Febris Remittens

      …Никогда прежде она не позволяла себе слёз. Не доверяла настолько, чтобы открыться и попросить защиты. Это больно било по собственным чувствам, прямо указывая на отведённое место в её жизни. Ей не нужны его забота и утешения, она в состоянии справиться со всем сама, попутно присматривая и за Ёшиварой. Слишком самоотрешённая, Цукуё не придавала никакого значения собственной ценности и тому, сколь сильно могут дорожить ею другие люди. Её слёзы и её проблемы — всего лишь несущественная мелочь, которой не стоит отягощать судьбы близких. Эта отстранённость уязвляла мужскую гордость, заставляя вести себя подчёркнуто нагло и грубо, только бы вызвать настоящие, живые эмоции…       Что ж, с этой точки зрения он мог себя поздравить. За пять минут ему практически удалось выбить из Цукуё самую небывалую реакцию из всех.       Возбуждение разом сошло на нет. Мужчина отстранился, сев как можно дальше, что, учитывая скудные размеры дивана, всё равно оказалось слишком близко. В одеревеневшей голове стоял дикий рёв, не позволяя вывести ни одной мысли, ни одного нормального решения. Хотя о каких нормальных решениях может грезить человек, едва не изнасиловавший любимую?       — Спасибо за угощение, — прохрипел он, вставая из-за стола. Болезненно поморщился, понимая чудовищность сказанной фразы. Зато честно. С волками жить — по-волчьи выть.       Странное чувство — ведь и не пил ничего, а шатает так, словно надрался в хлам. А как бы хорошо проснуться утром башкой в мусорном баке, вылезти, поскользнувшись на собственной давешней рвоте, падая прямиком на дерьмо, наваленное каким-то бомжом. Весь день мучаться от жёсткого отходняка, принимая бесшумный полёт бабочки за гул вражеского истребителя, обвиняя солнечный свет в попытке ослепить, а витавшие в воздухе запахи — в газовой травле. Оклематься только под вечер, когда вместо адской мигрени в мозгу всплывёт пьяный бред о том, как он в очередной раз полез к Цукки, а она до последнего была не против… Или типа того…       И что теперь? Упасть ей в ноги и молить о прощении? Так это он мог сделать сразу, не откладывая до лучших времён. Вот только непонятно, кому сдались его грёбаные извинения? Цукуё? Пожалуй, собаке нужнее пятая нога, чем ей — его слова. Нет, если прощение кому и нужно, то только ему, для успокоения собственной совести.       И ведь она простит его. Сразу, совершенно не задумываясь. Простит, и даже не поймёт, чего он так убивался. Судьба Шинигами Таю не имела отношения к ублажению мужчин, но она — воспитанница Ёшивары. Кому, как не ей, знать, что физическое влечение спокойно уживается с полным равнодушием? Что фраза «хочу тебя» сегодня звучала много искреннее «люблю тебя», в которой прекрасному и возвышенному чувству отводилась роль дырявого прикрытия похоти? И что эта девушка должна была подумать, когда благородный спаситель Ёшивары ни с того ни с сего набросился на неё? Без единого слова объяснения, без намёка на что-то серьёзное. Наплевав на её неопытность, забив, что все ощущения и прикосновения для Цукки впервой... Какое ему дело до того, что испытывает она, когда её вот-вот прилюдно поставят раком и…       Надо думать, он побоялся, что отсохнет язык. Это ведь так сложно — спросить у Цукуё, хочет ли она того же, что и он. Хотя, нет, даже не так. Ответ был очевиден с самого начала, Гинтоки просто не хватило духу его услышать. Намного приятнее было принять желаемое за действительное, увидев на месте онемения и страха одну лишь трепетную покорность.       Но Цукки простит ему и это. Чёрт возьми, она даже Джираю простила, хотя тот едва не уничтожил всё, что она когда-либо любила. И сделала это, словно перенесённые страдания ей вообще ничего не стоили. Не потому, что хотела покрасоваться, не потому, что выгораживала собственную исключительную чистоту. Просто в этом вся Цукуё. Красота души, оставшаяся незамеченной ею самой, тем яснее проступала наружу, чем легче девушка забывала личные травмы, нанесённые другими людьми. Она действительно не придавала этому значение. В мире существовало немало вещей, мимо которых Цукуё бы никогда не прошла равнодушно, как, например, чужие мучения, но собственная участь относилась к числу тех обстоятельств, которые волновали её в последнюю очередь. Поэтому не оставалось ни единого шанса, что она продолжит злиться на подонка, не удержавшего себя в руках, стоило лишь искренне раскаяться за содеянное.       Другой вопрос: простит ли себя он сам? Что, вот прямо-таки не задумываясь воспользуется её добротой и как ни в чём не бывало продолжит ошиваться рядом, точно ничего и не произошло? Если Цукуё для него ровным счётом ничего не значит, то, пожалуй, да, сгодится. А вот если он не просто скотина и дерьма кусок, чтобы считать её за пустое место, значит, вариант так себе. И для начала придётся отказаться от мысли вернуть её расположение, которого человек, стеревший в пыль достоинство и самоуважение, просто не заслуживает.       — … токи… Гинтоки! — Отчаянный вопль пробился сквозь мутную толщу той трясины, в которую затянули беспросветно мрачные мысли. Однако полный горя крик разом пригвоздил мужчину к месту.       Он не нашёл сил повернуться на зов сразу, ибо разум отказывался признавать хорошо знакомый голос за правду. Слишком много искренней мольбы и панического ужаса для той, над кем едва не надругались, которая сейчас должна только-только отходить от пережитых шока и потрясения.       — Гин… токи… — Дыхание сбилось от бега, но девушка, что теперь стояла лишь на несколько шагов позади, изо всех сил боролась с нехваткой кислорода. Когда рваный и шумный сип чуть унялся, она едва слышно простонала: — Не уходи…       Он круто развернулся, застывая в оцепенении, поражённый и выбитый из колеи. Её поведение лежало за гранью понимания, оставляя мужчину на роли молчаливого наблюдателя, силившегося понять, что же всё-таки происходит.       — Пожалуйста… — Цукки колотило от сильной дрожи, руки нервно сминали подол кимоно. В глазах — бескрайний страх и непролитые слёзы. И одного взгляда хватило, чтобы понять: она не за себя боится, а…       Сердце гулко ухнуло, с размаху провалившись в какие-то доселе неизвестные пучины. Жажда души и тела слились воедино, подстёгивая, требуя сорваться с места и обнять, прижать к себе, унять этот неведомый ужас, защитить от всего мира. Однако он не шелохнулся, остановленный страхом испортить всё вновь, не в силах поверить увиденному и услышанному.       — Прости меня, я… Я не хотела… — вдруг бессвязно залепетала Цукуё, — не хотела вынуждать тебя делать то, чего бы ты делать не стал… Но… не уходи, останься. Пусть даже только здесь, во сне, но… побудь со мной…       Глаза сами собой полезли на лоб. Пришлось потратить несколько лишних минут, чтобы наскоро склепать логическую цепочку и сделать пару условно верных выводов.       — А… э-э-э… Минутку, Цукки, ты думаешь, что… я тебе снюсь?! — Драматический накал как-то разом угас, оставляя лишь бездумную пустошь бытия. Казалось, что в следующее мгновение по земле весело прокувыркается перекати-поле, а над головой пролетит каркающая ворона, оставив в воздухе длинную дорожку-многоточие.       — Ну… да, — несколько неуверенно отозвалась девушка, которой и самой стало не по себе от взгляда, коим наградил её самурай.       Признаться честно, Гинтоки тупо не знал, как ему на это реагировать. Сон или реальность, но поведение Цукуё всё равно казалось до необычайного странным. И причин такого дикого изменения личности он в упор не видел.       — Ано… Напомни-ка, почему я должен уходить? — Решил сыграть в дурочка Саката. Не, ну а что? Временами ведь получалось, глядишь, он и теперь добьётся хоть какого-то результата.       К слову сказать, Цукуё тоже почувствовала в происходящем нечто непонятное, из-за чего весь её трагический вид сменился откровенным недоумением. Впрочем, по всей вероятности, причины усомниться в адекватности обстановки у неё возникли лишь сейчас, а потому она недолго колебалась, прежде чем возмущённо ответить:       — Я же уже сказала! Я не хотела заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь! Что тут непонятного?       — Очень хорошо… А чего же я не хотел делать?       Разговор начинал напоминать беседу слепого с глухим. Цукки уставилась на Гинтоки как на душевнобольного.       — Ты издеваешься? — В голосе сурового стража Ёшивары засквозили угрожающие нотки.       — Что вы, что вы, Цукуё-сама, и в мыслях не было! — Запаниковал Саката, слишком хорошо понимая, к какому исходу приведёт дальнейшее нарастание раздражения главы Хьякко: — Признаться, я немного запутался в наших отношениях и теперь пытаюсь понять, на каком из перекрёстков мы с вами разминулись…       Горестно вздохнув, она покачала головой.       — Не думала, что придётся объясняться ещё и с тобой. Ты же часть моего воображения, так какого чёрта такие вещи для тебя неочевидны? — взгляд девушки целенаправленно сверлил в голове Сакаты дырку. — Ладно, раз это так непонятно, то… Даже если это всего лишь сон, я не хочу, чтобы ты вёл себя так, как настоящий Гинтоки себя не поведёт. А настоящий Гинтоки не стал бы меня… — Цукки очаровательно порозовела и нахмурилась, но всё же продолжила, — це-целовать… Так что и ты не должен!       Мужчина разинул и захлопнул рот. Когда процедура повторилась трижды, он окончательно почувствовал себя рыбёшкой, выброшенной на песчаный морской берег. Суровое насилие над здравомыслием под названием «женская логика» бескомпромиссно ломала его несостоятельные представления о мире, жизни и вообще.       — Вот как… Стало быть, настоящий Гинтоки не стал бы так делать… А… Почему же тогда это сделал я?       — Что за идиотский вопрос! — взорвалась девушка, неистово сотрясая воздух сжатыми кулаками. — Ты — моя фантазия, а потому делаешь то, чего я хочу! Но я не хочу, чтобы ты делал то, что я хочу!       — Таю… Вам не кажется, что мы зашли в тупик? — на лице самурая расплылась донельзя идиотская улыбка. — Как я мог сделать то, чего вы хотели, если вы говорите, что на самом деле совсем не хотели этого?       — Да просто не целуй меня больше, вот и всё! — Цукуё со злости топнула ногой, окончательно впадая в неистовство.       Саката умолк, медленно, но верно переваривая услышанное. И чем больше времени проходило, тем сильнее вытягивалось его лицо.       — Цукки, — воровато протянул он, — другими словами, ты и сама хотела, чтобы я тебя поцеловал?       — Нет! — крайне резко и запальчиво воскликнула девушка, сердясь и краснея пуще прежнего.       Но вот незадача: чем настойчивее Цукуё упрямилась, тем меньше верилось в искренность её гневных отрицаний. И тем больше Гинтоки тянуло расхохотаться в голос.       А ведь это может быть весьма небезынтересно — притвориться гостем её сновидения. Кто знает, сколько любопытных открытий он совершит в этом амплуа?       — Хмм… Значит, сны, да… — Саката делано закряхтел, почёсывая подбородок. — Ну и чем мы обычно занимаемся в этих твоих снах?       — Ммм… Разговариваем…       — И?       — Прогуливаемся.       — И?..       — Разговариваем и прогуливаемся одновременно…       — А что-нибудь ещё мы тут делаем?!       — Ну да… Бывает, заходим в кафе.       Нет, это просто невозможно! Если верить этим рассказам, в младшей группе детсада страсти кипят и бурлят живее, чем в её фантазиях!       — В кафе, да? И что, часто наши походы заканчиваются такими интересными сценами? — не без нажима спросил Гинтоки. Раз намёки до неё не доходят, стало быть, самое время идти напролом.       — Э-э-э… — Цукуё в замешательстве притихла. Внимательное изучение пыльной дороги под ногами вмиг заинтересовало её значительно больше продолжения беседы.       — Ну?       — Какая тебе разница?! — не выдержала Цукуё. — Я не обязана перед тобой отчитываться!       — Хо-хо, Цукки… Можешь, конечно, не говорить, дело твоё. Но знай, что чем больше тумана ты напустишь, тем меньше поводов думать, будто сегодняшние шалости — потолок твоих грёз. Должно быть, Гин-сан уже не в первый раз делает тебе хорошо, нэ-э?       — Чт… Не было ничего такого!       — А верится с трудом.       — Да что же это! — Девушка затрясла головой, словно пытаясь отогнать надоедливую мошкару. — Раньше всё происходило совсем иначе!       — А разве не ты просила вести себя как настоящий Гинтоки? — Саката внимательно изучал её растерянное лицо. — Сама же хотела, так в чём проблема?       