Святотатство

      11.04.1964       Лето в этом году пришлось на середину весны, что немало удивило жителей Вустера и Эрика Леншерра в частности. За годы его жизни в Пенсильвании такое случилось впервые, и потому он не планировал сбор урожая в апреле. Урожая на его участке немало, и большая его часть созрела благодаря жаркой погоде и, к тому же, постоянному отсутствию облаков, оттого и починку сарая приходится отложить на неопределённый срок.       Эрик ставит стремянку у своего невысокого деревянного забора. Здесь растёт самая плодоносная яблоня, потому он начинает сбор с неё. Левые ветки перекинуты за забор, и эта часть дерева оказывается едва ли не пустой. Кажется, соседи уже оценили урожай, — усмехается себе под нос Эрик и смотрит на их участок, простой и ухоженный. Он пуст, поэтому мужчина решает завести разговор с хозяевами позже.       Когда он поднимается на стремянку с третьей корзиной, по ту сторону забора объявляются соседи: два молодых человека — один в очках, второй… в инвалидном кресле. Они просто болтают, сидя за летним столиком и не прячась от солнца, но почему-то Эрик передумывает завязывать разговор. Хотя тяжело назвать это «передумывает», потому что его просто отключает. Он уже видел парня в кресле прежде, но под лучами солнца всё кажется иначе: улыбка — ярче, глаза — голубее, кожа — будто светится. Все его движения спокойные, а смех мягкий, и это притягивает внимание. Молодой мужчина замечает Эрика, и теперь улыбка красных губ подарена ему, вслед за этим он кивает. Эрик кивает в ответ, а про себя обещается уйти с головой в дела.       У него же нет времени на разговоры с соседями. ***       Когда высокий парень в очках проходит мимо его дома, Эрик понимает, что его сосед теперь один и с ним можно спокойно поговорить. Это очень соблазнительная возможность, однако мужчина умеет лишь бороться со своими слабостями и соблазнами. План полной занятости в силе.       Что не предусматривает его план, так это появление соседа на пороге.       В майке и рубашке, с грязными от работы руками, Эрик так и открывает ему парадную дверь, совсем не ожидая такого визита.       — Добрый день, — сходу улыбается сосед. Отлично, вблизи его губы ещё краснее. — Я тут позаимствовал немного ваших яблок, — улыбка приобретает оттенок смущения, но Эрик не верит ей ни на секунду, — вот, решил вернуть долг.       Человек перед ним убирает полотенце со своих коленей, и взгляду открывается штрудель. До Эрика доносится одуряюще сладкий запах, и он не знает, от штруделя это или от мужчины.       — Моё имя Чарльз.       — Я Эрик, приятно познакомиться, — он жмёт Чарльзу руку и старается не думать.       — И мне можно так вас называть?       — Если мне можно называть вас Чарльзом, — учтиво улыбается тот.       От чая с собственным штруделем Чарльз вежливо отказывается и уезжает домой.       Вечером Эрик думает, какие мягкие и аккуратные руки у Чарльза и как приятно ощущать это имя на своём языке. Так же приятно, как и штрудель.       14.04.1964       — Чарльз?       — Добрый вечер, Эрик, — Чарльз почему-то выделяет его имя интонацией.       — Добрый вечер.       — Я увидел свет в окне и подумал, что ещё могу зайти к вам.       — Конечно, я всегда вам рад, Чарльз.       — У меня оставалось ещё немного вашего урожая, — начинает он, и Эрик уже видит кувшин, полный сока, в его руках, — и я решил, что вы имеете право на 50 процентов от него.       — А имею ли я право на вашу компанию в этот раз? — тоном, лишённым надежды на ответ, спрашивает Эрик.       Чарльз смотрит на свой дом и о чём-то задумывается, будто в поисках причины для отказа, но в конце концов поворачивается обратно и с улыбкой соглашается на приглашение.       Когда Чарльз улыбается Эрику, он сам выглядит словно плод этого апрельского солнца.       19.04.1964       Воскресным днём Эрик понимает, что у него кончились все дела и теперь ему категорически нечем себя занять. В последнее время, когда такое происходит, он ловит себя на мысли о Чарльзе, притом часть его приводит сотни причин, почему им нужно увидеться. Другая — чувствует что-то неладное.       Но это ощущение пока лишь ютится внутри, постепенно разрастаясь, и потому Эрик идёт к соседу.       Едва Чарльз видит его в дверях, он тут же отъезжает, давая ему пройти в дом, без колебаний.       — Очень рад вас видеть, Эрик, — Чарльз больше не выделяет его имя, очевидно, привыкнув к нему, но оно всё ещё звучит восхитительно из его уст.       У Чарльза дома скромно и уютно, хотя качество вещей увидеть легко, стоит лишь немного приглядеться. Просто и дорого, что очень странно для окраины Вустера.       — Мне как раз нужна ваша помощь, если вы не возражаете.       Как Эрик может возражать, когда Чарльз смотрит на него этими голубыми глазами? ***       Починить сломанный стол для него — проще пареной репы. Когда ты сирота, тебе приходится учиться вещам и потяжелее. Но он всё равно не спешит, пускай и может сделать это быстро и не менее правильно. Чарльз всё время вьётся вокруг, развлекая его разговорами, помогая и улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь.       У Эрика начинает кружиться голова, но это ощущается восхитительно.       А когда под вечер он прощается с Чарльзом, ему мерещится печаль на красивом лице. 24.04.1964       Эрик пилит дрова на заднем дворе, когда слышит голос Чарльза:       — Эрик, добрый день!       Он оборачивается и видит Чарльза в белой хлопковой рубашке, такого же красивого, как и две недели назад, такого же умиротворённого и с той же нежной улыбкой.       Господи, Чарльз — проверка или благодать? ***       — На радость и печаль, по воле рока, Два друга, две любви владеют мной: Мужчина светлокудрый, светлоокий И женщина, в чьих взорах мрак ночной. Чтобы меня низвергнуть в ад кромешный, Стремится демон ангела прельстить, Увлечь его своей красою грешной И в дьявола соблазном превратить. Не знаю я, следя за их борьбою, Кто победит, но доброго не жду. Мои друзья — друзья между собою, И я боюсь, что ангел мой в аду. Но там ли он, — об этом знать я буду, Когда извергнут будет он оттуда.       Чарльз поднимает голову от книги, как делает всегда, чтобы прогнать в голове прочитанное, и совершенно случайно тут же ловит взгляд своего друга. По лицу Эрика видно, как он анализирует сонет, и молодой мужчина просто радуется, что не одного его зацепило.       — Как всё же интересно, что влюблённого в него мужчину Шекспир сравнивает с ангелом, а не с демоном, — он сжимает пальцами подбородок, а между бровей залегает складка. Когда Эрик предугадывает этот жест в своей голове, ему становится страшно.       — Он всего лишь раб своих чувств, притом светлых, Чарльз. Нельзя винить человека за его чувства, — отвечает Эрик, понимая, что Чарльз говорит о содомии.       Мужчина улыбается Эрику, а в его глазах плещется море чувств.       — Вот поэтому я общаюсь с вами, Эрик.       Он откладывает пилу, вытирает руки, пот со лба полотенцем и подходит к Чарльзу, нагло устроившемуся в единственном теньке на этом дворе.       — Хотя, пожалуй, смотреть на Шекспира под таким углом — позиция недалёкая, — замечает он.       — Конечно, ангел здесь — душа, его мужчина и женщина — это Рай и Ад, как и считала в его времена церковь. Но ведь это Шекспир, мой друг. Он мог подразумевать и моё предположение, и любовь к юноше единовременно.       Эрику кажется, что в словах Чарльза между строк он читает то, чего нет на самом деле.       Но почему-то мужчина поднимает голову и долго, серьёзно смотрит прямо в его глаза.       Эрик наклоняется к нему, и между их лицами остаётся от силы десяток сантиметров.       Всему виной эти голубые глаза и красные губы, эта добрая улыбка и вечное обожание в глазах. Всему виной это сумасшедшее солнце. Всему виной Бог и всему виной дьявол.       Когда Эрик порывисто целует его губы, он всё ещё не чувствует себя оправданным.       Губы Чарльза именно такие, какими и должны были быть: мягкие, влажные и податливые. Чарльз вторит ему, хотя очень хочется углубить поцелуй, заставить Эрика раствориться вместе с ним. Но он отвечает на каждое прикосновение так, как нужно сейчас Эрику, борющемуся с дьяволом и Богом внутри себя. Чарльз гладит его лицо, шепчет его имя, чувствуя себя сумасшедшим из-за происходящего.       Не каждый человек способен склонить священника к содомии. Браво, Чарльз Ксавьер.       3.04.1964       Чарльз неверующий человек, но церкви и соборы — безусловно превосходные места, чтобы собраться с мыслями и погрузиться в себя. Атмосфера в красивых религиозных сооружениях всегда толкает на размышления. Так и в соборе Святого Себастьяна: высокие потолки, витражные окна, приятно пахнущие деревом скамьи. И священник, что ведёт утреннюю службу, тоже заставляет его задуматься. Хороший ли он или плохой? Как много за свою жизнь он согрешил и как пришёл к этой?       