Парта напротив

      Харука не понимает. Он в своём школьном кабинете, что стал ему почти родным, найдя самый тёплый и уютный уголок в его душе. За своей партой, которую мягко освещают солнечные лучи, всегда вызывающие улыбку. Всегда, но не сейчас — Харука напряжён настолько, что карандаш в его руке вот-вот сломается или же пустится в импровизированный танец нечётких резких линий на альбомном листе, а линии будут выстраиваться в кресты. Потому что он мысленно ставит такой же крест, повторяя про себя, что этого не может быть.       Он сидит за партой, парень напротив — на парте. На месте Такане, молча рисуя. Харука не знает, что сказать, чтобы прояснить хоть что-то, вопросы встают комом в горле, поэтому он просто начинает разглядывать художника. Такого же, как и он.       Действительно такого же. Харука не знает о нём ничего, но находится с ним на одной волне. Не знает даже его имени, но чувствует, что в них намного больше общего, чем любовь к рисованию. А тот всё молчит, лишь изредка поднимая голову и вновь возвращаясь к наброскам. Почему-то в воздухе витает ощущение, будто так и должно быть. Эта тишина всё больше давит на Харуку, который лишь хочет что-то спросить...       И он просыпается.       За окном — холодное зимнее утро, на столе — так называемый «творческий беспорядок», внутри — всё вверх дном. Он тянет руку к телефону, собираясь набрать номер Такане, но тут же опускает её. Не нужно, чтобы она волновалась. Харука не хочет заботить кого-то. Никогда не хотел. Он кивает головой, медленно вставая с кровати.

***

      Заново. Харука перестал удивляться этому сну. Кажется, он повторяется третью неделю. Помнится, на четвёртый или пятый день ученик не спал всю ночь, лишь бы не видеть снова тот же кабинет, ту же осточертевшую парту. И весь день всё шло наперекосяк, мир словно издевался над ним. И он понял: так нужно. Харука уже не боится, но не решается сказать хоть слово. А вот парень, положивший альбом на колени, выражает полное спокойствие.       Тишина наконец-то разорвана.       — Послушай. — И Коконосе замирает, не зная, как продолжить.       Они впервые смотрят друг другу в глаза. Во взгляде одного читается всё та же нерешительность, а у другого — интерес. Последний замечает, что цвет глаз Харуки всё же не совсем чёрный, а с тёплым карим оттенком. Тот видит то же самое и думает о том, что лишь Такане всегда знала, что они не обсидианово-чёрные, а как горький шоколад. И ей это нравится.       Беззвучие настолько ощутимо, что его можно резать ножом. Свет в кабинете становится ослепительно ярким. Харука знает, что он сейчас проснётся. Но он так и не узнал самого главного.

***

      Который раз? Не так уж это и важно. Харука вновь скользит взглядом по сидящему напротив. А если это когда-нибудь прекратится, хотел ли бы он заново его увидеть? Не знает. Старается запомнить все черты как можно лучше, заодно подыскивая сходства. Светло-зелёная футболка, а у Харуки — жилет. Любимый цвет. Такие же тёмные волосы, только немного длиннее: их приходится удерживать повязкой, чтобы неровные пряди не лезли на лицо. Синие кроссовки, обычные красные шорты — в свободное время от учёбы Харука любит погулять и так. А ещё неизвестный художник младше него. Может, года на три или четыре. Внезапно приходит мысль. Безумная, невозможная. Коконосе больше не намерен тянуть, он собирается наконец-то спросить.       — Ты, — и делает неуверенную паузу, глядя, как тот почти моментально обращается в слух, — ты — это я? В прошлом или как-то ещё?       — Я — это не ты, — медленно произносит он довольно тихим и низким голосом. Харука старше, но у него и то немного выше тон. Губы собеседника затрагивает лёгкая улыбка. — Но мы похожи. Наверное, поэтому я каждый раз оказываюсь здесь.       Знать что-то ещё больше не нужно. Во всяком случае, пока. Харука переводит взгляд на его альбом и хочет попросить показать, но его опережают, замечая движение бледной руки и взгляд. И он может видеть себя. За этой партой, в этом кабинете, где на заднем фоне стул со сломанной ножкой и календарь, на котором отмечено пятое марта. Стиль немного напоминает его технику рисования, но есть и различия, в основном — более плавные линии. Каково художнику, когда его рисуют? Даже Харуке будет слишком тяжело ответить, поэтому он лишь кивает на тихое «Пока что это всего лишь набросок, он ещё не закончен» и понимает, что теперь может просыпаться спокойно. До тех пор, пока не станет интересно что-либо ещё.

