***
Ойкава волнуется за Иваизуми. Это он всегда говорит Ойкаве больше заботиться о себе, хотя сам подает не лучший пример. Тренировка прошла очень хорошо, и Ойкава не мог быть более удовлетворен своей командой. Ребята неплохо развиваются. Они всегда двигаются абсолютно синхронно, как хорошо смазанная машина. Уверенность Киндаичи крепнет, подачи Куними становятся точнее, защита Ватари усиливается, и даже Кьетани постепенно начинает ладить со всеми благодаря формирующейся связи с Яхабой. И, конечно же, Иваизуми — чертовски хороший ас. Его удары сильны и точны, и Ойкава всегда может положиться на него, когда все идет не так. Как капитан, он гордится каждым из них, особенно своим диагональным. Как друг, он знает, что даже если игра Иваизуми не ухудшилась ни на йоту, что-то не так. Под его глазами залегли темные круги, он зевал всю дорогу до школы, и Ойкава почти уверен, что застал своего друга полуспящим в душе. Кто вообще так спит? Люди с недостатком сна, естественно. Все уже одеваются домой, а Иваизуми только выключил душ. Ойкава наблюдает, как он лениво натягивает одежду, и ему становится неспокойно. Не только потому, что он не может оторвать глаз от перекатывающихся мышц Иваизуми — что это за чувство? Зависть? Он завидует прекрасной форме Иваизуми? — но еще потому, что Иваизуми никогда не делает ничего вяло. Черт, да им вообще стоит называть его Капитаном Выносливостью. Если Иваизуми показывает признаки лености, то это не леность вовсе. Это утомление. — Ива-чан, ты выглядишь даже хуже обычного. Скорее, как умирающая горилла, вместо обычной гориллы. — Ойкава, — мягко отвечает Иваизуми, — тебе лучше заткнуться нахер, или я засуну эти кроссовки тебе в глотку. Ойкава ухмыляется с облегчением. Если он все еще может огрызаться, все не так уж и плохо. Однако отсутствие ярости его тревожит. — Почему ты всегда такой противный, Ива-чан? Я твой капитан и забочусь о тебе. Иваизуми хмурится, и только сейчас Ойкава замечает, что щеки Иваизуми покрыты румянцем. Не гневные пятна красного, которые обычно появляются, когда Иваизуми готов избить Ойкаву до полусмерти, а розоватый оттенок, окрасивший кожу Иваизуми в приятный цвет. Жар? — Ива-чан, подойди сюда. Ойкава медленно притрагивается рукой к лицу Иваизуми и наклоняется, пока их лбы не соприкасаются. Иваизуми даже не шевелится — настолько он привык к Ойкаве. Вместо этого он выгибает бровь и спрашивает: — Что? — О. Боже. Мой, — источник голоса находится на другом конце комнаты. Это Ханамаки. — Чем это вы двое там занимаетесь? Ойкава оборачивается, хмурясь. Голос Ханамаки звучит так, словно его обладатель стал свидетелем скандальной сцены, и, замечает капитан, вся команда стоит неподвижно, бесстыдно на них пялясь. Ну, все, кроме Киндаичи, который отчаянно пытается спрятать покрасневшее лицо за дверцей шкафчика, и притворяясь, что он не наблюдает боковым зрением. — Я думаю, у Ива-чана может быть температура, — ровно объясняет Ойкава, до сих пор не понимая из-за чего такой шум. — И ты решил проверить это именно таким образом? — Матсукава вздыхает и трясет головой, будто в разочаровании. — Клади деньги в банку, Ойкава. Он пытается протестовать, но Матсукава и Ханамаки вне площадки работают так же слаженно, как и на ней. — Что? Я проверял… — Ты дал нам слово, капитан. — Но Ива-чан… — Без футболки, поэтому тебе не стоит стоять так близко. — Вы вообще меня слушае… — Капитан. Банка. Ойкава немедленно поворачивается к Иваизуми, который хмурится так, словно кто-то положил что-то дурно пахнущее прямо ему под нос, но вместо поддержки он просто пожимает плечами. — Говорил тебе, ты пожалеешь о том, что позволил Винтику и Шпунтику устроить этот спектакль. Не стоило тебе ничего им обещать. Он рычит, потому что знает, что не сможет победить Ханамаки и Матсукаву, если Иваизуми не прикрывает его спину. Против своей воли и под испытующими взглядами всех членов волейбольного клуба Аоба Джосай Ойкава выуживает старую монетку из своего рюкзака и бросает ее в банку с громким «дзынь». Как только он это делает, все возвращаются к своим делам, и Ойкава фыркает, не веря происходящему. Иваизуми надевает футболку, хватает рюкзак, не выглядя даже немного удивленным инцидентом — или он был просто слишком уставшим, чтобы отреагировать (в конце концов Ойкава еще не исключил возможность жара) — и машет на прощание товарищам по команде, следуя за недовольным Ойкавой. — Сейчас что? — вздыхает Иваизуми. — Разве ты не шокирован тем, что они заставили меня положить деньги в банку? — Да нет. Они сказали нам об этом, так чем ты так недоволен? Что ж, это хороший вопрос. Ойкава и сам не уверен, почему его это так заботит. Это было всего 100 йен, ради всего святого. Раньше он был более сдержанным. Может, это было потому, что они не отнеслись к (возможному) жару Иваизуми