***
Усадьба Холмсов — это… ну, это то, чего никогда не было и не будет в вашей жизни. Гектары земли, простирающиеся настолько далеко, что невозможно охватить взглядом все эти болотистые Девонширские места. Домик для прислуги, имеющий скромные размеры обычного многоквартирного дома где-нибудь на окраине города, в котором могла бы жить ваша семья, когда вы были ребенком. А ещё — теплицы, фонтан, украшенный статуями тритонов, конюшни и даже пруд. Сам дом — огромный и величественный, явно построенный благородными предками Шерлока в качестве летней резиденции — невозможно не заметить. В настоящее время он полностью восстановлен, вплоть до оригинального стиля эпохи короля Георга — ну разумеется. И я бы, безусловно, не отказался от экскурсии по этому дому. Шерлок, кажется, не понял смысл моего отчаянного взгляда, когда Сигер Холмс схватил меня в медвежьи объятия и втащил в дом, демонстрируя открывающиеся передо мной красоты, и одновременно засыпая мой мозг огромным количеством рассказов и смешных историй о каждой попавшейся ему на глаза вещи. И вот уже у меня перед глазами длиннющая вереница вековой истории Холмсов, воплощённая в портретах, ведь, согласно традиции, по достижении совершеннолетия каждый отпрыск Холмсов обязан дополнить своей благородной физиономией очередное пустующее место в картинной галерее. Я впадаю в транс, тщательно обдумывая вариант притвориться больным или мёртвым, когда внезапно на меня опускается ощутимо тяжёлый голос. Властный. Тот самый голос, который заставляет немедленно выпрямить спину и одновременно жалко съёжиться, потому что мне слишком хорошо знаком этот тон, напоминающий капрала Маккормака, моего армейского командира. — Джон Уотсон. Я медленно поворачиваюсь к владельцу этого гласа, практически готовый увидеть перед собой Маккормака в полном обмундировании и заляпанных сапогах. Но нет, это не Маккормак. Совершенно определенно — не он. — Я так давно пыталась убедить хотя бы одного из своих бестолковых сыновей представить вас нам. — Джон, соблаговолите познакомиться с моей лучшей половиной, — церемонно объявляет Сигер. Я пожимаю руку очаровательной даме среднего возраста: — Очень приятно, миссис Холмс. — Вайолетт, — поправляет она с улыбкой, не достигающей глаз. — Умоляю, зовите меня Вайолетт. Теперь я знаю, от кого Шерлок унаследовал этот пронизывающий взгляд, который, кажется, проникает к вам прямо в душу, препарируя её. Затем миссис Холмс – нет, Вайолетт, — берёт меня под руку и властно ведёт по усадьбе, говоря то об одном, то о другом, периодически заканчивая фразы вопросами, на которые я автоматически отвечаю, даже не замечая. Немногим позже я вдруг осознаю — это не просто взгляд. Это – всё. Абсолютно всё в этой женщине — Шерлок. Только преувеличенный в сотни раз, экзальтированный, Шерлок-джедаист. Да ещё и накачанный психотропными препаратами. Ах да, ещё подобный конечный продукт — женщина, и не просто женщина — «мамуля». Дрожь бежит по моему позвоночнику, растекаясь волной жутких мурашек. Я вспоминаю слова Шерлока, давшего весьма однозначную характеристику его семье. Но уже слишком поздно.***
— Мы только познакомились. И я вовсе не намерен делать поспешные выводы. Поэтому заткнись. — Я ничего и не сказал. Я недовольно фыркаю. Словно ему необходимо говорить вслух хоть что-то, дабы я понял его без слов. Не думаю. Но думать — ведь «не мой конек». Нам бы что-нибудь такое — «попрактичнее». Именно в этом я хорош. — Эта комната размером с нашу квартиру. Я спокойно раскладываю наши вещи в шестистворчатый шкаф из красного дерева. — Она — самая маленькая в доме. — Оу. Я не знаю, что и думать. Но уже ощущаю первые признаки агорафобии при взгляде на почти королевскую кровать гигантских размеров, находящуюся в комнате, которая, по мнению Холмсов, совершенно случайно оказалась «каморкой», ибо мы не заслужили комнату попросторнее? Да что с ними не так? — Это я настоял на этой комнате, — со вздохом говорит Шерлок тем самым тоном, который обычно сообщает о его осведомлённости о моих мыслях полусекундной давности. Я хмурюсь. — Почему? — Потому что она — самая дальняя от остальных. Две длинные руки скользят по моему телу, притягивая к себе, и вот я уже улыбаюсь, как идиот, потому поскольку любой негатив тает от его мягких губ, целующих мою шею. — Мистер Холмс… — выдыхаю я, когда его руки скользят вниз, нащупывая становившуюся всё более явной у меня эрекцию. — Даже так? Под родительской крышей? — Я бесстыжий, это не новость, — жаркий хриплый шёпот обжигает моё ухо. О, никто и не говорит о том, что нельзя испробовать эту кровать на предмет прочности перед ужином, поэтому… Тук-тук. — Господа, вас приглашают на аперитив. — Еб*ь! — злобно выплевываю я. — Удивительно. Но именно это я и хотел сделать.***
