Исхода нет

      Было тихо. Или так казалось, потому что тишина стояла слишком полная — ненастоящая. Такая же, как недавняя мгла, что обволакивала все и вся, пока звездный свет не пробился сквозь нее и не развеял, как дурной морок.       Но сейчас никакого морока не было, и постепенно разум это понимал. Понимал, например, то, что дело наверняка не в тишине, а в отказавшем вдруг слухе. Или, вернее, в помутившемся сознании. Ведь откуда-то он знал о произошедшем, значит, услышал от кого-то… Может быть от отца? Губы на перекошенном, наполовину скрытом запекшейся коркой лице, быстро шевелились: отец явно что-то говорил. Отвечал ли он сам? Эру знает. Он не мог бы сказал наверняка. Может и отвечал, может даже кричал, когда только слетел — почти свалился — с загнанного коня, или когда стоял на коленях среди камней обрушившейся арки. Или когда они семь раз уходили внутрь крепости и шесть раз возвращались обратно вместе с широким, сдернутым со стены Большого зала знаменем. Может, он что-то и говорил, но скорее уста его замкнулись так же, как замкнулись уши.       А потом он так и остался там, в зале, опустившись на пол возле длинного пиршественного стола и сжимая в руках это побуревшее, попестревшее знамя. Отец был здесь же, кто-то все-таки уговорил его смыть с лица ту корку, и теперь на влажных волосах белела повязка. Голова была наклонена, отец стоял на коленях и сжимал то его локоть, то плечо, то порывался взять за руку. Из-под подогнутого края повязки нелепо свисала длинная нитка, и очень хотелось потянуться и оторвать ее…       Затем вдруг обнаружилось, что и отца рядом уже нет, зато сам он стоит на ногах, а перед глазами уже другое перекошенное лицо. Нэрданель. И она тоже что-то кричала, хватала его за отвороты куртки, а потом с силой оттолкнула и бросилась обратно к столу. Он долго, наверное, смотрел, как мечется эта обезумевшая тень, то падая на колени и замирая ничком, то вскидываясь и принимаясь тормошить то, что на столе лежало. Подойти и прикоснуться к ней он так и не посмел.       Двери закрылись мягко, наверняка без скрипа. В переходах было пусто, никто не попался по пути, а может, он просто никого и не заметил. Так или иначе, ноги сами вынесли его обратно во двор, а дальше к порушенным воротам. Здесь тоже никого не было, и только широкие лужи обильно темнели на треснувших гранитных плитах. Он опустился на корточки и медленно дотронулся до зеркальной поверхности. Та оказалась вязкой и холодной, как болотная жижа. На ладони остались такие же темные и блестящие в звездном свете следы. Пришлось вытереть пальцы о рукав.       Он быстро поднялся на ноги и быстро огляделся. Брошенные мечи тоже никто не убрал, а только сложил все вместе в сторону, и теперь они грудой лежали у стены. Тот, что был сверху, оказался не по руке: тяжеловат и сразу стал задевать за каменные плиты, когда он выпрямился и сделал несколько шагов, стараясь не наступить в темные застывшие лужи. Впрочем, клинок был цел и остроты не потерял. Остальное не помешало.       …Когда его хватились и после недолгих поисков разыскали, то еще одно растекшееся по камням пятно тоже успело остыть и сделаться отвратительно вязким.