серьезно? За то, что они отчитали его из-за этого? Не похоже на правду. Это было из-за того, что они подумали, что для него странно вот так запросто трогать Иваизуми? Возможно? Ойкава был человеком очень социально образованным и знал о понятии личного пространства, но с Иваизуми эти границы не имели никакого значения. И факт, что кто-то — товарищи по команде! — хотел установить дистанцию между ним и его лучшим другом… ну, это сложно понять, поэтому он просто говорит Иваизуми первое, что пришло в голову. — Я не думал, что это было серьезно. Я просто… думал, что они где-то нашли банку, подумали, что выйдет неплохая шутка, и были такими же странными как и всегда. — Ты уже должен был понять, что Матсукава и Ханамаки принимают все свои шутки всерьез. — Ива-чан, ты совсем не помогаешь. — А ты не говоришь мне, что тебя действительно беспокоит, так что, думаю, мы в расчете. Ойкава дуется снова. Несмотря на все те разы, когда он радовался, что Иваизуми его лучший друг, иногда ему хочется, чтобы тот не знал его так хорошо. Они проходят еще два квартала в тишине, пока Ойкава пытается разложить свои мысли по полочкам и наконец озвучивает свой вопрос. — Ты думаешь, что это странно? Что я всегда так беспечно тебя трогаю? Еще минута молчания, только теперь Иваизуми пытается распутать клубок в своей голове. Ойкава смотрит на друга в ожидании ответа, но Иваизуми глубокомысленно глядит вперед, и в груди Ойкавы зарождается опасение. Он тревожно ждет, но разговоры с Иваизуми, даже если он не говорит о своих проблемах, помогают ему расслабиться. Они проходят еще квартал, пока тот в конце концов не произносит: — Не знаю, — и пожимает плечами. — Мы привыкли друг к другу, потому что мы знаем друг друга с рождения. Но, наверное, это немного странно. И в первый раз в своей жизни разговор с Иваизуми заставляет Ойкаву чувствовать себя только хуже.***
Иваизуми не хочет больше иметь друзей. Интересно, это у всех такие друзья, или он просто сорвал джекпот, оказываясь и с Ойкавой, и с Ханамаки, и с Матсукавой одновременно? Может, эти маленькие засранцы знали, что сейчас Иваизуми наиболее уязвим из-за недосыпа, разрывающего его на части, и страха, что он не сможет поступить в нужный университет? Он даже не смог бы их побить за всю эту хрень с банкой Трех П. Иваизуми думал, что уже привык к выходкам Ханамаки и Матсукавы, но, боже, эта банка действовала ему на нервы. Он знал, что это не специально. Несмотря на то, что этот чокнутый дуэт раздражал своими проделками, они бы никогда не подвергли Иваизуми стрессу намеренно. В конце концов, они были друзьями, а друзья не напрягают друг друга (так сильно). И они знали, что Иваизуми может выбить из них все дерьмо, если они зайдут слишком далеко, но не в этом суть. Дело в том, что он не может выкинуть из головы тот факт, что его друзья думают, что они с Ойкавой делают вещи, непристойные для друзей. Или… это не так уж и плохо. Нет? Он мог бы просто свалить это на Фантастическую Лабораторию Глупости МатсуМаки, если бы не субботняя тренировка, сразу на следующий день после представления этой глупой банки. Они решили пойти побегать на улицу, так как погода была хорошей. Но она не была хорошей. Совсем. Они вспотели, как поросята, и когда они вернулись в школу, Иваизуми опрометчиво бросил «Слишком горячо», на что это маленькое дерьмецо Ойкава ответил «Чертовски горячо», протягивая руки к Иваизуми. (ссылка на песню Mark Ronson ft. Bruno Mars — Uptown Funk — прим. пер.) Это правда, что Иваизуми засмеялся над комментарием Ойкавы, но не в этом суть. Суть в том, что со своей обычной терпеливой ухмылочкой, которую он нацепляет всякий раз, когда пытается объяснить что-то очевидное Кьетани, Яхаба мягко сказал: — Ойкава-сан, не могли бы вы, пожалуйста, воздержаться от флирта с Иваизуми-саном перед всей командой. И это был конец. Иваизуми и Ойкава даже не успели оправиться от обвинений в флирте — и не от кого-то, а от одного из их самых рассудительных игроков — Яхабы! — потому что Матсукава и Ханамаки уже нависали над ними двумя стервятниками, бросая гневные замечания о том, что «флирт считается ППП» и что «Иваизуми и Ойкава должны уже наконец собраться» и что «им следует задуматься о профессионализме команды». Но они даже не были профессиональной командой! Зачем им вообще нужно было задумываться о профессионализме, если они были всего лишь 17-тилетками, играющими в волейбол? Знаете что? К черту профессионализм — вот что думал Хаджиме. В конце концов, Ханамаки и Матсукава сразу же заткнулись, как только каждый из них положил по монетке в банку. Комментарий Ватари «О, так вы правда делаете всю эту фигню с банкой?» доказывал, что Ханамаки и Матсукава действительно спрашивали мнение остальных по этому вопросу. Все это (и недостаток сна тоже) сделало дорогу до школы в понедельник