых человеческих привязанностей, и копил в себе тоску одиночества, внушая, что ему никто не нужен? Что он никому не нужен? Да, одиночества. Гёдденмайер заметил этого парня еще в автобусе, когда тот прыгал с места на место, желая отвязаться от назойливой болтушки Хельги, но с первого взгляда не смог разглядеть, что с ним не так. Немногим позже, стоя в холле, он понял — его окружает одиночество. Даже в толпе точно таких же людей тот оставался совершенно один, сам по себе, никому не нужный — потому, что никто не был нужен ему. И альфе хотелось хоть как-то помочь ему, поэтому он и решился подойти к нему в ресторане — кто же мог знать, что по воле случая им итак было суждено столкнуться? Но, бесспорно, вечер за беседой только пошел на пользу — разговаривая с Лукасом и видя, чувствуя его реакцию даже на простые прикосновения, он видел давний страх, затаившийся где-то в самых глубинах сознания, который и вызывал это желание закрыть свой внутренний мир от других людей. И сейчас Штефан, как никогда прежде, был благодарен отцу, за то, что тот однажды посоветовал ему получить второе высшее образование. Да, бесспорно, изучение человеческой психологии его много раз выручало во время работы, когда надо было срочно найти общий язык с нерадивыми коллегами, необщительными учеными и другими людьми, с которыми временами сталкивала его работа. Именно психология помогла ему найти общий язык с Хельгой де Паули. Именно знание психологии подсказывало, что большая часть подобных психологических травм идет из детства, из семьи; именно с ее помощью Штефан хотел помочь Лукасу раскрыться и перестать держать все в себе. Но не знал, как это сделать, пока не выяснилось, что они стали соседями по спальне. В первый момент он не был уверен в том, какой метод стоит выбрать — но увидев его гнев в холле, понял, что тот уже на грани, и что если приложить немного усилий, то раскрыть его не составит труда. Но для этого надо было ошеломить парня, снова вторгнувшись в его личное пространство… и лучшим вариантом для этого была постель. Но альфе не хотелось давить на омегу, не хотелось принуждать к сексу — но в итоге этот способ оказался единственно верным, хоть и полностью противоречил его принципам, принципам его отца. Но от своих слов и действий историк отказываться не собирался — в его планы и правда не входило насиловать парня. Потому, что было и какое-то странное влечение к этому парню, желание завладеть им, его телом, сознанием. В тот момент Штефан и не догадывался, что тот все еще девственник… Осознание пришло позже. Сначала простое предположение, затем усиливающееся подозрение, и только потом — подтверждение. Да, Лукас пытался солгать, но участившиеся пульс и дыхание не дали ввести мужчине себя в заблуждение. И это расставило все по местам — он понял, что омега боится не привязанности к кому-то, а сексуального влечения, поэтому и мог найти общий язык лишь с теми, кто так же не был озабочен постелью. И Гёддемайер не входил в эту категорию. — Вот уж точно мотылек, — улыбнулся он, когда перестал дразнить любовника прикосновениями и позволил выплеснуть весь огонь наружу; когда тот перестал трепыхаться, мечась по постели и сбивая простыни в гармошку, и обмяк, устало и сонно щурясь от нахлынувших одновременно спокойствия, тепла и удовлетворения. — Тогда я хочу быть твоим огнем… Альфа выудил из складок откинутого на край кровати покрывала тюбик с мазью, выдавил ее немного себе на пальцы и, подобравшись выше, в третий раз пристроил ноги парня на своих бедрах; придавливая своим телом, он обеспечивал обездвиженность любовника и, затянув в очередной поцелуй, прикоснулся пальцами к алеющему анусу. Лукас, только что расслабившийся после головокружительного оргазма, неосознанно напрягся, боясь снова столкнуться с болью в том месте, но вскоре расслабился, поскольку