В столовой обнаруживается вырванный из своего обычного окружения Грег, который встретил меня с нескрываемым облегчением. — Майкрофт? — Он прислал за мной лимузин прямо к дому, — инспектор пожал плечами и предложил мне щедрый бокал Кир Рояль. — Судя по всему, он не освободится до полуночи. — Никто не приходит после королевы, — язвительно ухмыляется Шерлок. Лестрейд игнорирует его и откусывает от бутерброда немаленький кусок. Видимо, обед в доме Холмсов начинается в 18.00, а то, что они скромно назвали аперитивом, по факту является столом, накрытым примерно с размахом свадебного банкета. — Здесь всегда так? — О нет, — смеётся Грег. — Тебе повезло. Это — неформальный ужин. Я давлюсь отвергнутым Шерлоком мартини, которое, обжигая глотку, попадает прямо в желудок. Нужно, чтобы алкоголь как можно быстрее добрался до мозга. Ведь это — только начало. Только. Начало. — Господа, прошу к столу, — объявляет дворецкий. Все устремляются в столовую. Одну из столовых, по всей вероятности. Количество мест строго ограничено. Передо мной появляются три хрустальных бокала и неизвестное количество столовых приборов из серебра. Я кошусь на Грега, и мне совершенно плевать, как это смотрится со стороны, если после этого я смогу правильно развернуть чёртову салфетку. Меня немедленно берёт в кольцо зловещее количество официантов, которые молча заполняют мою тарелку закусками, а бокалы — вином. Вайолетт изящно наклоняется ко мне и улыбается, демонстрируя свои прекрасные зубы: — Bon appétit. Предстоит долгий вечер.***
— Виктор! Слов, которые могли бы описать весь энтузиазм, радость и любовь, вложенные в это короткое восклицание — Виктор (плюс десяток восклицательных знаков), произнесённое устами Вайолетт Холмс, просто не существует. Виктор — воплощённое в ста восьмидесяти сантиметрах очарование традиционного английского стиля, с зелёными глазами и каштановыми кудрями — роняет на землю сумку с широким ремнём и демонстрирует широкую улыбку актёра из рекламы зубной пасты. — Вайолетт! Оба бегут навстречу друг другу с распростёртыми объятиями. И Виктор, обхватив миссис Холмс, отрывает даму от земли и поднимает в воздух. Грег удручённо изучает гостя, окидывая его презрительным взглядом. — Кто это, чёрт возьми?! — говорит он, едва разжимая губы. Тот, кому адресован этот вопрос, не отвечает. Шерлок выглядывает из-за плеча Грега и, увидев гостя, качает головой, с ужасом во взгляде опуская глаза и внезапно сильно заинтересовавшись содержимым своей тарелки. Я смотрю на Шерлока. Тот нервно шевелит пальцами левой руки, а потом впивается взглядом в одну точку перед собой. И, слава богу, что перед ним не сидит никто, кому бы он мог просверлить этим взглядом череп.***
Виктор Тревор, класс 1981 года, сын друзей семьи. И под «друзьями семьи» подразумеваются олигархи родовитой буржуазии, состоятельные землевладельцы, политики и предприниматели, к которым тяготеет семья Холмс. Люди настолько осознают свой социальный и экономически состоятельный вес, что, едва входя в комнату, заполняют её полностью, вынося из неё ударной волной своей личности случайно оказавшиеся поблизости низшие отбросы. — Я не слишком побеспокоил вас, правда? — сказал Виктор и сел напротив Шерлока, рядом с Грегом. — О чём ты говоришь, милый?! — пропела Вайолетт, и карточка с именем «Майкрофт» немедленно исчезает под красивыми пальцами миссис Холмс. Виктор заговаривает с Сигером о вещах, которые вы не поймёте никогда. Вайолетт смотрит на него, словно он — самое прекрасное существо в мире. Шерлок продолжает пялиться на что-то перед собой, тем самым, разумеется, создавая впечатление, будто не сводит глаз с Виктора. Даже Грег ничего не может поделать и в итоге внимательно слушает очаровательного гостя. Виктор сыплет анекдотами и интересными рассказами о его захватывающей работе антрополога. Хм-м… нечто среднее между дипломированным