тише, чем обычно. Ойкава, как всегда, шел рядом, но он понимал, что Иваизуми не в настроении для разговоров, поэтому он просто напевал какой-то мотивчик себе под нос и не разговаривал с Иваизуми. Когда они приходят в школу, Иваизуми уже не пытается понять, почему эта ерунда с банкой так на него влияет, и просто пытается убедить себя, что он слишком остро реагирует, как будто признание этого факта поможет волнениям отступить. Он молча идет к клубной комнате, мантрой повторяя, что банка это просто глупая шутка, что команду, на самом деле, устраивают их отношения с Ойкавой… Их же устраивают. Да? Мягкое ворчание выводит его из своих мыслей, и только тогда он понимает, что они пришли первыми, и он уже переоделся в спортивную форму, как и Ойкава. Он не может вспомнить переодевания, он просто сделал это на автопилоте. Однако у него нет времени восхищаться новоприобретенной способностью делать вещи, не обращая на них внимания, потому что услышанное ворчание — от Ойкавы, а это может означать только одно — боль. — В чем дело? — спрашивает он, внимательно разглядывая лицо Ойкавы на случай, если он попытается соврать. — Не знаю, — Ойкава пытается вытянуть руку и мычит снова. — Я думаю, возможно, это немного вероятно, что я слегка перетрудился вчера, и теперь все болит. — Это, — Иваизуми хмурится, — потому, что ты не разминаешься как следует! Боже, и почему с тобой столько проблем? Иди сюда, я помогу. Ойкава дуется, но все равно слушается. Иваизуми осторожно держит руки друга за спиной, заставляя его застонать снова. Иваизуми думает, что это перебор. Боль воспаленных мышц не настолько плоха, особенно для них, привыкших. Если задуматься, это приятная боль, так что нет причин жаловаться, серьезно. — Полегче, Ива-чан… — стонет Ойкава. — Ты такой жестокий. — Тебе бы не было так больно, если бы ты растянулся как надо. — Аахм! .. Противный. Мне больше нравится, когда ты помогаешь, ясно? И еще… Ау, Ива-чан, не так сильно. — Да ладно тебе, хватит ныть, — но он немного ослабляет хватку. Следуют тихие ругательства и неприлично громкие стоны Ойкавы, которые выводят Иваизуми из себя. Они почти закончили, когда дверь с шумом распахивается. — Иваизуми, Ойкава, блять! Вот они. Эти паразиты. Ханамаки и Матсукава входят в комнату, за ними — скучающий на вид Куними и довольно угрюмый Кьетани. Судя по их выражениям, они готовы сбросить бомбу или это еще один банкоштраф. Иваизуми готов поспорить на свою должность вице-капитана, что это последнее, поэтому он раздраженно рычит: — Ну что еще? — Банка. Для обоих. Двойная банка, — Матсукава трясет головой, преувеличивая свое негодование до такого уровня, что это было бы смешно, если бы так не раздражало. — Вы хотите, чтобы мы положили деньги в банку… — хмурится Ойкава, — по какой причине, собственно говоря? Мы просто разминались перед утренней тренировкой! — Разминались, — повторяет Ханамаки, тоже мотая головой. — Так вот как это сейчас называется? Сказать тебе, Ойкава-кун, что, когда мы пришли сюда, мы нашли сомневающегося Куними перед входной дверью? Входной дверью в клубную комнату, которая принадлежит ему так же, как и вам двоим. Но он не вошел сразу же. Можешь сказать им почему, Куними? — Хм… сенпай, я остановился всего секунд на пять. — Эти пять секунд важны, Куними. Скажи им. — Ну… — Куними вздыхает и отворачивается в сторону, — это потому, что я услышал голос Ойкавы-сана, и подумал, что я… отвлеку их. — Отвлечешь? .. — Короче говоря, Куними почти вошел, когда услышал стоны Ойкавы. Иваизуми давится вдохом, Ойкава краснеет, как помидор, Кьетани отказывается смотреть прямо, и даже Куними покрывается румянцем. Только эта парочка демонов кажется невозмутимой, как будто решимость разрушить жизни их друзей была слишком сильна, чтобы обременять их такими мелочами, как нормы приличия. На самом деле, Ханамаки кладет руки на плечи Куними, словно оберегающий родитель, и говорит Ойкаве: — Перед первогодками. Я не могу поверить. — Заткнись, Макки! — рявкает Ойкава, яростные красные пятна покрывают его щеки. Если бы они не были в такой смущающей ситуации, Иваизуми бы подумал, что было забавно видеть краснеющего Ойкаву. — Не ты ли говорил, что боишься Куними, проклятый лицемер! Похоже, что Ойкава раздражен достаточно, чтобы попробовать отомстить Ханамаки и Матсукаве, раскрывая их тайный страх. К сожалению для Ойкавы, их единственным ответом был хмурый взгляд. Даже Куними не сильно расстроился. Иваизуми и представить не может, что вообще может вывести этого парня из себя. Он просто посмотрел на Ханамаки. — Вы боитесь меня, сенпай? — Немного, но только потому, что у меня большие планы на твой счет, — Ханамаки легонько треплет ему волосы. — Я думаю о тебе, как о своем наследнике. Ты можешь быть следующим Ханамаки, ты понимаешь это, Куними? — Совсем нет. — Молодец, я