Тишина

— Один-ноль, как слышите, прием! Прием! Тишина. — Повторяю. Один-ноль, как слышно, при-ем! Прием! — оператор нервничает, это слышно даже сквозь электронный, механический голос. — Вас слышу! Прием… Это Джонс! Мы вошли в город, как слышите, прием! Повторяю: мы-вошли-в-город, прием! .. — отчитался военный. И, не удержавшись, кинул взгляд на низенького, восточной внешности с прической конский хвост, стоявшего совсем рядом человека. Тот, поймав его взгляд, кивнул и покрепче перехватил дуло автомата. Сзади раздался рев двигателей. Объединенные союзные войска входили в почти опустевший город. *** Тишина. Небо давно слились с землей и все было темно-серым, неотличимым. Вокруг некогда оживленного и полного жизнью центра города, более ничего не происходило. Тишина была поистине «мертвой». Все было серым: выжженная земля под ногами, остатки зданий после бомбежек многочисленными снарядами, воздух и пыль, буквально покрывающая каждый миллиметр. Вокруг только искореженная арматура, оставленные, брошенные на произвол судьбы вещи, и пепел… Ни людского голоса, ни музыки или шума многих машин — ничего не было. Нормальному человеку на таком отравленном воздухе долго не протянуть. Но он давно не нормальный человек. Пора. Сзади зловеще взвыл ветер, единственный его спутник теперь на этой земле. Он закрывает глаза и делает первый шаг по раздолбанной дороге. *** Ноги еще могут идти. Сердце еще стучит в груди, обливаясь кровью, несмотря на дикую, ни с чем не сравнимую душевную боль от многочисленных потерь. Никого кроме него здесь больше нет. Быть может, только в остановившемся метро, подземном городе или в убежищах сейчас шла жизнь, но на поверхность никто давно не рисковал выходить. Слишком опасно. Смертельно опасно. Воздух насквозь провонял пеплом, пылью, пролитой кровью, копотью от пожарищ, что еще бушевали в остатках-островках человеческого пребывания, и сладковато-приторным запахом разлагающейся человеческой плоти. Он как раз шел по остаткам детской площадки. Везде валялись игрушки, покрытые грязью, все в осколках из смеси стекла, асфальта и бомб, щедро изрешеченные пулями. Качели каким-то чудом сохранились, и сейчас тихонько поскрипывали от налетающего легкого ветерка. Под сапогами противно хрустело раздавленное стекло. Иногда, кстати, попадались и клочки травы и даже деревья, но все было истлевшим и пожухлым. Листья были высохшими и черными. Человек немного помедлил, но все же двинулся дальше, у него были дела поважнее. Он вышел на трассу. Немного постоял на месте, глядя на изменившийся до неузнаваемости ранее знакомый ему рельеф, но сориентировался, вспоминая о том, как и при каких обстоятельствах и в какой из бомбежек трасса была стерта с лица земли. Погано. Противно. Он он и его люди, точнее их еще живые остатки прячущиеся как крысы в мало-мальски глубоких норах-ветках метро нескольких городов, уже давно все решили. И сам он давно все решил для себя. Мужчина взглянул на сейчас уже рыжеющее от последних лучей заходящего солнца небо. Изуродованное лицо перекосило в усмешке, но она тут же пропала как по мановению волшебной палочки. Он помнил всех. Помнил, как они умирали, от снарядов, бомб, голода и не способности больше жить и понимать окружающее. Умирали в сумасшествие и в забвении. Первой сгинула почти вся «цивилизованная» Европа. Они просто-напросто не смогли выжить меж двух, а потом и меж трех сторон мирового конфликта. Да и оружием их Джонс снабжал не особо работающим… И просто кинул их. И там его ждала первая потеря. Сестра… Старшая и любимая, хоть и предавшая его. Он лично зарывал ее тело в землю… то, что от нее осталось. Затем, на его руках, умерла и младшая. Долго умирала, мучительно. Она боролась за свою жизнь, но было слишком тяжело и слишком поздно. Пепел от нее он развеял над одной из своих рек… Точнее над пересохшим тогда руслом. Друзья и союзники были уничтожены. Он остался один. То, чего так многие боялись, пришло. Ядерная война между державами. *** — Где этот проклятый безумный русский?! — шипел Альфред по связи, — Яо? — Я его не вижу, но полагаю, где его искать. — Ван то и дело посматривал вверх. Тишина в разрушенном городе действовала на него странно угнетающе: он, нация которой было свыше четырех тысяч лет, вздрагивал от каждого шороха как маленький ребенок. И это все ему не нравилось… Сейчас меж ними было временное перемирие. Больно хотелось прибрать к рукам обширные земли, запасы топлива, полезных ископаемых, техники, воды и еды Брагинского. И продолжить