бездельником и исследователем в костюме цвета хаки и каске. Но вооружённый айпадом, так что, по возвращении домой, он может показать красивые фотографии лесов Борнео, где обитает население коренных народов, которые он изучал последние три месяца. Виктор, однако, не эгоист. И в самом деле, после красочного рассказа о себе задаёт много вопросов присутствующим о том, что происходит в жизни каждого, сидящего за столом, чем они увлекаются и занимаются, словно для него это действительно важная информация. Да, и вот он доходит до меня. — Истинное удовольствие наконец познакомиться с вами, Джон, — говорит он, словно бы с искренним интересом. — Я так много слышал о вас. — В самом деле? Странно, Шерлок никогда не рассказывал ничего о вас, — отвечаю я с фальшивой улыбкой. — О, не сомневаюсь в этом. Он не любитель ворошить прошлое. Нотка тоски в его голосе заставляет меня беспокойно вздрогнуть. — Ох, знал бы ты, Виктор, как иногда мне хочется исправить чужие ошибки прошлого, — вмешивается Вайолетт, – но, боюсь, мой сын не склонен анализировать свои неудачи. Грег судорожно закашлялся. Шерлок встал из-за стола и резко отодвинул стул, отшвыривая его назад. Сигер засмеялся, и в этом смехе явно проскользнули истеричные нотки. — О, шоколадный пудинг! Мой любимый! — восклицает Виктор. И ужин заканчивается уймой незаданных вопросов и настолько ощутимой напряжённостью, что её при желании можно было бы разрезать ножом вместо пудинга. В самом традиционном стиле классических английских детективных романов. *** — Слушай, а этот Виктор… — говорю я, выходя из ванной. — О, ты наконец-то решился, — перебивает Шерлок, не переставая стучать по клавиатуре ноутбука. — Что? — Весь вечер ты умирал от любопытства, но не смел спросить меня ни о чём. — Я не… — протестую я, но обрываю фразу на середине. – Ну, ладно, ладно! Шерлок фыркает и посмеивается, продолжая печатать. — Так что? — напоминаю о себе я. — Он — друг семьи, — звучит лаконичный ответ. — Спасибо, а то сам я в жизни бы не догадался, — саркастично говорю я, устраиваясь под одеялом. — Это всё? Шерлок выгибает бровь: — Зависит от того, сколько ты готов узнать. Я, словно рыба, беззвучно открываю и закрываю рот, потому что… ладно, у меня были некоторые подозрения, однако… однако, наткнувшись на подобную откровенность, бесстыдно брошенную мне в лицо, я… — Так я и думал. — Прости? Шерлок больше не говорит ни слова. Боже, как же я ненавижу, когда он так делает! Я не ребенок, б*ть! И не нуждаюсь в том, чтобы мне подслащивали пилюльку! Тем более он. — Вы были вместе? — Да. — Хорошо. — «Хорошо», Джон? Шерлок поднимает глаза от ноутбука и пронзительно смотрит на меня. Его лицо неестественно бледное из-за подсветки экрана. — Хорошо, — повторяю я, сжимая в кулак ни в чём не повинную подушку. — Спокойной ночи. *** Я люблю Рождество. Ещё раз повтори, Джон. О, браво, молодец. Я люблю Рождество. Потому что это правда. Я действительно люблю Рождество. Это не связано с тёплыми воспоминаниями детства и уж тем более с религиозностью. Нет, у меня эта любовь созрела со временем, незаметно, и вот уже я, взрослый человек, поглядываю с теплом во взгляде на припорошенный снегом город, горящий разноцветными праздничными огнями, украшенный бумажной мишурой и яркими фонариками. А ещё душа трепещет от Санта-Клаусов, снующих по улицам, и всех тех вещей — тошнотворно-банальных, — которые сопровождают рождественские праздники. Я люблю Рождество: атмосферу радости, всеобъемлющей и легкой, пронизывающей каждую вещь, словно сахар, карамелизирующий яблоки. Кажется, будто в один из дней в году можно отложить в сторону свою жизнь и притвориться, будто живёшь в этих маленьких симпатичных, идеальных стеклянных шарах со снегом внутри. И нет ничего, кроме тебя — уменьшенного, упрощённого, превращённого в крохотную фигурку, заключённую в волшебный шар. Помещённого в сферу счастья без возможности вернуться назад. Совсем не так, как здесь. Да, отсюда тоже невозможно сбежать. И тут есть снег. А главное — здесь тоже всё идеально. Но при этом для меня в мире не существует ничего более далёкого от моей личности, чем всё это. Даже Рождество в Афганистане и то было лучше. И те давнишние сглаживания ссор между Гарри и отцом во время празднования Рождества в нашей семье не кажутся таким ужасным, как это. Ничто и