мужчина начал действовать немного по-другому — он уже не просто проталкивал свои пальцы внутрь, растягивая, но и игрался с самим входом, то слегка надавливая подушечками пальцев, то поглаживая, то тер тонкую кожу, расслабляя. — Щиплет, — через какое-то время поморщился омега, утыкаясь носом в шею мужчины, словно это могло облегчить неприятные ощущения, и изнывал от возбуждающих движений пальцев — сил и желания сопротивляться уже не было, вместо этого появилось желание действовать с ними в такт. — Но не очень сильно. — Это потому, что я успел тебя немного порвать, — виновато ответил Штефан, в ответ целуя его в висок и задерживая свое дыхание на черных волосах. — Не сдержался, позволил своей страсти взять вверх, и вот, результат, — волосы парня были шелковистые, но при этом довольно жесткие на ощупь. — Как при геморрое — вроде и не так серьезно, но кровоточит и саднит. Хотя, полагаю, про кровоточит было сильно сказано. — Ну ты и сравнил. Сам ты геморрой, — Лукас охнул, когда мужчина в наказание ущипнул его и недовольно скосил взгляд. — Это было нечестно. В ответ альфа лишь с еще большим энтузиазмом продолжил свое «увлекательное» занятие, и омеге не оставалось ничего другого, кроме как снова уткнуться носом ему в плечо, лишь бы больше не думать, что это, в общем-то, довольно приятно — если не считать того, что кожу пощипывало в разных местах. Хотя, получалось плохо. Наконец, Гёддемайер вытащил из него свои пальцы и приподнялся, чтобы устроиться получше. Альтманн тоже был этому рад — придавленное ранее весом мужчины тело желало свободы, а закинутые наверх ноги успели затечь; невольно скосив взгляд ниже, к паху, чтобы увидеть своими глазами очередную махинацию мужчины, он чуть не подскочил, впервые обратив внимание на то, насколько огромный у того член. — Ну у тебя и агрегат, — немного нервно выдал он. — Постой, ты что… как ты собираешься ЭТО засовывать в меня? Еще только почувствовав в голосе любовника панику, мужчина снова навалился на парня, и вовремя — тот стал дергаться и пытаться вырваться. — Успокойся, — он обхватил его лицо обеими руками и прижался лбом ко лбу, заставляя смотреть в свои глаза. Поначалу парень не желал подчиняться и продолжал трепыхаться и отводить взгляд, но Штефан терпеливо ждал — и когда омега все же перестал сопротивляться, а паника в его глазах сменилась настороженностью, продолжил. — Как я уже сказал, в прошлый раз я поторопился, да и ты не был подготовлен в достаточной мере — и в результате я тебя порвал. Хоть и не сильно, ибо пропихнуть смог только головку, но последствия ты все еще помнишь, — историк провел пальцами по оставшимся от слез следам на лице парня, оставляя новый, четкий след от жирного крема. — Но сейчас я растянул тебя достаточно, чтобы ты смог принять меня. Однако есть одна важная вещь — ты должен расслабиться и слушать то, что я тебе говорю. Понимаешь? Лукас нехотя кивнул — особого выбора-то все равно не было. — Хорошо, — Штефан отпустил его лицо и слегка приподнялся. Омега затравленно смотрел на его большой член, по-прежнему отказываясь верить, что это может поместиться в нем. Воспоминания о той боли были слишком сильными и свежими, чтобы он мог забыть про них. Историк немного помедлил, наблюдая за реакцией парня и, поймав взгляд светло-серых глаз, коротко кивнул и приступил к своим действиям — раздвинув упругие ягодицы любовника одной рукой, другой он обхватил свой член и, направив его под нужным углом, осторожно толкнулся. Лукас тут же подскочил бы, если бы предусмотрительный альфа не придавил его своей тяжелой ладонью обратно к кровати. — Я не могу, — тихо прошептал омега, когда понял, что мужчина даже не пытался войти, а пока лишь едва ощутимо надавил на анус, чтобы проверить реакцию. — Штефан, мне страшно. Мужчина нахмурился, явно что-то