дальше цепляться всеми конечностями за жизнь и воевать друг с другом, оставляя глубокие шрамы, раны и синяки. Любое военное действие оставляет на теле страны след. Обычно он проходит — пусть не через несколько лет, но все же он исчезает;, но есть у многих и незаживающие раны… Яо отказывался понимать, как Брагинский с такими дикими ранами, что оставили их орудия, еще может ходить, говорить, понимать происходящее и что-то делать. Шорох позади отозвался ему гулким звуком. Он рывком повернулся вскидывая автомат на изготовку. Но, вглядываясь во все более мутневшую вечернюю мглу, ничего так и не увидел. Они с Альфредом ушли далеко вперед; военные неспешно ехали за ними, проклиная русские дороги и самих людей. Именно озлобленные войной и дикими жертвами со стороны мирного населения русские наносили им урон. Те, плюя на смерть, шли уничтожать их, оборудование и технику, прекрасно зная, что больше никогда не вернутся обратно… И с ними воевали не только молодые, но и старики, даже дети! И все они, перед смертью, были спокойны и смотрели в глаза своим убийцами… Иногда лишь проклинали их, убийц, пришедших на их родную землю, чтобы омыть руки кровью невинных людей… Яо вспомнил, как недавно схватили паренька, который изловчился поджечь им фураж и продовольствие. Пареньку было всего семнадцать, он с высоко поднятой головой принял смерть от руки Джонса, но перед этим он плюнул тому в лицо, так как Америка предложил ему перейти на сторону союзников. Его глаза смотрели на палача без страха, и чем-то напоминали глаза самого Ивана Брагинского. Джонс спустил курок без сожаления. Для него люди — всего лишь мясо. Само позже нарастет… А Яо вскоре начал видеть того парня во сне. Он являлся к нему в самых жутких кошмарах с простреленным насквозь окровавленным виском, и с диким, неестественным смехом. И смеялся, смеялся, смеялся… Неожиданно все вздрогнули и начали озираться: из проржавевших и покореженных сирен, обычно предупреждающих людей об очередной бомбежки, начала литься незнакомая музыка. Китай с трудом, как во сне, вспомнил сейчас название инструмента, играющего ее. Скрипка. Все напоминало сцену из дешевого фильма ужасов. Не хватало только самих монстров. И без того нервные военные вздрагивали и пытались максимально включить громкость в своих наушниках. Даже Джонс, и тот слегка (хоть и сделал вид, что не испугался) дернулся. Яо начал оглядывать здание, что теперь было прямо перед ними. Наверное, это был бизнес-центр. Высокий, еще до конца не разрушившийся, но уже потерявший большую часть своего величия. Стекла выбиты, рамы и все внутри покорежено, техника разбита, а вещи раскиданы, частично сожжены и уничтожены. Следы от пуль и снарядов были буквально везде. Очевидно, сюда пришла мощная взрывная волна. Он поднял свои глаза выше. Черная тень стояла наверху, на уровне третьего-четвертого этажа и смотрела прямо на них. Они вскинули автоматы с Альфредом одновременно; прозвучали выстрелы, целая автоматная очередь, но тень так и не исчезла. Прожектор от одного танка осветил ее ярким и сильным лучом. Это был искомый… — Задержать его! — взвыл по связи Джонс, мигом узнав в ней, в тени, Ивана Брагинского собственной персоной. Военные засуетились, но Иван уже успел скрыться с их глаз и направленного света. Зато на Яо обрушился целый град из пуль. Того спасла реакция, отработанная за тысячи лет. Он упал вниз и перекатился по земле. Но Яо все же успел проследить путь русского, и, забыв обо всем, вскочил на ноги и бросился за ним. Сзади по пятам бежал Джонс, что-то крича, а еще дальше — их люди. Иван петлял по переулкам, словно держал четко заготовленный план в своей голове. Яо же не отставал от бывшего союзника и друга по оружию. Джонс тяжело топтался позади. Люди были не в счет. *** Беглец привел их на бывшую Красную площадь, ныне это была заброшенная и раздолбленная по камешкам местность. Но кое-что заслуживало их внимания побольше уничтоженной крепости. Тут запыхавшийся Иван остановился и встал четко позади. На стуле сидел обычный человек. Он был одет в неуместный сейчас деловой костюм с галстуком. Но Яо понял и узнал этого человека почему-то сразу. Президент РФ. Что тут, на поверхности, делает босс России? Иван был во всем черном и стоял позади спинки стула, положа свои окровавленные руки с длинными пальцами ему на плечи; мужчина сидел на стуле спокойно, даже слишком спокойно для того, чья жизнь была сейчас в опасности. Изредка он прикладывал ко рту кислородную маску (у него на коленях был