никогда не было хуже этого. Нет ничего кошмарнее, чем провести бессонную ночь на кухне, напиваясь с и без того пьянющим и депрессирующим Грегом, который тоскует по Майкрофту, непонятно где застрявшему. Ведь Грег тоже ненавидит всё это, он всего-навсего хотел провести Рождество со своим Майкрофтом, заняться с ним любовью и обменяться подарками. Разве это — слишком много, чтобы желать, дорогой Боженька? Я проснулся на рассвете, разбуженный поваром, который пришёл готовить завтрак, и вдруг осознал: я заснул на кухне и абсолютно не знаю, что случилось с Грегом и, откровенно говоря, мне насрать на это. Всё, что я ощущаю — это жуткий взрыв боли в моей голове, а всё, чего сейчас хочу — душ и обезболивающее. И больше не думать ни о чём. Ни о чём. Петляя среди лабиринтов множества деревянных лестниц, издающих невообразимо раздражающий скрип, я в конце концов оказался захваченным Сигером Холмсом, который приветливо затарахтел, что «вы, Джон, учитывая вчерашнюю дорогу, а также обильный ужин, должны были бы всё ещё валяться в кровати, как и все молодые люди вашего возраста, потому что на часах всего семь утра, но нет, какое счастье, что вы — ранняя пташка, которая решила прогуляться по дому практически в неглиже, но это совсем не страшно, и сам Сигер так рад увидеть вас, ведь и он не любит долго мять бока в постели, таким образом, раз они оба уже не спят, отчего бы вместе не позавтракать? И вообще, после еды стоит отправиться в сад, чтобы он мог похвастаться своими плодовыми деревьями». После этого мне ничего не оставалось, кроме как спустя некоторое время оказаться лицом к лицу с Вайолетт Холмс, которая начинала свой день с чашки «Эрл Грея» и «Таймс», наслаждаясь фоновым звучанием граммофона — граммофона! — транслирующего старинную классическую музыку. Я, несмотря на мнение Шерлока, всё же не считаю себя идиотом, но, тем не менее, не в состоянии постичь, как эта элегантная, аккуратно причёсанная женщина с посеребрёнными волосами, умудряется, даже завтракая, напоминать собой гранитный памятник. Я слишком поздно осознал, что отвечать «да» на все её слова было не самой блестящей идеей, учитывая, что в настоящее время я, совершенно ошеломлённый, обнаружил себя сидящим в седле в окружении дивной компании. Да, вы не ослышались. Сигер, Шерлок, Виктор и я. Верхом на лошадях. Все вместе, как настоящая семья. Кстати, откуда появился Виктор? И почему он целует щёку Вайолетт? И как вообще возможно быть настолько идеальным и иметь такое потрясающее настроение в эту богопротивную рань?! О, Господи! *** — Подайте Бетси, — услышал я голос Вайолетт, когда подходил к конюшням, и сразу представил, что сейчас мне выведут низенькую смирную кобылку для маленьких принцесс, с покорным и любящим взглядом. Сладенькую, как ириска, короче говоря. О, я угадал. Проклятие. Чёртова Бетси, я слишком нормальный взрослый мужик, чтобы ездить на тебе! О боже, меня прошило жгучим стыдом и виной, когда эта волоокая лошадка посмотрела на меня с печалью всего копытного племени во взгляде, ощутив моё к ней отношение. Я решил погладить её по ушам в качестве извинений. — Я не хотел тебя обидеть, правда, — пытаюсь я объяснить ей, но она продолжает смотреть на меня так, словно я разбил ей сердце. О Боже. Я говорю с лошадью. — Вы знаете, что понравились ей? Я скрипнул зубами и резко развернулся. Виктор. — Да? Я не слишком разбираюсь в лошадях. — О, в этом нет необходимости. Как правило, именно мы их выбираем, а не наоборот. Вот так. Красивый, богатый, умный, обласканный высшим обществом, с интересной работой и всегда знает, что сказать, дабы украсить собой момент. И Вайолетт дала ему коня по кличке Феб — одного из самых породистых и прекрасных в её конюшне. Ну ох*ть. Да к чёрту его. К чёрту их всех — Вайолетт, Сигера и Шерлока, который игнорирует меня со вчерашнего вечера. А вот на то, чтобы прокатиться на лошади в компании дорогого старого приятеля, у него нашлось и время, и желание. Ну, разумеется. Как же иначе? Да вы их вообще видели? Их ценности, внешний вид? Такие прекрасные и далёкие, почти как звезды. Идеальные. Созданные только друг для друга, для своего укромного привилегированного кружка. В который мне путь заказан. Ибо моё место — маленький стеклянный шар с искусственным снегом и застывшей картинкой, единственной радостью иллюзорного