обдумывая, но, тем не менее, не меняя своей позиции. — Полагаю, что так, — наконец, произнес он, слегка прикусив губу. — Есть другой способ… Но это будет немного больнее. Для нас обоих. Лукас не успел спросить, что тот имеет в виду, когда в очередной раз оказался придавлен телом историка, так же, как и пикнуть, когда рот ему заткнули грубым поцелуем, а свободной рукой обхватили бедро, чтобы удерживать. Но вот крика, вылившегося в стон, когда мужчина начал уже действительно толкаться внутрь, сдержать не смог. Физически он чувствовал, что боли почти нет, но сознание упорно отказывалось это принимать и сопротивлялось. Но Гёддемайер, предполагавший такое продолжение, пока что не торопился, нежно поглаживая кожу вокруг ануса любовника, и только когда тот успокоился, сделал второй толчок, снова вызвав волну душераздирающего сопротивления. И так снова и снова. Омега пытался кричать и вырываться, но все попытки были тщетными. Он метался на подушках, как при лихорадке, кричал и скулил, не желая слушать альфу, не желая успокаиваться — потому, что тот не останавливался. Да, он ждал, ждал, когда тот расслабится, после чего снова двигался, входя все глубже и глубже, пока член полностью не оказался внутри любовника. Он ловил руки Лукаса, которыми тот пытался бить его, целовал пальцы и отпускал на «свободу»; он целовал его губы, лицо, шею, стараясь заглушить самые громкие крики и успокоить; все время звал по имени, заставляя смотреть на себя и целовал в уголки глаз, собирая языком катящиеся крупные слезы. Он пытался достучаться до подсознания омеги, пытался вернуть в реальность, пока тело металось в беспамятстве от боли. А Лукас задыхался в своих ощущениях и воспоминаниях. Он видел себя пятилетним и мать, что приводила новых любовников каждый раз, когда отец уезжал в командировку, как слышал все ее стоны и крики, когда она, уложив его спать, уходила в соседнюю комнату развлекаться — стены в их доме были слишком тонкими; видел себя подростком, чуть ли не каждый день получавшим от одноклассников записки и маленькие подарки, на зависть всем заводилам; вот он уже старшеклассник, который часто слышит хвастливые рассказы школьных «друзей» о том, кто с какой девчонкой или омегой закрутил, и как далеко зашел — а потом уводил этих самых девчонок и омег, меняя их как перчатки, и ни к кому не испытывая абсолютно ничего, кроме спортивного интереса; вот его вызывают к директору школы, где сообщают, что его мать в реанимации из-за того, что отец, давно знавший обо всех ее похождениях и не раз делавший предупреждения, не сдержался и избил ее до полусмерти, а затем еще и столкнул с лестницы; вот он становится изгоем школы, потому, что Херман, ранее высокопоставленный офицер, имеющий несколько боевых наград, становится пьяницей, начиная менять работу с той же частотой, что он уводил у своих школьных «товарищей» их подруг; вот несколько брошенных им одноклассников неожиданно оказываются беременными, в свои неполные семнадцать, от неизвестного донора. Вот он уже выпускник, кое-как сумевший получить приличный аттестат, сбегает из Германии в Америку, где через год скитаний по городам и подработки поступает в колледж, где становится объектом обожания со стороны многих сокурсников, которые пытаются развести его на постель, не гнушаясь ничем, как проститутки из района красных фонарей; вот он находит себе первых друзей в чужой стране — или, скорее, это они находят его — девчонка из богатой семьи, больше похожая на мальчишку и не желающая вести образ жизни светской львицы, и главарь местных гопников, которые, тем не менее, следят за порядком в колледже. Вот одна из однокурсниц, что клеилась к нему больше всех остальных, и при этом залетевшая от кого-то другого, пытается убедить всех в том, что это его ребенок — но безрезультатно. Вот он заканчивает