Цукуё обратила к мужчине неуверенный взгляд. С минуту о чём-то размышляла, после чего устало вздохнула:       — Один раз. В том сне я… поцеловала тебя… — она смешно насупилась, совсем по-детски стесняясь своего признания.       Ну… По-прежнему негусто. Хотя всё лучше, чем ничего. В конце концов, в качестве зачина и так сойдёт…       — …в щёку, — закончила Цукки.       Гинтоки как стоял, так и упал.       Серьёзно?! В щёку?! Ей сколько лет, десять?! Хотя нет, кажется, к этому возрасту нынешнее поколение сопляков переживает куда большую сексуальную революцию, чем это непорочное дитя!       И как тут быть? Может, начать издалека, заведя разговор про пестики и тычинки? Кто знает, вдруг она не в курсе… И какой только идиот сказал, что женщины созревают раньше мужчин? Сакате сильно повезёт, если эта святая невинность вверит ему свой запретный плод раньше, чем завянет и усохнет его собственный жизнерадостный стручок. Положим, он не прочь рисков и травмоопасных поз, однако вывихи и растяжения от переизбытка страсти далеко не то же самое, что принуждённая остановка в начале, дабы надеть пояс от радикулита, да отдышаться тайком от второй половинки. Ну не сможет он вдруг стать чемпионом секс-марафона в семьдесят лет, если до этого ни фига не практиковался! На какую судьбу обрекает его эта бессердечная женщина?!       Минутку… Уж не по тому ли жизнь так охотно пихает в его постель лучших представительниц окаменелой древности? Вдруг это что-то вроде привета из будущего и не слишком тонкого намёка, дескать, привыкай, друг, иного всё равно не дано?       На нервной почве началась икота. В глазах одного из бравых лидеров Джоиши блеснул безбрежный океан страданий. Но кто бы посмел осудить сию мировую скорбь? Сдаётся, что его печаль могла найти сочувствие даже у такого хмыря, как Такасуги, не вызвала бы и единственного смешка у идиота, вроде Тацумы. Один только Зура не сумел бы понять горя былого боевого товарища, сокрушаясь перед Элизабет, что не ему выпали столь головокружительное счастье и удача…       Признаться честно, он рассчитывал на иные откровения с её стороны. Более того, он даже не уверен, что ему вообще стоило знать нечто подобное. Всё-таки надо было с самого начала признаться, что он ей не снится.       — Что ж… Может, пойдём ко мне?       Саката ошалело уставился на Цукуё. Та явно не оценила прелестей пантомимы, посылая самураю совершенно равнодушный взор.       — Как?! Как я должен это понять?! Всё дело в стремительной, точно понос, переменчивости женского настроения? Что за метания от целомудренной девы до коварной соблазнительницы? Остановись на чём-то одном, нельзя занимать оба стула сразу!       — Ты в своём уме? Да кто в здравом рассудке полезет соблазнять тебя, несчастная жертва химической завивки?!       — Хмм, сложный вопрос, дай подумать… Не знаю, может быть, та, кто между делом предложила переместиться к ней в спальню?       — Чем ты меня слушаешь?! — вновь начала закипать Цукки. — Никто не предлагал тебе ничего подобного! Я всего лишь хотела поговорить в спокойной обстановке!       Гинтоки очень тихо и очень нецензурно выругался. О, эти разговоры! Женщина может терпеливо сносить недостаток сна, еды, воды, тепла и света, но только попробуй запретить ей часами чесать языком, как она восстанет из пепла, снесёт на своём пути всё, дабы вернуть железное право трещать без умолку.       Но даже хрен с ней, с этой естественной потребностью разглагольствовать до потери пульса у слушателей. Но нельзя, просто нельзя подменять беседами завтрак, обед и ужин, особенно если барышня взялась кормить мужчину. Его организм требует более плотного и насыщенного рациона, в которой словеса — что-то вроде гарнира к основному блюду. Сколько бы пользы ни сулил приготовленный на пару шпинат, но давиться им без стимула в виде страшно калорийного и жутко сладкого десерта не станет ни один уважающий себя человек.       — Какого чёрта! Это всё ещё Ёшивара? А рядом одна из самых именитых куртизанок на весь квартал? Так какого ж хрена я должен объяснять основы основ?! И что там с легендарными умениями местных див взбивать сливки, ни разу не притронувшись к венчику?! Вот почему сказка должна закончиться именно на мне, а?       — Слушай, я не против «Гарри Поттера» и его фанатов, но ты можешь поиграть в змееуста когда-нибудь потом? Ни слова не поняла из твоего шипения.       — Отличный совет, Чуи! К слову, ты в курсе, что когда открываешь рот, вместо родной японской речи слышен лишь рёв вуки? Всё бы ничего, да только ма-а-аленький косяк: я не Хан Соло, чтобы понимать язык вашего племени! Когда уже изобретут переводчик с женского на человеческий?       — Тогда же, когда Волшебник из страны Оз одарит мозгами твою соломенную башку!       — Да ладно? Раз так, и я пустоголовое чучело, чего же тащить меня к себе в дом? Странные у тебя вкусы, Дороти.       — Ах ты!.. — Цукуё в сердцах схватилась за кунай, однако грозное оружие так и застряло в ладони, когда крепкая мужская рука резко перехватила тонкое запястье. Девушка испуганно дёрнулась, пытаясь вырваться, но добилась лишь нахальной усмешки, расплывшейся на лице самурая.       — Пусти! — возмущённо скомандовала Цукки, неумело пряча смущение за деланым запалом.       — И какой мне с этого прок? Думаешь, я очень скучал по твоим колюще-режущим игрушкам?       — Гинтоки! — Она хотела его оттолкнуть, но стоило дотронуться до гладкого шёлка чёрной рубашки, как изящную руку не слишком бережно сцапали и отвели в сторону. Пальцы сплелись замком, едва ли не впиваясь в нежную ладонь, давя неоправданно сильно. Вся романтичность жеста полностью затерялась за непреклонной твёрдостью хватки, обернувшись предостерегающим запретом к сопротивлению.       — Что… — Цукуё вздрогнула, поймав ехидный взгляд, но глаз не отвела, найдя силы закончить нехитрый вопрос, — что ты делаешь?..       — Спасаюсь от несправедливых побоев. Помнишь, что говорил дядя Бен? «Большая сила — это большая ответственность, Питер». Умный был дед, да кто бы его слушал! Вот и вы, таю, знать не знаете границ своей мощи, так что и веры вашей выдержке никакой! — Саката цокнул языком, расстроенно покачав головой.       — Какой ещё дядя Бен?! Ты в своём уме?!       — Кто его знает. — Гинтоки рассеяно пожал плечами. — Страх смерти лишает человека рассудка. А мне ну о-о-очень страшно рядом с тобой.       Цукуё не нашлась с ответом, лишь щёки обжёг яркий румянец, а в широко распахнутых глазах сверкнула вспышка беспокойства и чего-то там ещё… Недоверия? Непонимания? Да в чём же она сомневается? Отпустить её — так сразу и убежит, не подумав остаться?       Но искушать судьбу проверками опасных догадок не хотелось от слова «совсем». Да и на кой, если всё как на ладони?       — Лучшая защита — это нападение, — философски буркнул Гинтоки в никуда. Не дожидаясь совершенно бесполезного ответа, подался вперёд, одновременно с тем потянув девушку на себя и склоняя голову к её лицу…       Цукки среагировала моментально: отвернулась, зажмурилась, сжалась в комок… Саката разочарованно вздохнул.       — Может, всё-таки поделишься?       — Что? — От удивления защита немного ослабла, Цукуё осторожно подняла на него взгляд, всматриваясь опасливо и внимательно, точно ища подвох.       — Что тебя останавливает? Забыла почистить зубы после еды? Так не беда, и если твой рацион не изобилует луком, чесноком и соусом табаско, мы с этим как-нибудь справимся…       — Ты соображаешь, какую чушь несёшь?!       — А ты умеешь что-нибудь, кроме как смущаться и злиться?! Проще дождаться новой главы «Хангер х Хангер», чем нормальной реакции от тебя!       — И как же, по-твоему, я должна реагировать?! Падать ниц и ноги целовать?! И потом, я же говорила не делать ничего такого! Сколько раз повторить, чтобы до тебя дошло?       — О, небо! Ты либо шутишь, либо бредишь! Неужели всё из-за той вдохновенной ахинеи? Вот скажи любопытства ради, с чего ты взяла, будто Гин-сан, оскоплённый твоим воображением, имеет что-то общее с оригиналом?       — Да потому что я..! — Бурный всплеск разбился о невидимый риф. Девушка осеклась, поджала губы и отвернулась, прячась от внимательного взгляда. И вот когда пауза уже грозилась поглотить финал фразы, она еле-еле выдавила: — Я ему не интересна…       — Неужели? А если интересна?       Её глаза расширились, засияв выразительно, ярко, точно вспышка фейерверка в ночном небе, губы дрогнули, слегка приоткрывшись...       — Нет.       — Что?! Да ты и минуты не думала над ответом!!!       — Было бы о чём думать, — сухо заметила Цукки.       — Отлично! Ещё скажи, что Дая и Блок — ошибка юности, и можешь гордиться, что развалила всю семью!       — Какую ещё семью?! У нас нет ни семьи, ни детей!       — Конечно! Как они могут появиться, если все мои старания подарить им жизнь давят на корню?!       — Старания?! Это какие же такие старания?! Уж не те ли три несчастных раза, когда ты меня облапал?!       — Ммм, технически их было четыре. Хотя в суматохе с Айзен-ко я даже не понял, за что хватался...       — Четыре, да? — зловеще прорычала девушка. — Какое совпадение, что «четыре» звучит совсем как «смерть»...       — Ну уж нет! С нынешним разом выходят все пять! Да и потом, если тебя не устраивает количество, мы хоть сейчас можем улучшить результат…       — Только попробуй, и я улучшу результат рекордного числа кунаев, торчащих из твоей башки!       — Понял! И как я не додумался раньше, когда ответ очевиднее некуда! Это же обычная зависть, что я тебя лапал, а ты меня — нет! Да и как устоять против такого соблазна... — Саката жеманно вздохнул, закатив глаза. — Всех вас, женщин, интересует только моё тело, но не душа… Но раз уж ты так хочешь, то давай, действуй! Гин-сан готов пожертвовать собой, сгорев в костре слепых плотских страстей…       — Убью… — замогильно провыла белая, как мел, Цукуё.       — Гин-сан!       Прежде чем Шинигами Таю успела оправдать своё имя, выступив проводницей в мир мёртвых, по тихому проулку вихрем пронёсся обладатель звонкого мальчишеского голоса. В ту же минуту в Сакату на всех парах врезался маленький, но до ужаса проблемный сорванец. Не ожидавший столь коварной атаки самурай был вынужден отпустить ценный трофей, переводя недоумённый взгляд на внезапного захватчика, повисшего на его поясе. Взгляду предстала взъерошенная макушка разбойника, некогда обокравшего сиятельную персону спасителя Ёшивары.       — Что, опять? Учти, я больше не ношу кошелёк в заднем кармане брюк, так что и не надейся.       — Сдался мне твой проездной на метро и пара скидочных купонов.       — Эй! Между прочим, проездной не абы какой, а с оригинальным дизайном по «Драгон Бозу»! Я сам подбирал для него картинку!       — Сэйта, — Цукуё удивлённо захлопала глазами, — ты как тут оказался?       — Девушки из Хьякко рассказали, что видели вас! Окаа-сан велела дождаться, пока сами придёте, но я не утерпел! — Мальчик восторженно улыбнулся, когда Гинтоки с усмешкой взлохматил копну каштановых волос: — С возвращением, Гин-сан!       — Хоть кто-то встречает меня по-человечески. Училась бы! — Саката с укором покосился на стоявшую неподалёку девушку.       — Чему это?       — Тому, как принимать долгожданных гостей! Полтора года разлуки, а ты даже обнять не додумалась, будто и не скучала вовсе.       — Не скучала? — Глаза Сэйты округлились до размеров двух пиалок. — Цукуё-нээ не просто скучала, она тут с ума сходила.       — Это заметно. — Фыркнул Гинтоки. — Мне ещё никогда не приходилось выносить столько неадекватных речей и реакций, сколько я пережил за этот вечер.       — Вот как? — Мальчик с недоумением поглядывал то на рассвирепевшую девушку, пытавшуюся учинить возгорание на кучерявой голове при помощи силы мысли, то на Сакату, что с глубоко уязвлённым видом ковырялся в носу. Оставив тщетные попытки понять происходящее, он предпочёл сменить тему: — Ммм… Может, пойдём в чайную? Окаа-сан очень хочет тебя увидеть.       — Мы как раз туда и направлялись, так? — Гинтоки перевёл взгляд на Цукуё, многозначительно хмыкнув: — Так хочется вдоволь наговориться, нэ-э?       — Мне хочется зарыть тебя в землю, придурок, — зло буркнула девушка и сорвалась с места, едва ли не рысцой пустившись в направлении дома.       Сэйта бросился следом, окликнув сестрицу просьбой сбавить ход. Вот только призыв был успешно проигнорирован, и даже сверх того: непреклонная таю лишь ускорила темп уверенной поступи.       