счастья. А они… Они живут в большом реальном мире. Их мире. Они — настоящие и прекрасные, а такие, как я, — ничто в их глазах. И теперь я задаюсь вопросом, а значу ли я хоть что-то в глазах Шерлока? — Думаю, с меня хватит и Бетси. Виктор что-то говорит, но я делаю вид, что слишком задумался и ушёл в себя, чтобы услышать его. Жаль, что я еду на Бетси, пока он сидит на Фебе. В один миг мое лицо перекосило от его очаровательной улыбки и ветра, колышущего локон, упавший на этот чистый, породистый лоб. — Джон! — Ой, извините, вы что-то сказали? Он мило улыбается. — Ничего важного. Почему он всегда должен быть таким милым? Таким чертовски вежливым? Ему что, платят за это? — Прошу прощения за нескромный вопрос, — говорит он, когда мы ещё не отъехали от конюшни, — но… вы когда-нибудь позволяли ему… главенствовать? Мгновение я не понимаю, о чём он говорит. Но потом замечаю, что он не сводит глаз с Шерлока, сжимающего в руках хлыст. Его тёмные кудри трепещут на ветру, так идеально гармонируя с нетерпеливо подрагивающим в руках хлыстом. — Даже слишком, — отвечаю я, не зная, как реагировать на это. С Шерлоком иначе нельзя: или живёшь, соответствуя его привычкам и запросам, или он выбрасывает тебя из своей жизни. Он что, не знает об этом? — Я имею в виду… — нерешительно уточняет Виктор, — в другом смысле… ну, вы понимаете, в паре, — наблюдая за моим всё ещё непонимающим взглядом, он решительно добавляет: — Я имею в виду, при близости. Я мгновенно краснею, при этом не совсем понимая — от злости или от смущения. — Не думаю, что это ваше дело, — холодно отвечаю я, демонстрируя невероятное самообладание. Бетси делает несколько шагов вперёд, Феб наоборот — отступает. — Да… извините, я… у меня не было намерения… — Да, — прерываю я лепет Виктора. — Не было. *** Я принимаю душ. Наконец-то соизволил появиться Майкрофт. «Может быть, получится пообедать без мамули», — мелькает в моей голове безумная надежда… — Нам нужно поговорить. Шерлок молча смотрит на меня. Он всё ещё в костюме для верховой езды, и кажется, сейчас он красивее, чем когда-либо прежде: его волосы растрепал зимний ветер, а щёки раскраснелись от холода. — Позже, — выдыхает он. — Шерлок… — Позже, — категорично отрезает он. — Потом, позже сможешь задать мне какие захочешь вопросы о Викторе. Он отворачивается и с драматическим вздохом стягивает с шеи шарф, а затем нервно снимает перчатки. И я задаюсь вопросом, как, чёрт возьми, я сумел дожить до того, чтобы, в конечном итоге, стать персонажем романа сестёр Бронте. *** Как бы это ни казалось невероятным, присутствие Майкрофта ничего не изменило, лишь усугубив напряжение, которое и без того царило в доме. Однако, ему одному, похоже, было лучше всех: он напоминал жирного кота, обожравшегося сливками и готовящегося к распитию валерьянки. — Дорога была не слишком утомительной, дорогой? — Да, maman, спасибо. И я надеюсь, что мой подарок тебе понравится. — У тебя всегда был хороший вкус. С другой стороны, мне не стоит слишком захваливать тебя. — Я унаследовал своё чувство стиля у блестящей личности. И так далее, и тому подобное. Весь обед. Жизнерадостные выступления Виктора смогли привлечь разве что Грега, в то время как восторженные отзывы Сигера о подаваемых блюдах падали в пустоту. — Вот, Виктор, погляди — это драма всех матерей. Можно родить сотню детей и заботиться о них всю свою жизнь, но никто из них не ответит взаимностью. — Ах, Вайолетт, бросьте… вы несправедливы! — Но ты, Виктор, абсолютно не похож на моих сыновей, ни в малейшей степени… — Это неправда. Вы без ума от меня лишь потому, что видите два раза в год, но если бы я всё время путался у вас под ногами… — Если мне не изменяет память, ты одно время именно что путался у меня под ногами, причём ежедневно, но я никогда не жаловалась. Этот дом всегда будет и твоим тоже, моё сокровище. Моё сокровище? Меня сейчас стошнит. — Вы же знаете: я считаю вас своей семьей. Тьфу… о, пожалуйста! Это — финиш. На сегодня хватит. — Такое высказывание кажется мне несправедливым по отношению к вашей собственной семье, Виктор. Ведь у вас есть семья, не так ли? Почему вы не с ними в Рождество? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить: то, что я сейчас натворил, называется полный пи*ц. Это ясно из мёртвой тишины, которая повисла за столом, и покрасневших физиономий присутствующих. Из перекошенного от ярости лица Вайолетт и удручённого — Сигера; немного испуганного — у Грега, заинтригованного — у Майкрофта, и, наконец, совершенно каменного и нечитаемого — у Шерлока, сидящего рядом со мной. — Я потерял родителей, когда мне было одиннадцать лет. Автокатастрофа. Бабушка с дедушкой забрали меня к себе, но большую часть времени я всё равно находился у Холмсов. Бабушка с дедушкой теперь тоже умерли, и у меня осталась лишь эта семья. Мне просто некуда больше идти на праздники. Виктор говорит всё это с улыбкой на губах и самым нежным своим голосом, бросая на чету Холмсов взгляды, полные любви. И с каждым его словом я будто становлюсь всё меньше, ничтожнее и незначительнее. И, в конце концов, абсолютно исчезаю. Меня даже не хватает на то, чтобы извиниться, пока он, попросив разрешения удалиться, встаёт из-за стола и выходит из столовой с блестящими от непролитых слёз глазами. *** — Доктор Уотсон. — Пожалуйста, дайте мне промариноваться в собственном соку. Конечно, Майкрофт игнорирует мои слова и садится рядом. Хорошее в этом лишь одно: он протягивает мне стакан с бренди. Я делаю глоток и почти давлюсь, потому что терпеть не могу бренди. Но в данном случае я допиваю до дна. — Боюсь, вам придётся к этому привыкнуть. — К чему? Вашему навязчивому присутствию или к бренди? — К нашей семье. И хочу вас предупредить: каждое новое поколение хуже предыдущего. — Великолепно. Но не думаю, что моему присутствию теперь так уж будут рады в этом доме, поэтому… — Ах, нет, друг мой, — улыбается Майкрофт одной из своих улыбок, тревожащих простых смертных. — Наоборот. О да. Спасибо. Это определённо то, что я мечтал услышать. *** — Мы уезжаем? — Ты никогда не устаёшь задавать риторические вопросы, да, Джон? Вопреки всему, он, кажется, улыбается. — Только когда это перестаёшь делать ты. Он запихивает свои баснословно дорогие дизайнерские костюмы в чемодан, совершенно не заботясь о том, чтобы правильно их сложить. Должно быть, ситуация по-настоящему аховая, раз он решился заняться сбором вещей в индивидуальном порядке. — Насколько всё дерьмово? — Достаточно, чтобы не рисковать ещё одним ужином в кругу семьи, по крайней мере в течение нескольких лет. — И, полагаю, извиняться бесполезно, — неловко пытаюсь пошутить я. — Не знаю. Вероятно, потребуется провести эксперимент. Моя мама полна сюрпризов. Я смотрю на него с явным недоумением. — И это не ирония, Джон. — Твой брат… — пытаюсь намекнуть я. — Да, думаю, он уже толкнул перед тобой свою речь. — Так он именно это и имел в виду? — спрашиваю я, нервно массируя виски. Головная боль наступает. — Ну почему, чёрт возьми, ни один из вас не в состоянии общаться, как нормальные люди, а не этими долбанными полунамёками?! Пояснение к моему нервному срыву: слишком большое скопление Холмсов в одном месте часто приводит к помрачению рассудка. — Ладно… эм…– я нервным и усталым жестом провожу ладонью по лицу, — хорошо. Мы разрешим эту ситуацию. — Джон… — Хм? Шерлок мнётся. И это ещё хуже, чем видеть его закрытым. Короче говоря, Шерлок не колеблется. Никогда. — О, Викторе… Ох. Ох. — Не сейчас. Я не чувствую, что готов к этому. Последнее, о чём бы мне сейчас хотелось говорить — это перечисление претензий и обид. Нет, я и так ощущаю себя по уши в дерьме. *** Я поймал Виктора в коридоре. Он держал в руках собранную сумку, с которой приехал, карточку с эмблемой такси и телефон. Очевидно, решил покинуть это дрянное место. Он смотрит на меня, а я — на него, и мне совсем не нравится то, что я вижу. Поскольку с первого взгляда становятся очевидным, что за всем тем фасадом блестящего мальчика и отпрыска благородных кровей скрывается юноша, который уходит из единственного дома, который у него остался, потому что я смог заставить его почувствовать себя неуместным из-за моей жалкой ревности неуверенного в себе человечка. — Я был настоящим мудозвоном. Виктор широко распахивает глаза и открывает рот. Кажется, он хочет что-то сказать, как обычно, разрядить ситуацию, но всё же в итоге выбирает молчание. Немного грустно улыбается и качает головой. — Нет, Джон. Вы всего лишь озвучили правду: я не являюсь частью этой семьи. И вероятно, он именно это и имеет в виду. На полном серьёзе. И, как всегда, попадает прямо в цель. Однако эффект от