колледж и в скором времени перебирается в Сиэтл, где быстро находит работу с нормальным заработком, позволяющим жить в отдельной квартире, а не в комнате в общаге, где всегда грязно и дурно пахнет. И вот он здесь — летит домой к родителям, чудом сохранивших семью и которых он не видел семь лет… Вот он, здесь, униженный и использованный для своих плотских утех другим человеком, что сначала втерся в доверие, а затем причинил всю эту боль и страдания, заставив заниматься тем, что и без того ломало его жизнь с самого рождения; вот он, здесь, распятый под мощью кого-то более сильного, чем он сам… Вот он, сломленный собственными страхами и воспоминаниями и горящий в их адском пламени. — Я люблю тебя… — неожиданно, словно поток холодного ветра, или же ручей, что способен погасить этот огонь Инферно, донеслись до него чужие слова, и он замер, вслушиваясь в них, и не веря. — Лукас… — его имя пронеслось мимо, подхваченное потоком воздуха и исчезло, как сгорает мотылек, достигший огня. — Я люблю тебя, Лукас… Парень резко открыл глаза, следуя за голосом, и обнаружил себя не посреди пляшущего пламени, что сжигало его несколько секунд назад, а в гостиничном номере, на простынях, что приятно холодили кожу, в чужих крепких объятиях и под надзором внимательных голубых глаз. — Это твоя ночь, Лукас, — заговорил альфа, и парень узнал тот голос, что был похож на прохладу, способную успокоить и заглушить бушующее пламя. — Откройся, Лукас. Открой свои чувства. Не мне, — зачем-то добавил он. — Откройся самому себе, своей душе. Это твоя ночь, которая рано или поздно закончится, уступив место рассвету, новому дню. Испытай то, от чего пытался сбежать все это время. Это нужно тебе. Несколько секунд ушло на то, чтобы принять слова мужчины и взвесить все за и против, а потом… потом омега вжался в Штефана, обхватывая его своими руками так, как утопающий хватается за спасательный круг, и отдаваясь полностью, без остатка — и телом, и душой.***
Утро, как и пробуждение, наступило внезапно. Омега моргнул несколько раз, прогоняя остатки сна, и попытался сесть, чтобы найти и устранить источник шума, что разбудил его — но конечно, у него ничего не получилось, и он тут же завалился обратно, шипя и морщась от боли. Все тело жутко болело — конечности затекли, кости нещадно ломило, мышцы словно трещали по швам и, казалось, даже нервные клетки вторят им; но сильнее всего ему казалось, что огромный, горячий и пульсирующий член Гёддемайера по-прежнему внутри него. Следующие несколько минут для Лукаса снова проходили как в аду. Он успел не раз мысленно проклясть альфу, прежде чем смог нормально пошевелить хоть какими-то частями тела. Медленно начиная с расслабляющего массажа основных конечностей, он смог сначала перевернуться на спину, а затем и сесть. Выждав еще какое-то время, он осторожно встал, чувствуя, как боль снова пронзает все его тело, словно молния или метко пущенная стрела. Так же медленно и осторожно, опираясь на стену рукой, он добрел до окна и раздвинул шторы — в лицо тут же ударил яркий солнечный свет, заставляя снова поморщиться и схватиться за подоконник, чтобы не потерять равновесие. Когда же свет перестал щипать глаза, Альтманн выглянул в окно. На побережье стоял полный штиль. Да, с видом из номера ему повезло — и особенно красивый вид здесь, должно быть летом и в начале осени, когда все вокруг либо зелено, либо играет буйством красок. Но и сейчас тоже было ничего — деревья, успевшие за ночь покрыться инеем и сейчас искрящиеся бриллиантовой россыпью на солнце и морозном воздухе, спокойный, величественный океан на фоне различных зданий и построек и чистое, голубое небо. Как глаза Штефана. Омега, словно только сейчас вспомнив, что еще ночью он был в номере не один, огляделся — но, как и следовало ожидать, он был совершенно пуст. Но