***

      С каждым днём Харука понемногу слабеет. Он лежит в своей кровати, всё ещё сожалея о том, что сегодня Такане узнала об этом. Самый тяжёлый май в его жизни. Он так не хотел, чтобы об усилении симптомов, кто-либо узнал, особенно она. Цвет его лица ещё бледнее обычного, круги под тёмно-карими глазами, хоть он и спит не меньше. И вновь проваливается в сон, заранее зная, что там будет.       Та же тишина, но теперь она как никогда давит. Настолько, что хочется разорвать её каким-нибудь криком, как себя изнутри. Крайне тяжело скрывать это состояние от подруги, прячась за маской-улыбкой. А вот от него ничего не скроешь. Тяжёлый выдох, взволнованный взгляд, неровные из-за дрожащей руки линии. И Харука мысленно расстраивается, потому что беспокоит ещё одного человека. Чувство вины на его лице может прочитать даже слепой, а уж о его, можно сказать, отражении и говорить нечего.       — Что с тобой? — Неровный тон голоса чуть повысился. У Харуки выходит то же самое, когда он переживает.       — Да всё в порядке! — И он, застрявший в вечном сне, неловко смеётся. — Не стоит волноваться за меня!       На лицах обоих резко исчезли все эмоции. Синхронно с заходом солнца за облако.       — Стоит. Харука не успевает возразить что-либо, слыша сквозь сон будильник.

***

      Дни в больничной палате настолько одинаковы, что непонятно, сколько он здесь. Харука постоянно теряет сознание, с каждой минутой понимая, что, возможно, осталось не так долго. Старается не упоминать об этом, как всегда. Стоп, он же сегодня здесь первый день? Так говорит календарь, показывая четырнадцатое августа. А, он путает, в больнице он долго лежал раньше, а вот теперь попал снова. Сообщили ли Такане? Неизвестно, но кое-кто об этом точно узнает, когда тот заснёт. Прямо сейчас.       Харука старается не смотреть на него, выражая гигантскую заинтересованность своим альбомом. Однако то, что карандаш, которым он сейчас обязательно будет рисовать, лежит где-то под партой, выдаёт его со всеми потрохами. Впервые художник напротив откладывает свои наброски и спрыгивает с парты. Стоит на месте, зная, что тот чувствует его взгляд на себе. И всё же он поднимает голову. Дыхание тяжёлое, неровное, достаточно звучное. Кажется, он хотел разорвать тишину? Пусть даже и вот так.       — Я всегда хотел спросить, как тебя зовут.       Эти слова заставляют Харуку вздрогнуть. Фраза произнесена непривычно тяжело. Он понимает, что, быть может, это последний шанс узнать. И от этого даже воздух застывает. Они меняют всё, зачёркивая беззвучие теми самыми резкими линиями-крестами из первой встречи.       — Харука, — слабый и чуть хриплый голос, — Харука Коконосе. Всегда учился в этом кабинете, — а в голове лишь: «До этого дня». Пауза. Дышать становится крайне тяжело. — А кто ты?       Харука открывает глаза, не видя уже ничего, кроме белого потолка, ощущая лишь две вещи: то, что грудную клетку сдавило в тисках от нехватки кислорода и разочарование от того, что он так и не узнал его имени. Подобно рыбе, выброшенной на песок, хватает ртом воздух, широко открывая глаза. Ему страшно. Пятнадцатого августа встречает его распростёртыми объятиями смерти, дающей второй шанс.

***

      Коноха не помнит ничего. Даже Такане и свой любимый кабинет с двумя партами. Не помнит и его, но...       Где-то посреди этой не особо оживлённой улицы звучит одно имя, выхваченное из чьего-то разговора. Трейси. Коноха не знает, почему именно это он услышал среди толпы. И думает, что это не так уж и важно. Но почему тогда сердце пропускает удар?       Коноха не понимает.