этих слов явно не тот, на который рассчитывает Виктор. — Если ты не считаешь себя частью этой семьи, то я — и подавно. Ты раньше меня появился в их жизни, поэтому… — Но это не так, — смеётся он и смотрит на меня так, будто я неразумный ребенок. На меня, который, кстати говоря, тайком курил на заднем дворе школы, пока он ещё под стол пешком ходил. — У всего в мире есть свой срок. Это касается не только человеческой жизни, но и времени отношений. У меня было своё время с Холмсами, — пожал плечами он. — Теперь пришло твоё. Я лишь надеюсь, что тебе больше повезёт, чем мне. Он мягко кивнул мне. — Подожди! Куда ты сейчас пойдёшь? — У меня живёт друг в Рейкьявике. Аркин Торсен, — он странно улыбнулся мне, произнося это имя. — Я знаком с ним ещё со времён экспедиции Эразма. Он всегда говорил мне, что я могу приехать к нему в любое время. Мне кажется, сейчас этот миг настал, как думаешь? — Я бы сказал, что раз ты чувствуешь необходимость говорить о нём практически с незнакомцем, мне кажется, это нечто многообещающее. Когда Виктор уезжает, Вайолетт обнимает его, при этом делая вид, будто меня не существует. Когда он, наконец, отстраняется от неё, то говорит: — Он не чужак, Вайолетт. А человек, выбранный Шерлоком. Мужчина, которого он любит. Слова Виктора заставляют всех замереть на месте. У меня перехватывает горло от всего того, что они в себе таят. — Примите его, ведь вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, насколько упрям ваш сын. Она порывисто вздыхает и пронзительно смотрит на меня, сверля взглядом с головы до ног. — Ох, Шерлок никогда не нуждался в моём благословении. И для меня так и осталось тайной, как вы, доктор Уотсон, сумели заинтересовать моего сына. — Об этом, миссис Холмс, думаю, следует спросить у него самого. Ведь это была целиком и полностью его инициатива. *** — Ты должен сжать посильнее. Смотри, вот так. Шерлок берёт мою руку, и мы вместе сжимаем поводья, натягивая их. Бетси заливается счастливым ржанием. — И с каких это пор ты стал любителем лошадей? — Вы не слишком хорошо знаете меня, доктор Уотсон. — Судя по всему. Воздух в конюшне не такой холодный, как на улице. Холмсы любят своих лошадей и держат их в тепле. Я внезапно осознаю, что мы находимся наедине, достаточно далеко от усадьбы. Нас здесь только двое. И шея Шерлока, такая длинная и белая, находится почти перед самым моим носом. Шерлок перехватывает мой взгляд и едва заметно улыбается, понимая ход моих мыслей. — Итак, теперь разъясни мне, пожалуйста, — шумно вздохнув и откашлявшись, говорю я, упорно отгоняя блудливые мысли. — Твоя мать ведёт себя по отношению ко мне как последняя сука, просто потому, что боится, как бы ты, взрослый и разумный человек, не пал жертвой любовных мук? — Не принимай на свой счет, она ведёт себя так со всеми, — спокойно ответил он. — Даже по отношению к Виктору одно время она была сущей ведьмой, что бы мы ни делали. Просто у неё такая короткая память. — Со «всеми»? И что же конкретно с ним вы делали? — напряжённо проговорил я. — Ревнуешь задним числом, Джон? Серьёзно? — Серьёзно, — откровенно сказал я. Мы молча смотрим друг на друга. Затем Шерлок делает нечто невообразимое: берёт меня за руку и выводит из денника Бетси прямо в сторону комнаты, где хранится сено для лошадей. Там сухо и тепло, и ни единой души поблизости. Он закрывает за нами дверь и поворачивается ко мне. — Я делал с ним всё. Это правда, Джон. Всё. Какая бы фантазия тебе ни пришла в голову, даже самая странная — я уже воплотил её с ним. Однако… — Ты ступил на скользкий путь, Шерлок. Лучше не стоит… — начал я угрожающе. — Но знаешь, чего я никогда не делал с ним, Джон? — говорит Шерлок, и его глаза не отрываются от моих, пока руки движутся по телу, весьма ловко снимая одежду. — Я никогда не крал с ним пепельницу из Букингемского дворца. Никогда не смеялся на месте преступления. Не проникал на секретную военную базу, где проводились медицинские опыты. Я никогда не просил его ударить меня, чтобы я мог проникнуть в дом к элитной проститутке. Я никогда не инсценировал для него самоубийство, чтобы… — Заткнись. Просто заткнись, — говорю я, задыхаясь, ибо у меня сжалось горло от его слов. — Я понял… общую идею. Голый Шерлок. Чудесный, великолепный и восхитительно обнажённый передо мной. И я чувствую, как покрывается