почему-то это не вызывало ни радости, ни раздражения, ни грусти. Лишь легкий оттенок печали из-за того, что он не мог высказать сейчас ему слова благодарности за то, что помог справиться со своими детскими и отроческими страхами. За то, что сейчас в душе парня царило то же умиротворение, тот же штиль, что и на прибрежной части океана… Прервал его размышления звонок внутреннего телефона. Лукас вздрогнул от неожиданности и вспомнил, что именно этот звонок и разбудил его. — Да, — коротко сказал он, спешно добравшись до прикроватной тумбочки. — Доброе утро, мистер Альтманн, — смущенный голос на той стороне провода явно принадлежал Петре. — Я звоню сказать, что поскольку непогода прошла, то в полдень ваш самолет отправится в путь, а автобус прибудет в одиннадцать — чтобы пассажиры успели пройти регистрацию. Но для этого мне нужно уточнить куда именно вы летели, чтобы авиакомпания успела скоординировать рейсы и рассадить пассажиров. — Хорошо. Рейс был Сиэтл-Франкфурт-на-Майне и оттуда, после пересадки, до Берлина — кивнул Лукас. — Я не знаю, куда летел мистер Гёддемайер, но скажу ему о вашем звонке, когда он вернется. Так что можете не беспокоиться по этому поводу. — А… Эм… — девушка замялась, явно чем-то сильно смущенная. Парень не стал ее торопить, неуверенный в том, что хочет знать причину ее смущения. — Простите, сэр, но мистер Гёддемайер уже уехал… — Как уехал? — остолбенел Альтманн, не ожидавший такого резкого поворота событий. — Давно? — Около часа назад. Сказал, что у него появилось какое-то срочное дело, и… он оставил вам сообщение, — Петра ненадолго замолчала, ожидая реакции. Но, не услышав в ответ ничего, кроме тишины, приняла ее как знак продолжать. — «Не скучай без меня, малыш», вот, что ваш… эээ… друг, просил передать. Лукас мысленно чертыхнулся, когда девушка сделала акцент на слове «друг». — Я понял, — кивнул он и положил трубку. С минуту погипнотизировав телефон своим взглядом, словно тот мог дать ответ на вопрос, куда внезапно умотал Штефан, парень развернулся и снова подошел к окну. — Несдержанная скотина, — обозвал он историка, вспоминая вчерашнюю ночь — после того, как он очнулся и принял слова и действия историка, тот еще долго измывался над ним. Лукас кричал и стонал, плакал и умолял о продолжении под конец — но мужчина действовал так, как хотелось ему; игрался и нежничал, целовал и успокаивал, дарил невыносимое наслаждение и болезненные муки. Он таки не удержался и выпустил узел, заставив любовника еще дважды кончить, прежде чем эякулировал сам. Лукасу было очень жарко, хорошо и сонно в тот момент — но это был еще далеко не конец. Парень со смущением вспомнил, как Штефан, все еще не думая расцепляться, через некоторое время подхватил его и потащил в душ, где снова поимел — омега четко помнил все эти контрасты: холод кафельной плитки, к которой его прижали спиной и горячие струи воды, омывавшие их; нежность и ласковые прикосновения альфы и отравляющая боль от резких, несдержанных движений; тяжесть от навалившегося на него тела и собственного стояка и легкость, свобода от того, что его трахали на весу. Он помнил свои стоны и слезы, смешивающиеся с водой, помнил, как не мог успокоиться, даже когда все закончилось и Гёддемайер, насухо вытерев его полотенцем, на руках отнес в постель, где крепко прижимал к себе, снова рассказывая разные истории, чтобы успокоить; помнил, как сам сначала начал задавать вопросы, а потом, доверившись, отвечал на некоторые заданные, рассказывая про свою семью и детство. Сейчас ему было стыдно за свои слезы, за откровенность, за свою слабость… стыдно за те мысли и сожаления о том, что больше этого никогда не будет, что он не сможет провести в этих надежных объятиях всю свою жизнь — ведь тот пообещал, что эта ночь будет их единственной. И все же он был благодарен, когда