так горжусь тобой. И тогда Кьетани, стоявший так тихо, что про него даже забыли, устает молча наблюдать за этой катастрофой, поэтому он подходит к полке, берет небезызвестную банку Трех П и держит ее перед Ойкавой, ожидая, пока тот положит деньги. Ойкава больше не выглядит сердитым, просто… уставшим. — Даже ты, Бешеный песик-чан? Даже ты теперь с ними? — дуется Ойкава. Так как Кьетани не двигается, он горько продолжает, — ты просто завидуешь, потому что тоже хотел размяться с Ива-чаном, не так ли? — Грязная шутка. И предложения тройничка кохаю, — объявляет Матсукава. — Тройная банка, Ойкава. — Я НЕ ПРЕДЛАГАЛ ТРОЙНИЧОК, о боже мой! Иваизуми слишком устал для этого дерьма. Он рычит и опускает лицо в ладони, пока выпускники волейбольного клуба Сейджо собачатся, как три ребенка. У него не осталось сил их останавливать, поэтому он просто стоит, и даже не отвечает, когда Куними похлопывает его по плечу и тихо бормочет «Простите, Иваизуми-сенпай». Интересно, почему противники считают их хорошей командой, потому что все, чего он хочет сейчас, это энергии на убийство всех своих сокомандников.***
Родители Ойкавы взяли давно заслуженный отдых и отправились путешествовать по стране. Поскольку ему не нравилось сидеть дома одному, Ойкава мог бы поехать пожить у сестры. Ее муж обожал его, а племянник охотно разделил бы с ним комнату на пару дней. Вместо этого, даже если это был и не самый логичный вариант, Ойкава решил попросить Иваизуми остаться с ним, пока его родители не вернутся. Тогда это казалось настолько же верным и правильным, как и временный переезд к сестре. Семья Ойкавы легко согласилась, и родители Иваизуми не увидели ничего странного в этой ситуации. Однако, после появления банки Трех П, Ойкава посмотрел на их дружбу с другой стороны. Не то чтобы ему не нравилось то, что было у них с Иваизуми. Конечно нет. Ему очень нравился Иваизуми — и у него не было ни единого намерения говорить этого вслух, это бы просто прозвучало как банкоштраф, спасибо вам большое — и он дорожил их дружбой такой, как она была. Он не чувствовал нужды быть к кому-то так же близко как к Иваизуми, и, несмотря на то, что Иваизуми и был иногда большим засранцем, ему тоже нравился Ойкава и он не сильно беспокоился об их близости. Их дружба действительно была такой странной? Ойкава молчал, погруженный в свои мысли, всю дорогу домой. Только когда они приходят домой, он замечает, что Иваизуми тоже молчал. Он не знает, разделяет ли друг его переживания или он просто слишком устал, но оба варианта заставляют Ойкаву беспокоиться еще больше. — Ива-чан, ты выглядишь ужасно. — Да, а ты выглядишь глупо, но я же не заявляю тебе об этом прямо в лицо, не так ли? — Грубо! — ноет Ойкава, хотя тот факт, что Иваизуми еще способен быть саркастичным, приносит облегчение. — Но серьезно, Хаджиме, ты выглядишь так, будто готов вырубиться в любой момент. Еще одна особенность их дружбы, о которой — слава богу — Ханамаки и Матсукава не знают, это то, что они используют имена друг друга, но только когда они наедине. Ни один из них ни разу об этом не задумывался, это было естественно… до сих пор. Они бросают сумки в комнате Ойкавы, и он вытряхивает эти мысли из своей головы, хотя бы на некоторое время, потому что ему надо позаботиться об Иваизуми. — В чем дело? Ты учишься слишком много в последнее время. Твои оценки настолько плохи? — Не особенно, — бросает Иваизуми, отказываясь смотреть Ойкаве в глаза. — Просто… должен быть уверен, что достаточно хороши для колледжа, понимаешь. — Верно, — сухо отвечает Ойкава, не совсем удовлетворенный ответом. Он не думает, что Иваизуми лжет, просто не похоже, что он говорит всю правду. — Ладно, сегодня у нас выходной, хорошо? Есть один фильм, который я хочу посмотреть и я хочу, чтобы ты посмотрел его со мной. И еще, сегодня готовлю я. — Только не это! Ты абсолютно бесполезен, когда дело доходит до готовки, ты весь дом сожжешь. — Не сожгу! Пожалуйста, Хаджиме, если ты будешь готовить, то устанешь еще больше и уснешь во время фильма, а мне нужно, чтобы ты посмотрел его, или это будет бессмысленно. Сейчас он просто выдумывает оправдания. Обычно это Иваизуми заботится об Ойкаве. Он делает это прямолинейно и резко, и это неплохо работает. Когда очередь нянчиться доходит до Ойкавы, ему приходится работать более тонко, иначе Иваизуми не примет этого. Ему надо завлечь Иваизуми тем, что лучше для него, прикрывая свои переживания эгоистичными требованиями. Потому что, несмотря на нытье, грубые прозвища и все остальное, Иваизуми сделает все возможное, чтобы Ойкава оставался счастливым. … И сейчас, когда он объективно об этом думает, Ойкава понимает, насколько это верно, и не знает, что ему делать с этой информацией. — Ладно, тогда закажем еду, — сдается Иваизуми. Он, должно быть, очень устал, что согласился