мурашками моё тело, загораются глаза, и мир уходит из-под ног. Словно в первый раз. — Но я ещё не закончил. Он слегка подталкивает меня, и я падаю на солому. — Я многие вещи проделал с Виктором, — бормочет он, садясь на меня верхом. — Только не влюблялся в него. — О, Господи… — И никогда не трахался с ним в конюшне. *** — Знаешь, а Виктор был… хм… прав… — Виктор часто оказывался… ох… прав. Тебе…. стоит уточнить… Я двигаюсь над ним, и он сильнее сжимает меня внутри. — Я должен… иногда позволять тебе… главенствовать… о, боже! — Давайте проясним одну вещь, доктор Уотсон, — Шерлок внезапно резко останавливается; его голос низкий и хриплый от желания, вибрирующего в нём. У меня подрагивают губы; сердце, кажется, странным образом стучит в горле, а этот голос посылает импульс прямо в мой член, который находится внутри него. — Не ты позволяешь мне что-либо делать. Я сам беру. Внезапно вся мягкость из его губ исчезает, сменяясь жёсткостью и напором. Он довольно агрессивно опрокидывает меня, оказываясь сверху, и я чувствую острый и пряный запах его тела, сводящий с ума. Он впивается мне в рот, настойчиво вторгаясь в него своим языком, одновременно начав двигаться на мне. Но не так, как до этого, а дико, необузданно. Он ненасытен, и, кажется, будто он желает поставить меня на место. Утвердить своё главенство и незыблемый авторитет, объездив меня, словно непокорного жеребца. И я позволяю ему это сделать, потому что не могу иначе. Ведь я и правда покорён и поглощён им, и прямо сейчас готов позволить ему делать с собой всё, что заблагорассудится. Как никогда и никому прежде. Ведь он и сам никогда и никому не позволял того же. Я могу это выдержать. Могу пережить жуткий контраст его характера — от невыносимого поведения до столь же безрассудной любви, которой он одаривает меня. Я могу не обращать внимания на его сарказм и оскорбительные высказывания, могу восхвалять его гениальность, а потом принимать его восторг от моих слов вместе с поцелуями и ласками. Да, я могу отдаваться и брать, и падать в этот сладкий круговорот наслаждения… Я могу заполнять его собой — и позволить наполнить себя; насаживать его резко и быстро — или медленно и тягуче принимать, но так сладко… Снова и снова. Ох, да… Я могу это сделать. Однозначно, могу. Разве не это пытается он донести до меня сейчас, двигаясь на мне, жарко и сладостно сжимая внутри? Я могу это сделать и буду делать до последнего удара моего сердца. Я всё могу ради него. Отдать жизнь или руку. Но сегодняшняя реальность не требует таких героических жестов. Пока достаточно и этой малости: просто поддаваться ему, всхлипывать и умолять, стонать от наслаждения, чтобы в конце концов взорваться чистейшим восторгом, растечься истомой, обернувшись вокруг него, готовый вместе с телом отдать ему и своё сердце, беззащитное перед ним. Его тело — такое бледное, вспотевшее и подрагивающее от пережитого оргазма и подступающего холода… Оно настолько прекрасное, открытое передо мной, словно откровенно говорящее: «Вот, посмотри на меня, посмотри — я принадлежу тебе. И всё, что было — для тебя. И всё, что будет — тоже. Только для тебя». Я смотрю на него. Целую. Целую каждый сантиметр этой кожи, беспорядочно скользя по ней губами. Сено, хотя и мягкое, но колючее, и неприятно касается обнажённого тела; к тому же, пахнет лошадьми, но это ничего не значит сейчас. Я ощущаю себя неким персонажем из какого-нибудь фильма или книги, в которой хозяин большого дома тащит на сеновал своего юного слугу… И это — кульминация, совершенный момент. И пусть потом мы прочтём ещё множество страниц, на которых героев постигнут различные невзгоды и трудности — драма в конце концов будет иметь счастливый конец. В тот момент, когда двое главных героев посмотрят друг на друга, пресытившиеся радостями плоти, довольные и счастливые, они осознают: все страдания, горести и обиды стоили этих минут любви. И тогда я понимаю: нет ничего такого ужасного или неприятного, что нельзя было бы, в конце концов, послать к чёрту. Потому что наша с Шерлоком жизнь — не ромком и не бульварный любовный роман. И даже не творение сестричек Бронте. Я даже больше скажу: она и не стеклянный рождественский шар с искусственным снегом внутри. Это просто наша с ним жизнь. И у нас всё будет хорошо. Ведь таков закон жанра, не так ли?)