Саката понимающе усмехнулся. Сам он никуда не спешил, лениво плетясь далеко позади. Беги, не беги, а конечную цель пути уже ничто не изменит.       Чайный домик встретил поздних посетителей радушным теплом и уютным ароматом свежезаваренных листьев. Хинова светилась той солнечной улыбкой, которую так любил весь подземный город. Не скрывая чувств, счастливо смеялась, пока в уголках глаз не собирались блестящие бусинки слёз. Женщина жмурилась, точно прячась от яркого света, поспешно утирая солёную влагу рукавом кимоно, и вновь обращала лучистый взгляд к дорогим гостям.       — И всё же, Гин-сан, не стоило вам пропадать так долго. Для многих в ваше отсутствие время будто повернуло вспять, ведь так? — Хинова бросила на подругу короткий взгляд.       — О да. Я даже вспомнила, какой спокойной была Ёшивара до появления Ёродзуи.       — Ммм, мне кажется, мы говорим о разных вещах. На самом деле, вас здесь очень не хватало. — Женщина озадаченно покосилась на Цукуё, всячески намекая, что той пора взять слово. Однако глава Хьякко преспокойно потягивала чай, нимало не интересуясь течением беседы.       — Хинова-сан, не тратьте силы попусту. — Гинтоки состроил трагическую мину, философски воззрившись к звёздному небу, вид на которое бестактно загородил деревянный потолок. — Цукки перепутала свой сценарий со сказкой про Юки-онна* и теперь мнит, будто должна вести себя как снежная ведьма.       — Юки-онна не так уж плоха. Тебе-то вообще достался Рики-Бака*. — Девушка сделала последний глоток и с тихим стуком отставила чашку.       — А, нет, я ошибся. Помнится, Юки-онна за всю земную историю не изгалялась над термометром за пределами -89°C, в то время как на Луне -140°C — пик пляжного отдыха и сезон купальников.       — Чего ты хочешь? Мне падать в обморок при каждом твоём появлении? Или ежедневно слагать стихи? Что-нибудь возвышенное, в духе хэйанской поэзии. — Бесстрастно косясь на стену, Цукуё скучающе огласила:

Облаком белым спустишься с неба, Взглядом окинешь и не узнаешь. Осеребрил снег поблёкшие пряди. Нафиг и ждать тебя было, придурок.

      — Что, так больше нравится? — Тут она встала и, не желая плодить новые дурацкие дискуссии, молча пошла наверх.       Кряхтя и чертыхаясь, поднялся и Гинтоки, однако вопрос Хиновы опередил его восхождение к обители зловредной таю.       — Гин-сан… Всё в порядке? Я беспокоюсь за Цукуё. Эти полтора года всем нам дались нелегко, но ей отозвались особенной болью. Мне кажется, она и теперь не совсем понимает, что происходит...       — Пустяки. Не забывайте: в деле сам лидер Ёродзуи, а значит, оно обречено…       — Это точно, — встрял Сэйта.       — …на успех. Пока силён дух, трезв ум, решителен взгляд, полон желудок и пуст кишечник... Пока сердце бьётся, горит пламя чувств, а солнечный луч освящает путь к киоску с новым JUMP-ом… Пока не ноет зуб, не жмёт сапог, не лопнула мозоль и не отдавлен большой палец… Пока напрочь не позабыл, к какой великой истине вёл свою мысль…       — Так вот к чему эта туча перечислений?!       — …надо остановиться, вдохнуть полной грудью, покрепче перехватив рукоять и ринуться в бой с мечом наголо.       — Отчаянно. — Хинова загадочно улыбнулась, прикрыв глаза. — Как и ожидалось, риск вам не страшен.       — О чём вы? — Гинтоки поправил несуществующие очки, включив лекторский тон: — Цукуё давно не ребёнок, а всё забавляется кунаями, как девочка — куклами. Кто-то должен открыть ей двери в храм знаний и дать в руки оружие настоящего мужчины.       — Тогда следите за своим оружием внимательнее, чтобы оно, чего доброго, не разделило участь Тояко-старшего. Увы и ах, но потерю иного клинка не возместит ни одни телемагазин.       Саката хмыкнул. Развернулся, обращая взгляд к верхушке лестницы, и смело шагнул на ступеньку. Доски под ногами жалобно попискивали, словно отговаривая от дурной затеи. К несчастью, самурай редко прислушивался к чужим советам, тем более к стоящим, а потому минуту спустя очутился перед комнатой предводительницы Хьякко. Не расшаркиваясь, без спросу отодвинул сёдзи и ступил внутрь.       Комната встретила бархатной тьмой ночи. Хозяйка покоев не потрудилась зажечь искусственное освещение, отчего казалось, что всё пространство утопает в черничной тени. Прохладный ветерок юркнул сквозь растворенные перегородки балкона, занося в помещение мерный гул голосов и дребезжащий напев сямисэна. Квартал, лежавший по ту сторону уединённого островка, казался живым, словно не под землёй его строили, а на спине взмывшего в небо дракона. Чёрные скаты крыш стремились к небу, точно шипы над хребтом мифического зверя, красными огнями горела и переливалась чешуя на теле улиц. Тлеющий рубиновый отсвет тайком пробрался в обитель защитницы Ёшивары, наполнив комнату мягким, загадочным мерцанием. Ночь шла ей много больше дневного блеска. В ярком сиянии солнца простое убранство выглядело сдержано и строго, тогда как чарующий полумрак насыщал пространство неуловимой игрой полутонов и оттенков.       Терпкая дымка табака вильнула лёгкой щекоткой. Цукуё стояла к нему спиной, облокотившись на перила. Ветер, принёсший горький аромат, скользнул по коже. Прохлада пробежала волной нетерпеливой дрожи.       Ступая нарочито медленно, он двинулся к ней. Девушка повернула голову, задержалась взглядом на какую-то долю секунды и вновь обратилась к мерному колыханию алого квартала.       — Так и будешь делать вид, что меня тут нет?       — Тебя и так тут нет, — едва различимо шепнула Цукуё.       — Вот спасибо. Снимаешь всю ответственность.       Рывок вперёд. Руки смяли хрупкую фигуру, прижали, вдавили. Она, конечно, воспротивилась, дёрнулась, пытаясь вырваться. А толку? Вся эта чушь про равенство полов — и где она теперь? Гинтоки лишь навалился сильнее, тесня девушку ближе. Больше никаких путей к отступлению. Он достаточно ждал, чтобы чувствовать её рядом, как сейчас. Чтобы слабая дрожь её тела ужом скользнула под одежду, наэлектризовывая каждый мускул. Чтобы рваное дыхание горячило шею, чтобы неровно вздымавшаяся грудь вминалась в крепкий торс. Чтобы она обессилила, обмякла в его руках… Чтобы больше не убегала.       — Ги-гинтоки… — её губы, не выдержав хрупкой дистанции в считанные миллиметры, невольно касались обнажённой шеи, — что… происходит?       — Разве не очевидно? Исполняю ваши желания, таю, — отозвался он с хрипотцой.       — О чём ты? — Вопрос дался трудом: голос волнительно вибрировал, короткие слова неестественно растягивались, дробясь тягучими паузами.       — А то не знаешь. Я ведь плод твоего воображения. Стало быть, человек подневольный, наперекор системе не пойду. Вот до чего мы дошли. Из-за тебя я обречён стать жертвой домогательств тёмных фантазий в чьей-то светлой голове.       Цукуё задохнулась от возмущения. Однако попытка выдать грозное опровержение закончилась бессвязным лепетом с преобладанием гласных. Осознав, что так далеко не уедет, она постаралась успокоиться и сделать глубокий вдох.       — Ой-ой, Цукки, полегче! В моей грудной клетке останутся вмятины, если ты будешь использовать свой внушительный бампер как таран!       — Что ты несёшь, идиот?! — Негодование оказалось сильнее смущения. — Отпусти немедленно!       — Я бы и рад, но это не в моей власти, — скорбно посетовал Гинтоки, как бы невзначай наклонив голову ниже и выдохнув на ухо. — Тебе ведь нравится...       — Я… я не…       Он ухмыльнулся, покрепче перехватывая её талию, не давая осесть на пол. Мучить беспомощную девушку, смущая пошлыми намёками и жаром беспутной близости, доставляло особое удовольствие.       — Так… не должно быть… — насилу выдавила Цукки.       — С чего бы? Твои сны, твои правила, твои желания. Решила грезить обо мне, так и доводи дело до конца.       Цукуё молчала долго, тяжело, надломлено. Наконец опустила голову и бесцветно прошелестела:       — Это только моя проблема. Тебя она не касается. Тем более — его.       — Перестань говорить в третьем лице, будто о каком-то левом мужике, раздражает. И потом, что это за проблема для куртизанки — соблазнить понравившегося парня? Конечно, Гин-сана голыми руками не возьмёшь, но для того и существует высочайший ранг таю. Покажи мне все секретные ёшиварские техники и умения, а там и посмотрим, что с тобой делать...       — Какие ещё секретные техники?! Это не Коноха, тут никто не штудирует свитки по теневому клонированию и не осваивает на досуге шаринган! Кроме того, я… я никогда не… не делала ничего… такого…       — Никогда не поздно начать. Да, противник — зверь, но попытаться определённо стоит.       — Нет. Нет. Нет-нет-нет-нет! — Цукуё отчаянно завертела головой. — Ни за что! Невозможно, совершенно невозможно! Как мне вообще сделать так, чтобы… — она запнулась, не найдя сил продолжить.       — Тяжёлый случай. Ладно, так уж и быть. Пляши и пой, пришёл твой счастливый день! — Он чуть отстранился, победно взирая на растерянную девушку. — Я, Саката Гинтоки, беру на себя подготовку к дебюту Шинагами Таю на большой сцене. Благодарности ни к чему, лучше наличка.       Цукки не шевельнулась, не проронила ни слова, а лишь смотрела на мужчину долгим немигающим взглядом. И вдруг как-то разом накренилась, точно подкошенная, уткнулась макушкой ему в грудь и глухо пробубнила:       — Вот оно. Так и знала, что этим закончится. Теперь я точно сошла с ума. Надо обратиться к врачу.       — О, ты уже начала! Лихо! — Гинтоки живо встряхнул её за плечи, встречая пасмурный взор широченной и не слишком благочестивой улыбкой. — Медсёстры мне по душе. Раздобудем халат, а там…       — Даже не думай! Чёрта с два я напялю нечто подобное!       — А зря. Между прочим, это самый короткий путь к цели.       — Моя единственная цель — проснуться. Бессонница и та лучше, чем этот кошмар.       — Фи, как грубо. Только зря стараешься. Как часть твоего подсознания, ответственно заявляю: не выйдет. Нельзя пройти «Dragon Quest», не завалив финального босса.       — Тебя, что ли, заваливать? — Цукуё сумрачно покосилась на самурая, словно прикидывая возможные варианты.       — Эй, что за алчный блеск в глазах! Заваливать можно на постель, в крайнем случае — на пол! Не порочь светлую идею извращённой трактовой!       — Если тут кто-то что и извращает, так только ты!       Повисло молчание. Девушка хмурилась, кривилась и мучилась, борясь с самой собой. Прошло несколько долгих минут, прежде чем она сдалась, устало вздохнув и поникнув головой.       — Что я должна делать? — убито спросила Цукки. — И только попробуй вякнуть что-то про постель. Обещаю, наш «Dragon Quest» сразу закончится в лучших традициях «Пилы».       — Ну… — Гинтоки честно задумался над вопросом, — как насчёт танца у шеста?       — Мы в обычной жилой комнате. Где ты здесь шест нашёл, придурок?       — Но саму идею одобряешь? Ладно, просто стриптиз тоже ничего.       — Нет, без шеста не выйдет. Мы бы использовали его как дыбу.       — Э-э-э, пожалуй, откажусь. Может, расслабляющий массаж?       — Тайский. Ножной. В шипованных сапогах. Приступим?       — Давай-ка повременим. А если сыграть в бутылочку?       — Вдвоём? Позовём Сайго и «девочек» из Камакко?       — Забудь. Лучше исполни балладу на кото и спой.       — В моём репертуаре только похоронный марш.       — На кото?! Что… Аргх… Почеши мне за ухом!       — Лучше отрежу, чтобы впредь не чесалось.       — Я серьёзно! На самом же деле зудит!       — Так и я с тобой не шутки шутила.       — Трудно помочь? Развалишься?       — Ван Гог смог и в одиночку.       — Да не резать, а почесать!       — Вычёсывай вшей сам.       — Полюбуемся луной?       — А заодно и выпьем.       — Снимок на память?       — Вечную, светлую.       — Нэко-мими?       — Не мечтай.       — Может…       — Нет.       — ...       — Ну что, мне удалось завалить финального босса?       — А..? Босса? Стоп… Так ты из-за этого разрушила всю атмосферу?! Чёртова женщина!       Желание обнимать её дальше кануло в лету. Гинтоки выпустил девушку и рухнул на татами, рыча под нос страшные проклятия в адрес жестокой насмешки провидения. Вот за какие грехи его так угораздило, а?       — Кто бы знал, что ты такой фанат сёдзё. — Цукуё тихонько пристроилась рядом. — Похоже, нас ждёт смена эпох. Ещё немного, и вместо JUMP в твоих руках появится LaLa*.       — Если бы прекрасную розу обглодал слизняк, чуть позже заклёванный вороной и переваренный в эффектную кляксу на дорогом костюме случайного прохожего, то горечь оскорблённых останков цветка сполна передала степень моего разочарования в тебе! По-твоему, так и надо флиртовать?!       — И рада бы по-другому, но это не в моей власти, — слегка подавшись вперёд, передразнила Цукки. — Тебе ведь нравится…       Скрипя зубами, Гинтоки послал ей испепеляющий взгляд. Девушка рассмеялась, улыбаясь искренне, по-весеннему тепло. Мужчина обречённо вздохнул. И кто её только учил таким трюкам?       — Ну всё-всё, хватит. Ещё немного, и я всерьёз обеспокоюсь твоим здоровьем. Уже целых пять минут прошло, чего доброго, исчерпаешь весь скудный лимит радости, а оставшуюся жизнь проведёшь с вечно скорбной миной.       — Напомни, я раньше говорила, что из всех известных мне людей ты — самый непроходимый и безнадёжный дурень?       — О, конечно, делать мне больше нечего, как запоминать все твои бредни. Мой мозг работает как совершенный компьютер и под конец дня вычищает из головы всякий хлам, вроде женского вздора!       — По-моему, твой совершенный компьютер давно поражён вирусом, вычищающим всё что угодно, но только не хлам.       — Единственная, — Саката мужественно проигнорировал саркастичный комментарий, — чьи слова западают в мою душу раз и навсегда, — Кецуно Ана! Иные тирады я забуду быстрее, чем сгинет в унитазе использованная туалетная бумага. Если не хочешь разделить ту же судьбу, есть лишь один выход: быть рядом, талдыча свои монотонные речи изо дня в день.       Цукуё на миг притихла. Внимательный взгляд сияющих глаз вскользь обежал мужчину, останавливаясь на его лице.       — Ну, что скажешь?       — Всё то же, что и раньше — ты идиот. И буду повторять до тех пор, пока до тебя не дойдёт.       — Удачи. Тебе целой жизни не хватит убедить меня в чём-то.       — Поспорим? — Цукки лукаво вскинула бровь. — Ты явно не учитываешь силу убеждения моих кунаев.       — А ты её явно переоцениваешь. Но, так и быть, обещаю дать тебе шанс.       — Вот как? Учти, что второе обещание ничего не стоит, пока ты не исполнил первое.       — Это какое же? — Гинтоки настороженно покосился на девушку.       — Вернуться. — Она мягко улыбнулась и вдруг поднесла к лицу ладонь, слегка выставляя мизинец.       Понимание пришло не сразу. С минуту он заворожённо любовался длинными тонкими пальцами, не слишком заботясь о смысле жеста. Полутьма подтасовывала карты, мешая приметить и без того ускользавшую от внимания деталь. Неизвестно, сколько бы ещё прошло времени, если бы слабый намёк, шатающийся во мраке бессознательного, случайно не споткнулся о струны куда более чуткого, чем разум, инструмента — интуиции.       Не отдавая себе отчёта, Гинтоки схватил её руку, приблизив к лицу. Глаза широко распахнулись, а сердце ударилось в бега, когда он поражённо обнаружил серебристый волос, оплетавший мизинец.       — Ты его хранила, что ли?       — Вот ещё!       — Тогда откуда…       — Я нашла его в футоне, — прямо ответила девушка и тут же пожалела о сказанном. Нахмурившись, она по инерции сжала ладонь и попробовала выпутаться из плена. Увы, но вопреки крайней степени шока и праведного ужаса, Саката и не думал её выпускать.       — В футоне? А как он туда попал? Мы же с тобой никогда не...       — Да не в своём, дубина, в твоём!       — Ах, вот оно что. Ну, тогда, конечно, вопросов нет. Кроме одного, совсем крохотного и незначительного: откуда у тебя мой футон?       — Как же ты меня достал! Я была в Ёродзуе, ясно? Ну и… так получилась, что… случайно… совершенно случайно!.. наткнулась на... твой футон, — заканчивая пояснительную речь, насупившаяся Цукки весьма походила на спелую вишню.       — Вот как. — Саката захихикал лёгким, расслабленным смехом припадочного.       — О, давай, вверни остроумную шутку о том, кто из нас двоих опаснее: я или Сарутоби.       — Лучше воздержусь. Не хочу, чтобы в следующий раз ты таскала волосы из моей головы, плавающей в формальдегиде.       — Вот поэтому ты ничего не узнаешь, когда на самом деле вернёшься. — Цукуё в унынии вздохнула, устало покачав головой.       — Опоздала.       — Что?       — Как, неужели я забыл упомянуть об этом раньше? — Гинтоки состроил гримасу глубочайшего потрясения, схватившись свободной рукой за сердце.       — О чём ты?       — Не страшно, исправлюсь прямо сейчас. — Он деловито откашлялся, гордо распрямил спину, самодовольно осклабился и… тут же отбросил клоунаду. Не выпуская её руки, посмотрел в упор, тихо и серьёзно произнеся: — Я вернулся.       Она округлила глаза в лёгком удивлении и чуть склонила голову набок. В тёмной глубине сиреневых теней мелькнуло нечто, напоминавшее укор. Он сильнее сжал её ладонь, приминая и настойчиво поглаживая пальцами. Цукуё непонимающе посмотрела на свою кисть, что так напористо ласкал мужчина. Вряд ли то было особо приятное ощущение. Движениям не доставало бережности, да и кожа у него сухая, шероховатая, огрубевшая в бесчисленных сражениях. Чай, не лечебный массаж нежнейшим нефритовым валиком для какой-нибудь принцесски. И всё-таки…       По телу девушки пробежала острая судорога. Цукуё вздрогнула, порывисто вскидываясь, впиваясь взглядом и тут же отшатываясь, как от чумного. Волнение подстегнуло приступом яростной паники, и она, кусая трясущиеся губы, стала рваться прочь, выворачивая ладонь и болезненно всхлипывая, как если бы его прикосновение раскалённым железом впивалось в плоть.       Ждать дольше он не стал. Быстро притянул к себе, сжимая крепко, но не тесня и не давя. Сопротивление, ещё мгновение назад столь неистовое и дикое, разом угасло, и она прижалась к широкой груди, утыкаясь лицом. Руки безотчётно шарили по его спине, комкая ткань, царапая, беспорядочно гладя. Он сильнее сжал трясущиеся плечи, опустив правую руку к талии, приникнув губами к макушке. Порывистое и неровное дыхание вырвалось из лёгких, прерывая захлёбывающиеся рыдания, приглушённые в складках белого кимоно.       Странно. Он никогда не думал, что настолько чёрств к чужим страданиям. Но здесь и сейчас, обнимая девушку, чья улыбка стала дороже жизни, чувствуя обжигающий град слёз, льющийся прямо над сердцем, Гинтоки испытывал ни грусть, ни печаль, ни тоску, но сумасшедшее счастье. Должно быть, она права, и он действительно самый большой идиот, которого только носила земля.       