так просто. — Иди в душ первым. Я закажу пиццу или что-нибудь такое. — Согласен. Только ты моешься первым, Ива-чан, мне нужно кое-что сделать. — Ладно. Только пообещай, что ты действительно закажешь еду, а не будешь пытаться приготовить что-нибудь. — Боже, ну верь в меня хоть немного! Мы согласились на пиццу — значит, я заказываю пиццу! Иваизуми закатывает глаза, но идет в ванную, не добавляя никаких саркастичных комментариев, что Ойкава может только посчитать за победу. Он делает, как обещал, и, поскольку он чувствует себя особенно благородно, он даже заказывает любимую пиццу Иваизуми. Он обустраивает комнату, чтобы Иваизуми не пришлось ничего делать: он берет плед с дивана, раскладывает подушки самым удобным способом и переключает каналы в поисках какого-нибудь фильма про пришельцев. К счастью, его любимый научно-фантастический канал никогда его не подводит. Следующий фильм начинается через 30 минут и он настолько неизвестный, что даже Ойкава о нем никогда не слышал. Идеально. Через полчаса он направляется в гостиную, свежий после душа, и пицца уже ждет его на кофейном столике. Иваизуми тоже там, удобно устроился на диване с учебником в руках. Ойкава вздыхает и берет книгу из его рук. — Фильм сейчас начнется, Ива-чан, и ты должен его внимательно смотреть. — Я уже ненавижу этот фильм. — Да-да, я знаю. А теперь смотри, мне нужно будет его с кем-то потом обсудить. Иваизуми рычит, но снова делает так, как хочет Ойкава. Они едят в тишине, и когда начинается фильм, Иваизуми наконец расслаблен, Ойкава покрывает плечи пледом и готовится насладиться фильмом. Начинается довольно банально: умный ученый замечает странное астрологическое явление и пытается предупредить власти, но никто не воспринимает его всерьез из-за ошибки его отца, который тоже был ученым до своего трагического и загадочного самоубийства, совершенного годы назад. Все над ним смеются, но его красивая и сообразительная бывшая, работающая на правительство, решает поговорить с ним и убедить бросить эти теории заговора. Все как обычно. И вот тут главный герой выходит на сцену. Пришелец. Для такого неизвестного фильма спецэффекты на удивление… реалистичны. Инопланетянин даже не похож на нарисованного. На самом деле, когда он хватает визжащую чирлидершу, гулявшую со своим парнем рядом с местом, где приземлился корабль, Ойкаве приходится отложить свой кусок пиццы, потому что о боже, так много крови, это и должно было быть так красочно? — и Иваизуми прочищает горло. — В этом фильме… действительно неплохие эффекты. — Говорил же, — Ойкава осторожно смеется. — Очень, очень хороший филь… святой младенец Иисус! Оказывается, что пришелец обладает не только суперсилой и склонностью к жестокости, а еще и способностью проникать в сознание людей, пока те спят. Теперь он не только убивает всех и каждого, кто узнает о его существовании, но просачивается в их сны, узнавая их глубочайшие страхи и делая их уязвимыми. Когда человеческий ум ослабевает достаточно, он берет контроль над его телом. Кто вообще так делает? — Хм… Э-эй, Хаджиме, тебе не холодно? Я, нгх… я могу поделиться пледом, если ты замерз. — Замерз? .. Что ты? .. — девушка на экране, пытавшаяся выбраться из лабиринта в собственной голове, наконец выбегает к пришельцу, который хочет овладеть ей. Ее крик ужаса заставляет обоих подпрыгнуть, и Иваизуми торопится натянуть плед. — Точно! Замерз! Очень замерз. Как здорово делиться пледом. Но даже когда они оба завернулись в покрывало — что кажется гораздо безопаснее, чем просто сидеть беззащитными перед пришельцами — фильм продолжается. Кровавые сцены удивительно хороши, и, серьезно, как вышло, что Ойкава никогда раньше не слышал об этом фильме? Все было настолько правдоподобно, и в сюжет было настолько легко поверить, что ему едва удавалось убедить себя, что это нереально. Он не видел такого хорошего фильма про инопланетян уже очень давно. Жаль, что это всего лишь фильм. Всего лишь фильм. Это не реально. Всего лишь компьютерная графика, и грим, и чертовски огромное количество искусственной крови, святая корова, и почему актеры так хорошо играют? Почему они все настолько напуганы, если им не угрожает реальная опасность? Еще один неожиданный прыжок, и Ойкава вздрагивает, а Иваизуми втягивает в себя воздух и начинает материться себе под нос. Парни ерзают на диване до тех пор, пока между ними совсем не остается места, и одеяло так крепко обернуто вокруг их плеч, что оно с легкостью могло бы служить анти-инопланетянским щитом или чем-нибудь, от чего было бы чертовски сложно избавиться, если им придется бежать, но давайте придерживаться идеи с щитом. Несколько смертей, проклятий, вздрагиваний и две драки (потому что Иваизуми уронил пульт, а Ойкава отказался его поднимать, и они провели пару минут колотя друг друга, пока