небольшой баллон с кислородом)  — в атмосфере земли почти не осталось воздуха, и продержаться на земной поверхности без средств защиты было нереальным. Лицо мужчины было абсолютно без эмоций. Лишь глаза странно блестели, словно бы от невыплаканных слез. — Давно не виделись, — произнес Иван, переведя наконец дыхание, которое сбилось от быстрого бега. — Мои уважаемые друзья… Его тон был ехидным. Сзади послышались вскрики — это русские снайпера убрали лишних, по их мнению, американских военных — свидетелей этой сцены. Музыка прекратилась. Их осталось двое. Двое против двоих. Джонс, который глядел на Ивана с ненавистью и сам Яо, который чувствовал опасность, исходящую от «российской шайки». Причем от обоих. — Не место для разговоров, Брагинский. Сейчас подойдут наши люди и вы с президентом покойники! — брезгливо произнес Альфред. — Они не успеют… — почти неожиданно хихикает Иван. И заливается диким, истерическим смехом. Яо молча глядит ему в лицо и с силой понимает, что Россия далеко не в своем уме. — Жаль их… Яо чувствует в воздухе запах горючего. То ли нефти, то ли бензина. Но определить источник запаха он пока не может. — Пошел ты! — истерично кричит Джонс. Руки судорожно сжимают приклад автомата, — ты и так уже в могиле одной ногой! Тебе терять нечего… — Зато тебе есть, — отвечает затихший Иван, вытирая рукавом своего плаща слезы от смеха, стоявшие в глазах. — Забавно, не находишь? Даже после того, как ты убил собственного брата, присоединив его земли и людей к себе, тебе есть что терять… Он глядит на Яо, но тот старательно отводит от него глаза. — Яо-Яо, как ты мог? — спрашивает Иван, выпрямляясь, в шутливой манере. — Мог бы жить себе припеваючи, сейчас территории Альфреда осваивать… Мы бы их поровну поделили, а может и я бы все тебе отдал… А выбрал себе похороны даже без гроба… — Что?! — выдыхает Китай не веря своим ушам. Что-то явно не складывается, тревога усиливается, растет в геометрической прогрессии. Но тут Иван совершает столь быстрое, молниеносное действие, что никто из них не успевает отреагировать. Брагинский быстро выхватывает явно приготовленный заранее пистолет и прикладывает к виску своего босса. Секунда, выстрел — и кончено. Тело с шумом падает у их ног. Стул теперь пуст и он теперь сам на него садиться. — Жаль, — тихо говорит Россия. — Мне всегда нравился этот человек… Жаль, что он всего лишь был человеком… Он просил сделать все, чтобы покарать убийц своей семьи… Яо оглядывал труп босса у ног Ивана. Америка трусливо сделал шаг назад. — …Мы все — убийцы, предатели и ублюдки. — Продолжил говорить Россия. — Мы даже нормальную смерть не заслужили… забвение… Запах бензина усиливается. Казалось, он заполнил все вокруг. — …Но настала пора все исправить… — прошептал он. Его фиолетовые глаза засияли истинным безумием. Лицо вместо улыбки украшал дикий оскал. — Мы получим желанную для нас всех смерть… Пора… Мы создали совершенное оружие, против которого никто из ныне живущих не имеет защиты. Это даже не водородная бомба, а кое-что помощнее… — продолжил он. — Только вот одна беда: мы и сами погибнем в ходе применения этого удара. Зато я с огромным удовольствием осуществлю этот первый и последний удар. У вас будет время, чтобы почувствовать его — всего несколько драгоценных минут… Я с огромным удовольствием полюбуюсь вашей агонией, мои милые друзья…, а после умру сам. Кстати, сигнал уже подан. И назад дороги уже нет… Яо оборачивается: сзади раздается странное бульканье. Джонс, истекая кровью которая полилась буквально из всех дырок на теле, что смогла найти, оседает на пыльную и разбитую брусчатку. И воет, что, впрочем, продолжается недолго. Агония была скоротечной. И затихает в луже из собственной крови. У Вана Яо резко, как, впрочем и у Альфреда, отнимаются ноги. Он не помнит, как упал на грязный и разбитый камень. Темнота перед глазами мешает увидеть лицо Брагинского. Он сдавлено хрипит, терпя из последних сил нечеловечески сильную боль по всему телу, извиваясь и цепляясь пальцами за неровности камня, но во рту уже знакомый металлический привкус, из носа, глаз и ушей льется не переставая поток крови… — У тебя длинная агония, друг мой, — слышит он словно сквозь пелену голос. — Но эту боль ты заслужил сполна… Вана засасывает в черноту, и тело перестает биться в предсмертных судорогах. Более оно неподвижно. Брагинский смеется, и чиркает единственной спичкой по коробку. Загоревшуюся спичку он бросает прямо себе по ноги… Над умирающим миром воцарилась мертвая тишина…