альфа рассказал ему о том, что у него есть второе высшее, о своих наблюдениях за омегой, о том, по каким признакам можно уловить главные черты характера; о том, как найти подход к разным людям, об освобождении от сексуальных желаний… Слушая его, Лукас ощущал себя своего рода подопытным кроликом, но это, вопреки ожиданиям, не раздражало — потому, что он понял, что психология тоже очень интересная наука, как и история. Благодарен за то, что Штефан помог ему по-новому, по-взрослому взглянуть на свои детские страхи и обиды, на суть человеческих взаимоотношений. Парень фыркнул, вспомнив, что в пылу своего бреда услышал признание в любви, и как альфа расхохотался, когда он рассказал, что его вытащило из того хаоса; как Гёддемайер чмокнул его в нос и еще крепче прижал к себе, говоря, что это было не больше, чем тайное желание омеги, который никогда не испытывал любви к другому человеку — если не считать родителей, конечно. Желание не любви мужчины или альфы, а желание любви в целом. Это успокоило его: одно дело переспать с кем-то и потом расстаться навсегда, и совсем другое, когда кто-то привязывается к тебе — если не ты сам. И Лукас был благодарен за то, что альфа исчез прежде, чем он проснулся, исполнив свое обещание — парень не хотел думать, что привязался к этому обаятельному недопсихологу. Посмотрев на часы, он спохватился — было уже начало одиннадцатого, а ему предстояло еще принять душ и собрать свои вещи перед отправлением, а в его нынешнем физическом состоянии сделать все это быстро было не так уж и легко. — Вот, ключи от номера, — через сорок минут он уже был на ресепшене, чувствуя себя гораздо лучше — к счастью, горячий душ смог сделать свое дело, размяв задеревеневшие мышцы. — Второй экземпляр, насколько я помню, итак вчера остался у вас. — Да, сэр, — кивнула Петра. — И… я хотела извиниться перед вами за свою оплошность. Просто мистер Гёддемайер успел зарегистрироваться еще до пропажи электричества, и из-за неожиданности сбоя я забыла о том, какой же именно номер выдала ему система. — Все в порядке, — успокоил ее омега. Чувство злости, испытанное вчера, осталось где-то там же, во тьме бесследно ушедшей ночи. — Спасибо вам, — добавил он перед тем, как уйти. Девушка явно не поняла за что он ее благодарил, а Лукас и не стал ей этого объяснять — лучше некоторые вещи не знать; меньше знаешь — крепче спишь. В автобус он садился с едва заметной грустной улыбкой. И если вчера он старался оказаться как можно дальше от рыжеволосой беты, то сегодня сам подсел к ней, и первый же завел разговор. К его удивлению и радости, на тихо заданный вопрос женщина ответила так же тихо и спокойно, и не повышала тона вплоть до самого аэропорта. Они говорили обо всем — об истории, политике, искусстве, жизни; обо всем, кроме Штефана. Лукас лишь вскользь упомянул о том, что имя своей собеседницы он узнал от этого человека, как и о том, кто она по профессии. Так было проще — покидать отель, не оглядываясь на него, говорить с человеком на интересные для себя темы, чтобы не думать о другом и радоваться новому ясному и солнечному дню, не вспоминая прошедшую ночь. Лучше думать о том, что ждет его дома, какая будет встреча с родителями, что состоится уже этим вечером; о том, что можно им сказать про себя, про свою жизнь. О том, что он злился на них все эти годы и о том, что теперь он готов простить их, благодаря вмешательству одного важного его сердцу человека. Именно об этом и думал парень, уже сидя в салоне самолета и смотря на узкую полосу неба в иллюминаторе. Он не будет сожалеть о том, что позволил Штефану так глубоко застрять в своем сердце. Никогда. — Да, Гёддемайер слушает, — неожиданно встрепенулся он, когда у одного из пассажиров зазвонил телефон, а следом послышался знакомые баритон и фамилия — а всего секунду спустя на