Иваизуми сам не достал пульт) спустя, фильм почти закончился. Гениальный ученый нашел способ отправить пришельцев назад, его великолепная бывшая осознала, что все еще любит его, и все человечество осталось в безопасности. Слишком хорошо, чтобы поверить… и потом титры были прерваны, чтобы показать создание, прячущееся в пещере, создание, не убитое биологическим оружием ученого. У него был иммунитет… и оно размножалось. Фильм наконец закончился. — Это было… действительно классно! — комментирует Ойкава голосом выше обычного. — Да. Точно, — Иваизуми выключает телевизор. Некоторое время они сидят в тишине. — Нам, наверное, пора спать, да? — Да. Завтра утром тренировка. Ни один не шевелит и пальцем. Они пялятся друг на друга все пять секунд, а потом кричат в унисон: — ТЫ ВЫКЛЮЧАЕШЬ СВЕТ! — Ну, ну, Хаджиме, что такое? Ты испугался? Фильма? Пфф… — Почему ты спрашиваешь? Неужели ты? Они снова смотрят друг на друга. У Иваизуми несомненно страшный вид, но Ойкава не был бы Ойкавой, если бы не был таким упрямым, и они могли бы сидеть так всю ночь. Поскольку ни один из них не собирался сдаваться, конечно Иваизуми сделал то, что было логичным. — Мы можем решить это игрой в камень-ножницы-бумагу, или мы выключаем свет вместе. Ойкава размышляет об этом немного. Ему не нравится камень-ножницы-бумага, как в прочем и все, где требуется удача. Он доверяет только тем играм, где может выиграть благодаря упорной работе. — Давай выключим свет вместе. Иваизуми серьезно кивает, все еще хмурясь. Оба медленно встают, оставляя плед, и вместе синхронно и неловко выходят из гостиной. Когда они подходят к выключателю, Иваизуми смотрит на друга и ждет. Ойкава убийственно кивает, и Иваизуми наконец выключает свет. В ту самую секунду, когда темнота поглощает дом, они припускают к лестнице так, словно от этого зависят их жизни, заплетаясь в собственных и чужих ногах, почти падая несколько раз, пока в конце концов не добираются до безопасного места — комнаты Ойкавы. Дверь захлопывается с такой силой, что кажется, даже стены немного дрожат, но после этого все, вроде, в порядке. Они облегченно выдыхают и переодеваются в пижамы, избегая разговоров о побеге от ничего, будто этого никогда не было. Они в безопасности в комнате Ойкавы, ведь они даже дважды проверили, было ли окно закрыто достаточно плотно, и не было ли кого в шкафу или под кроватью. Ничего страшного не оказалось. Это… до того, как они легли: Ойкава на своей кровати, и Иваизуми на гостевом футоне, что Ойкава отмечает с неприятным чувством внизу живота. Он закрывает лицо руками и измученно стонет. — Хаджиме. — … ох и не нравится мне этот тон, но… что? — Мне нужно пописать. — Боже! Тогда иди и писай. Какая разница? Тебе что, страшно? — Нет! Мне было интересно, испугаешься ли ты! Если все в порядке, то я оставлю тебя здесь, одного, в темноте. Ойкава слышит стоны умирающего животного, исходящие от Иваизуми, как будто он вот-вот заплачет. — Боже, Тоору, я так тебя ненавижу!***
Чем больше времени проходит, тем сильнее становится ненависть Иваизуми к своему лучшему другу. После ужасного путешествия к ванной комнате, когда один из них ждал в пугающе пустом коридоре, пока другой делал свои дела внутри, они вновь поспешили в комнату, снова все проверили (место было все еще защищено от инопланетян) и подготовились ко сну. Но нельзя просто взять и заснуть после фильма, где безбожные создания могли проникать в твои сны, разрывать твою душу и управлять твоим телом. Это особенно неприятно для Иваизуми, потому что он спит на полу. Он привык к футону, на самом деле, это его футон. Он использует его каждый раз, когда остается на ночь у Ойкавы, но сегодня есть что-то до смешного тревожащее в темном расстоянии между кроватью Ойкавы и полом. Он не может спать. Он не уснет. Кому нужен сон в любом случае? Не ему. Какая разница, что он до этого провел всю ночь за книгами, и нормально не отдыхал уже неделю? Какая разница? Давайте этих пришельцев сюда. Иваизуми так хочет спать, что готов побить их всех. — Я не могу уснуть, — Ойкава бормочет это так тихо, что Иваизуми едва может разобрать. — Ты что, боишься? — Конечно нет! Просто… бессонница. Совсем спать не хочу. А ты почему не спишь? Потому что если я усну, инопланетяне придут сюда, овладеют моим телом и разумом и убьют тебя моими голыми руками. Иваизуми ни за что этого не скажет. Он просто должен сказать Ойкаве отвалить и поспать, но есть что-то успокаивающее в знании, что он не единственный бодрствующий человек в комнате. Внезапно к нему приходит озарение, и он садится. — Тоору. Я не могу уснуть, потому что мне холодно. Ойкава тоже садится, и Иваизуми едва может разглядеть его силуэт в темноте, но он с легкостью представляет его равнодушное лицо, когда тот отвечает: — Почему же ты не сказал раньше, Ива-чан? Если это всего