Словно чувствуя десятки вопросов к своей скромной персоне, святой отец оборачивается, и красота его на секунду выбивает Чарльза из колеи, но этого достаточно, чтобы он не сумел удержать себя и заглянул в его мысли. Что он видит, тяжело представить: обузданный хаос, тьма жестокости и пугающих мыслей, скованные благоразумием. Первым отводит взгляд священник, а Чарльз так и смотрит на него до конца служения.       Ему так и не удаётся совместить увиденное с наблюдаемым.       Когда Эрик отстраняется, Чарльз на секунду пугается: вдруг это всё, что он позволит им обоим? Но Эрик уже не может остановиться. Он берёт мужчину на руки, находит согласие в его глазах и заходит с ним в дом, направляясь в свою комнату.       Комната залита светом, не давая им ни малейшего шанса укрыться от взора Всевышнего.       Чарльз смотрит на него, словно вопрошая: сможешь ли ты любить меня сильнее, чем Бога?       Эрик кладёт-бросает его на белоснежные простыни, и старая подушка под головой мужчины хлопает, выпуская из себя сотни перьев. Они ложатся на постель, они летают между ними и они путаются в волосах Чарльза.       Это тоже не останавливает Эрика.       Он быстро, но аккуратно снимает обувь с мужчины, штаны и нижнее бельё. Когда он поднимается, чтобы снять кофту, Чарльз пользуется моментом для глубокого поцелуя, такого, о котором он мечтал, сидя на мессах святого отца Эрика. Как ему и мечталось по ночам, Эрик целует с напором, с силой, но не жёстко, всё ещё оберегая. Его язык ласкает всё подряд: губы, язык, подбородок, — но всё равно в движениях чувствуется опытность. На несколько секунд он зажимает губу Чарльза между зубами, прерывисто дышит и возвращается к кофте.       10.04.1964       Этот собор нравится Чарльзу больше всего, пускай он не очень близок к дому. Здесь одуряюще пахнет, непередаваемой красоты убранства и невероятно преданный своему делу священник. Чарльз настолько увлечён происходящим, что занимает очередь за причастием, и, когда святой отец кладёт хлеб на его язык, он — случайно или нет — касается пальцем его языка.       Мужчина чувствует себя избранным.       Чарльз сам насаживается ртом на пальцы Эрика, вцепившись в его запястье, пока тот расстёгивает ширинку и стягивает штаны. Слишком рано, не дав ему насладиться процессом, Эрик медленно вынимает пальцы и тут же приставляет один к колечку мышц. Он поднимает ногу любовника, чтобы дырочка получше раскрылась и чтобы Чарльзу было легче впустить его. Палец наконец входит в него, и почти забывший это ощущение Чарльз дёргается. Эрик садится между его ног, наклоняется вперёд, но Чарльз не обращает на это много внимания и потому упускает момент, когда мужчина вновь целует его. Даже от этих крупиц удовольствия хочется плакать. Эрику тоже хочется: от греха, в который он завёл себя и этого прекрасного молодого мужчину, от ощущения тесноты вокруг — уже — двух пальцев. Чарльз постанывает под ним, а, когда хватка рук на его плечах усиливается, Эрик понимает, что нашёл нужную точку.       Он добавляет третий палец, и жаждущий большего Чарльз сквозь негу удовольствия говорит:       — Не надо.       Но Эрик знает свои размеры и чувствует, как давно никто не прикасался к его Чарльзу вот так, а потому молча возвращает их к поцелую.       17.04.1964       У всех священников руки холёные. Священники заняты духовными делами и связью более слабых духом людей с Богом. Святой отец Эрик тоже помогает прихожанам найти Господа, но руки его натружены. Они сильные, ладони иногда с мозолями, а иногда с порезами. На них видно вены, и Чарльз мог бы сказать, что тело у святого отца подтянутое, если бы лично не наблюдал за его работой в саду под палящим солнцем. Мышцы и сексуальность — это не то, какими должны быть священники. Но Эрик был именно таким, чем сводил Чарльза с ума.       — Ты готов? — спрашивает с трудом сдерживающийся Эрик.       — Пожалуйста, — умоляет Чарльз.       Мужчина оглядывает его ещё раз: перья в растрёпанных волосах, припухшие губы, солнечный свет в глазах. Его белая кожа, белые простыни под ним и белые перья вокруг него — всё это он собирается забрать себе, пометить и присвоить. Он сам собирается столкнуть его с небес, утянуть за собой в ад, но что делает Чарльз? Просит его об этом.       