И пусть. Идиотам всегда везёт больше, да и радость им достаётся самая чистая, незамутнённая и звонкая, как смех ребёнка. Что толку от ума, если логика и здравомыслие предписывают довольствоваться одиночеством и принимать равнодушие как данность? Мир не имеет на человека никаких планов. С этим можно спорить, чванливо утверждая собственную исключительность, и даже выйти победителем из битвы. Но не из войны. Ибо последнее слово и решающий удар всегда принадлежат самой жизни. Жизни, что не имеет ничего общего ни с жестокостью, ни с милосердием, ни с любым другим придуманным человеком мерилом. Она — лишь естественное течение горной реки, что без чужих разумений знает, куда направить журчащий поток.       Ум заверит не искать привязанностей ни в людях, ни в вещах, настойчиво доказывая бессмысленность такого существования. Но доводы, что убедительно звучат на словах, рассыпаются в прах, едва соприкоснувшись с тонкими гранями сердца.       В слёзах Цукуё вся его жизнь. Её плач — цена самой души. Гинтоки закрыл глаза. Он никогда не думал, что стоит так дорого.       Глубина чувств искупала все страдания. Вместо мутной и застоявшейся, как кисель, болотной каши — хрустальная капель, смывавшая пепел со сгорбленных плеч, дарившая глоток чистейшей влаги, исцелявшей сердечные раны. Пока Цукуё была с ним, она могла плакать, изливая всю боль, обнажая слабость. Он сдержит обещание и не оставит один на один с судьбой, но заберёт её горечь, чтобы перековать скорбь в умиротворение. За ночи слёзы высохнут, не оставив на утро и тени воспоминаний о былых бедах.       Гинтоки аккуратно отстранил девушку, прихватил за подбородок, запрокидывая её лицо. Нежно провёл по мокрой щеке, с щемящим и упоительным чувством безраздельной преданности вглядываясь в глаза, сияющие блеском мириад звёзд. Цукуё всхлипнула, на миг зажмурилась, и ответила взглядом, полным лучезарной ласки. Лёгкая вуаль, сотканная из серебристых бусинок, ничуть не туманила светлое счастье и искренность улыбки.       Нежные пальцы невесомо коснулись скулы. Как он и думал, она дотрагивалась неуловимо и очень осторожно, точно пролетевшая рядом бабочка случайно задела крылом. И всё же разница со сном оглушительная, ведь ни одно видение никогда не передаст тепла и мягкости, сквозящих в трепетных движениях.       Положив ладонь ей на затылок, Гинтоки хмыкнул, примечая покорность, с которой Цукуё сомкнула веки и приоткрыла взволнованно подрагивавшие губы. Повторных приглашений уже не требовалось.       Поцелуй начался едва осязаемым прикосновением, плавным и медлительным. Призвав на помощь всё отпущенное на его долю терпение, мужчина давал время принять те новые чувства, что зарождались с каждой секундой волнительной близости. Впрочем, воинской выдержки оказалось явно недостаточно, чтобы совладать с собой, а потому первые шаги закончились, едва успев начаться.       Цукуё ахнула, когда Гинтоки своевольно припал к ней, лаская гораздо откровеннее и смелее. Он всё ещё крепился, стараясь проявлять тактичность и деликатность к её неопытности, однако чем больше времени проходило за чувственной игрой, тем реже вспоминались благие намерения. К счастью, девушка ничуть не стремилась удерживать в узде его порывы. Ведомая любопытством, она ответила на поцелуй мягко и робко, тут же заслужив новый букет ощущений.       Её вкус и запах напоминал горечь степных трав. Война оставила по себе слишком мало доброй памяти, но свежесть полей в предутренние часы, когда напоённые росой листья дышат особенно глубоко, Гинтоки впитал в себя до последней капли. В часы и минуты абсолютной пустоты лишь этот призрачный дух, хранимый сердцем, давал силы вставать и идти, защищая то немного, что у него осталось. Найти в ней тот же тонкий аромат — столь же естественно, сколько встретить пенные волны на море.       В ту ночь луна не сотворила волшебства, утонув в серебре, не заструилась мерцающей дорожкой к ногам двоих, избравших одну судьбу. Вечно далёкая спутница земли ничуть не изменила себе, сияя тускло и как будто неохотно. Да и что ей за дело до страсти, в которой слишком мало изящества и утончённости? Всё это давным-давно наскучило невольной свидетельнице чужих тайн и желаний.       Вот только никто и не собирался посвящать её в свои секреты. В их ночи не нашлось места соглядатаю, который бы мог оценить и живописать чувственное упоение друг другом. Когда в едином стихийном порыве сплетаются пальцы и движутся навстречу разгорячённые тела, вмиг рушится всякая картинность и постановочность. Красивые жесты и продуманные позы возможны лишь там, где не хватает искренности и полноты влечения. Напротив, там, где перед силой взаимного притяжения меркнут любые условности, забудутся картонные каноны и предписания.       Им не требовалось витиеватых признаний и доказательств, чтобы чувствовать власть обоюдной привязанности. В каждом движении и стоне, в каждом поцелуе и прикосновении, в каждом вдохе и выдохе таилось больше, чем просто жар плоти и крови. Так голодный пыл тела перестаёт платить дань похоти, обращаясь верным слугой и проводником робеющей души, ищущей тепла и находящей отклик в сердце любимого человека.       В ту ночь луна не сотворила волшебства, но кому оно сдалось? И Гинтоки, и Цукуё нет дела до её причуд. Сильные и независимые, они никогда не искали чужой похвалы и одобрения. И даже если бы луна вдруг ополоумела и вмешалась, чиня козни союзу ленивого хозяина Ёродзуи и грозной хранительницы Ёшивары, им бы всё оказалось нипочём. Можно биться об заклад, что эта гремучая парочка способна ничуть не хуже Наруто поиздеваться над ощетинившейся царицей ночи. Должно быть, им даже под силу заразить её лик отблеском собственных душ, заставив играть перламутровым переливом серебристой жемчужины. А если и не выйдет, то… Что ж. В конце концов, всегда можно разбить луну на девять скользких жемчужин, кои однажды вновь поманят страдальца Хиджикату, ведомого никотиновой ломкой. Но это уже совсем другая история... Юки-онна — сказочный персонаж, что-то вроде снежной королевы на японский лад. Рики-Бака — ещё один представитель японского фольклора, от природы обделённый интеллектом. LaLa — журнал сёдзё-манги.