лишь холод, ты можешь прийти и поспать со мной на кровати. Она теплее футона. — Да… думаю так и есть. Холодно, в конце концов. И мы привыкли делить кровать. Ни один не упоминает того, что когда они делили кровать последний раз, они все еще были милыми детишками, которые без труда могли устроиться где угодно. Делить же кровать сейчас, когда они высокие мускулистые подростки, не должно даже рассматриваться как вариант. Однако это не останавливает Ойкаву, когда он приподнимает одеяло и освобождает место для Иваизуми. И это не останавливает Иваизуми, когда он забирается в кровать и пристраивается рядом с Ойкавой. И это точно не то, о чем они оба думают, когда делят одеяло уже второй раз за вечер, будто кусок тряпки сможет их защитить. И Иваизуми даже вроде и рад, что они решили так спать, потому что есть какое-то успокаивающее чувство безопасности, исходящее от Ойкавы. Почему все закончилось именно так? Если товарищи по команде увидели бы их прямо сейчас, они бы точно заставили их положить деньги в банку. — Эй. Ты это слышал? — Нет. Ты все придумываешь, спи уже. Кровать слишком маленькая для них обоих, поэтому они прижимаются друг к другу. Они настолько близко, что Иваизуми может слышать мерное дыхание Ойкавы. Он мог бы посчитать длинные ресницы Ойкавы, если бы не было так темно. Они делили кровать с Ойкавой и раньше, когда были детьми, но почему это ощущается совсем по-другому сейчас, когда они выросли? Он не знает, что делать с собственными чувствами. Он не знает, как назвать странную смесь беспокойства и защищенности. И почему Ойкаве надо было выбрать именно этот день, чтобы посмотреть фильм настолько ужасающий, что Иваизуми не может уснуть? Что ему, блять, надо было делать? Действительно думать о его заботах? Черта с два! — Хаджиме… ты спишь? Ему хочется ответить громким храпом, но Ойкава не только сразу же распознает ложь, но Иваизуми еще и чувствует небольшое облегчение (по крайней мере, по поводу пришельцев), зная, что Ойкава не спит. Было бы эгоистично и жестоко его проигнорировать. Иваизуми никогда не был бы жесток по отношению к своему лучшему другу намеренно. — Нет. — Боже, почему все закончилось именно так? — хнычет Ойкава, пряча лицо в подушке, и его глупые волосы щекочут Иваизуми нос. — Я думал, ты уснешь во время фильма. — Ты хотел, чтобы я уснул? — хмурится Иваизуми. — Нет. В смысле… неважно, Ива-чан. Давай просто немного поспим. У нас тренировка утром. — Это и к тебе относится, идиот. Ойкава немного ноет, но не пытается спорить дальше. Это длинная ночь. Они долго ворочаются, почти падают с кровати несколько раз, но на самом деле не падают. Они не разговаривают, но Иваизуми знает, что Ойкава не спит. Он чувствует ерзание Ойкавы всякий раз, как ветер за окном издает другой звук. Его глаза горят, но он под глубоким впечатлением от фильма, опасаясь, что пришельцы вторгнутся в его голову и используют его тело, чтобы убить Ойкаву. А его работа — это сохранить его жизнеспособность хотя бы до конца соревнований. Уставший разум Иваизуми убеждает себя, что если он не будет спать, то сможет встретиться с любым пришельцем. Подавайте их сюда! Какая разница? Иваизуми разделается с каждым до последнего. В конце концов, его тело сдается усталости, и он засыпает. Он не уверен, когда и как, просто в один момент он еще (едва ли) бодрствует, а в следующий — уже нет. Иваизуми ничего не снится, и слава богу, кошмары тоже. Он просто закрывает глаза, чтобы моргнуть, а следующее, что он замечает, это выключенный будильник, и что его рука крепко обернута вокруг Ойкавы, что птички чирикают, и… Стоп. Что? Ойкава стонет, протестуя против неприятного звука, и открывает глаза, мгновенно натыкаясь на взгляд Иваизуми. Они пялятся друг на друга пару секунд, пока оба осознают, насколько удобна эта поза, и что они легко могли бы остаться так и снова провалиться в сон. Их ноги переплетены, Иваизуми держит Ойкаву за талию, будто не давая ему упасть с кровати, и руки Ойкавы свободно оплетают его друга. Они не произносят ни слова. В тишине медленно высвобождаются из объятий, избегая зрительного контакта. Тихо переодеваются в школьную форму. Без единого звука идут на кухню и едят то, что могут найти, так и не глядя друг на друга. Прогулка до школы ужасающе беззвучна, потому что им нечего говорить. Они просто знают. Когда они приходят в клубную комнату, каждый из них кладет по 500 йен в банку. Они принимают негласное решение никогда больше об этом не разговаривать.***