Эрик вспоминает про распятие над изголовьем и решает сменить позицию, прежде чем ему стало стыдно. Он прижимает к себе любовника, в три движения оказываясь спиной к изголовью, после чего сажает его на свои колени.       — Чарли? — в последний раз спрашивает он, в надежде, что его остановят.       Но у Чарли лишь ещё больше встаёт от обращения, а ещё Чарли хватается за его плечи, что служит идеальным ответом.       Мужчина успевает лишь подумать, какие у Эрика сильные ручищи, раз он сумел поднять его только ими, потому что в следующее мгновение головка члена оказывается в нём, и теперь ему не до смеха. Он понимает, почему Эрик дошёл до подготовки тремя пальцами. Когда член весь входит в Чарльза, он забывает, как дышать, он в самом деле застывает с открытым ртом и забывает хватать им воздух.       — Чарли, — с нежностью повторяет мужчина, пускай ему сейчас очень тяжело сдерживать себя и уж тем более оставаться нежным.       Чарльз действительно очень тесный. Горячий как внутри, так и снаружи. Он жмётся к нему и выдыхает:       — Сделай это.       Эрик сглатывает.       — Эрик, сделай это со мной.       Это похоже на жертвоприношение.       Эрик на пробу двигается в нём, не выходя, и по телу Чарльза уже бегут электрические разряды.       Эрик поднимает его на пару сантиметров, вгоняя член обратно, отчего мужчина в его руках задушенно стонет. Ему не столько тяжело держать его, сколько тяжело держаться самому, чтобы не взять прямо сейчас, быстро и жёстко.       Постепенно Чарльз привыкает, и Эрик позволяет себе входить сильнее, поднимать любовника выше, начинать откровенно трахать его. На удивление, тот не фарфоровый, и если позволить себе применить чуть больше силы, он даже сильнее стонет. Чарльз возбуждённо проталкивает свой язык в рот Эрика, срывается на стоны прямо в поцелуе, хватается рукой за его плечи и второй — совершенно случайно — за распятие над их головами.       23.04.1964       В четверг Чарльз вновь приходит за причастием. Когда Эрик кладёт хлеб на его язык, он сам лижет его пальцы.       Эрик имеет его так сильно и так глубоко, как у него не было даже до инвалидности. Он смотрит на Чарльза с любовью, поднимает и опускает на своём члене, а у Чарльза только и есть сил, что стонать во всё горло и сжимать в руке дурацкое распятие.       Распятие красивое, детальное, сделанное на совесть. Рука всё время соскальзывает с него, но цепляется вновь. В один из таких моментов распятие режет ладонь несколькими острыми деталями сразу, но Эрик начинает долбить его в простату, и у Чарльза просто не получается обращать внимание на что-то другое. На что-то, кроме Эрика.       Обезумевший, он умудряется оставлять засосы на его шее, не думая о последствиях или о других глупых вещах. Чарльз же принимает его так отзывчиво, как никто и никогда. С обездвиженными ногами он может немногое, но при этом он отдаётся Эрику полностью.       Чарльз чувствует, что не выдержит больше, и левой рукой неловко отдрачивает себе, совершенно не попадая в бешеный ритм Эрика и его чудесных рук, чувствуя себя неопытным юнцом в руках святого отца, но не выпускает распятие. Он ложится грудью на его грудь, кусает вспотевшую кожу, чтобы заглушить особенно громкие стоны, — его разрывает от удовольствия, и ему хочется попросить любовника остановиться, а ещё — ускориться.       Всего вокруг слишком много, и всё это обволакивает их, не давая сделать вдох: руки Эрика на бёдрах, его член внутри, зубы Чарльза, впившиеся в плечо.       Когда Чарльз кончает на его живот, Эрик рычит и срывается следом, чувствуя вторую волну оргазма от понимания, что он заполняет Чарли своей спермой.       Ослабший, Чарльз валится мужчине на плечо, не готовый расставаться с приятным растяжением мышц, но и не способный сказать об этом, а потому не возражает, когда Эрик снимает его со своего члена и укладывает на кровать.       Он отходит к окну. Пытается собраться и вернуть самоконтроль, но когда поворачивается к постели, всё вновь сыпется к чёртовой матери.       Всё металлическое в комнате искривлено. Обнажённый Чарльз лежит в постели, полной перьев, из него вытекает сперма, а над его головой — окровавленное распятие.       Эрик чувствует дьявола в себе.       Он возбуждается вновь.       На этот раз он не заботится об Иисусе.