соседнее сиденье устало опустился сам историк. Он предупреждающе поднял указательный палец вверх, когда Лукас уже открыл рот, чтобы задать свой вопрос и продолжил разговор по мобильному. — Нет, это дело не терпит отлагательств, в отличие от командировки. Да, профессор, я помню насколько важно данное исследование, и приложу максимум усилий для его завершения. Но только после нового года. Да, спасибо за понимание. Закончив говорить, Гёддемайер убрал телефон в пальто, устало выдохнул и ослабил свой шарф. Лукас молча наблюдал за действиями мужчины, не сводя с него напряженного взгляда — и тот, словно почувствовав это, повернулся к нему лицом и широко улыбнулся. — Вижу, тебе стало намного лучше, — произнес он, взъерошив волосы на голове парня, за что тот удостоил того убийственным взглядом: одно дело ласкаться в постели наедине, и совсем иное — проявлять подобные сантименты на людях. Впрочем, Штефан только рассмеялся над этим. — Ты выглядишь куда свободнее и веселее, чем вчера. Кажется, теперь ты хочешь увидеть своих родителей и поговорить с ними. — Ты обещал, Штефан, — недовольно проворчал тот, скидывая руку историка со своей головы и стараясь успокоить разбушевавшееся сердце. — Что эта ночь будет единственной, и мы с тобой больше никогда не увидимся. И какого черта тогда ты делаешь здесь? — Поменялся местами с Хельгой, — весело отозвался тот, но не стал испытывать терпение парня, играя в полное непонимание. — А если серьезно… Просто подумал, что уже довольно давно не видел своего отца, вот и решил навестить. Рождество сегодня, как-никак, — от его теплой улыбки, предназначенной далеко не ему, Лукас понял — это правда. Точнее, ее часть. — Кстати, если хочешь, то могу вас познакомить. Думаю, общение с ним тебе тоже пошло бы на пользу. — Пойду, поменяюсь с ней местами обратно, — уже начал было вставать омега, недовольный тем, что за него опять кто-то что-то решил, но тяжелые ладони альфы, опустившиеся на плечи, пригвоздили к месту. — Пусти. — Нет, не отпущу, — Гёддемайер внезапно порывисто обнял своего любовника. Альтманн тут же попытался вырваться, поскольку проходящие мимо бортпроводницы стали странно коситься — но куда ему было справиться с силой альфы? — Я чувствую ответственность за тебя. К тому же, ты мне нравишься. Очень. — Я понял тебя, только отпусти, пока народ не начал обсуждать твою идиотскую сентиментальность, — снова отпихнул его от себя Лукас и, когда тот отстранился, недовольно скрестил руки на груди. — А меня ты просто забыл спросить о том, хочу ли я всего этого, нужны ли мне эти отношения или нет, да? Штефан покачал головой и достал свой мобильник, слабо улыбнувшись. — Я набрал свой номер с твоего телефона, пока ты спал, — признался он, на что парень злобно цыкнул. — Так я получил твой номер, и ввел тебе свой. Так что если бы ты покопался в своей телефонной книге, то однажды нашел бы мой номер — и это был бы только твой номер, звонить мне или нет. — Ты бы первым не выдержал и позвонил, — ответил омега, когда его посетила еще одна догадка. — А узнал куда я лечу, посмотрев на обратные билеты, верно? — он тяжело выдохнул. — Ну ты и сволочь. Мужчина ничего не ответил, только улыбнулся, быстро коснувшись губами макушки парня — в отличие от последнего, ему было абсолютно все равно, что о таком поведении могут подумать другие. Он полуобернулся к любовнику, думая о том, как бы обнять его так, чтобы не вызвать очередную волну возмущения. — Скажи хоть, куда лететь должен был, извращенец, — неожиданно омега сам откинулся назад, устраивая свою голову на плече альфы и прикрывая глаза. Штефан улыбнулся и приобнял его одной рукой, так, что со стороны этого не было заметно, когда на лице Лукаса вспыхнул легкий румянец от собственных действий. От сделанного выбора. — О, ты прекрасно знаешь этот великий город…