Единственная причина, по которой Ойкава позволяет Иваизуми спать на его плече, это вина. Он знал, что Иваизуми устал от учебы и тренировок, и он наивно полагал, что Иваизуми уснет во время фильма, чтобы Ойкава смог, как принцессу, отнести его в кровать… нет, погодите. Это была бы какая-нибудь баночная хрень. Без переносов. Ойкава принес бы одеяло и оставил бы его одного отдыхать на всю ночь. Ни книг, ни забот о клубе. Он никак не ожидал, что его план провалится с таким крахом. Иваизуми не только не поспал во время фильма, но еще и не мог уснуть после, потому что ну кто ожидал, что это дерьмо будет таким страшным? Короче говоря, Ойкава чувствовал себя виноватым, за то, что все испортил, поэтому, когда они разговаривали во время обеденной перемены, и Иваизуми вырубился у него на плече, он позволил ему. Потому что он волнуется о своем друге, и хочет, чтобы тот нормально отдохнул. Не потому, что волосы Иваизуми хорошо пахнут. Кого вообще заботит, моется ли Иваизуми? Все это делают. Конечно, не потому, что голова Иваизуми так приятно покоится на изгибе его шеи. И он совсем не чувствует желания обернуть руку вокруг плеч своего друга и держать его ровно, чтобы удостовериться, что он не соскользнет или не свалится, и чтобы почувствовать тепло его тела. Это излишне для друзей. Ойкава не ест остаток обеда, потому что боится пошевелиться и разбудить Иваизуми, но здесь нет ничего странного, что могло бы заставить их друзей прийти со своей «банкой». Интересно, считалось бы это за банкоштраф, если бы он положил свою голову на голову Иваизуми, и тоже немного вздремнул? Дверь клубной комнаты открывается, и бесстрастные лица Ханамаки и Матсукавы появляются на горизонте. Парни пялятся друг на друга в тишине, и никто не издает ни звука целых десять секунд, но Ойкава чувствует, как зарождается паника, потому что "о боже, я хочу, чтобы Ива-чан хорошо отдохнул" примерно на 7%, а на остальные 93% "мне нравится чувствовать тело Ива-чана рядом со своим", святая корова, это точно банка, это ППП, я грешу с невинным бессознательным Ива-чаном, это незаконно… — Мне очень жаль! — он беспокойно шепчет. — Возьмите мои деньги, я заплачу за себя и за Ива-чана в этот раз, только не будите его! Ханамаки и Матсукава встревоженно переглядываются, или настолько встревоженно, насколько могут с этими глупыми невыразительными лицами. — Теперь я чувствую себя виноватым, как будто я какой-то задира, отбирающий его карманные деньги, — тихо вздыхает Матсукава. — Я тоже, — Ханамаки бросает осторожный взгляд на Ойкаву, словно они разговаривают о каком-нибудь интересном подопытном, а не о друге, который сидит прямо там и слышит каждое их чертово слово. — Но посмотри на него. Он нервничает. Наверное, кроме нас его еще что-то беспокоит. Посмотри на его глаза. — Да. И мы затеяли всю эту штуку, только чтобы они наконец осознали… — Тшш! Ты же не хочешь дать ему ответ. — Какой ответ? — Ойкава сводит брови. — О чем ты говоришь, Матсун? — Не волнуйся, малыш, — Матсукава улыбается, как заботливый родитель, что было бы более убедительно, если бы Ойкава не знал его так хорошо. — Оставь свои деньги себе. Вы, ребята, проспали почти весь день, мы простим вам этот раз. — Нет! О чем вы… — и Ойкава останавливается, когда Иваизуми немного елозит. Он выжидает, прикусывая нижнюю губу, пока Иваизуми не затихает снова, поэтому он кидает взгляд на своих друзей и гневно шепчет, — о чем вы говорили? — Пища для размышлений, Ойкава-сан, — усмехается Ханамаки. — Просто подумай об этом, ладно? А сейчас мы оставим вас, ребятки, чтобы вы могли хорошенько отдохнуть. Когда они выходят из комнаты, Ойкава страстно желает запустить мяч прямо в их лица.***
Нельзя использовать своего лучшего друга как место для сна. Это Иваизуми знает. Несмотря на это, он чувствует себя крайне уютно рядом с Ойкавой, что делает его лучшей подушкой на свете. Долой вешалку Тоору. Тоору-подушка — это вещь. Иваизуми не стал бы даже думать об этом дважды, если бы не внезапное осознание, что он не хотел, чтобы Ойкава был чьей-нибудь еще подушкой. Как называются отношения, когда ты хочешь, чтобы твой лучший друг был твоей эксклюзивной подушкой? Боже, как он устал. Он зевнул уже, вроде бы, в сотый раз и почти уснул на скамейке, куда он присел, чтобы снять обувь. Даже если он вздремнул во время обеда (на плече Ойкавы, для заметки), он так устал, что буквально подал мяч прямо в лицо Киндаичи. А они были на одной стороне площадки. Он благодарит Бога, и еще Иисуса и Будду, что тренировка закончилась, и он скоро может пойти домой. Шум переговаривающихся и переодевающихся сокомандников кажется невероятно далеким, хотя они все в одной раздевалке, так что Иваизуми задается вопросом, надо ли ему идти домой. Может, просто лечь на пол и поспать здесь? — Таа… та-аа… — слова Ойкавы прерываются длинным зевком. Он кажется таким же уставшим, как и Иваизуми. — Так. Ива-чан, ты можешь идти домой первым… у меня еще встреча с другими капитанами. — Понял… — бездумно бормочет Иваизуми, потирая глаза. — Тогда еще увидимся… — Увидимся… — бормочет Ойкава, и Иваизуми зевает еще раз. — Люблю тебя, Ива-чан… — Хн… тоже тебя люблю… Кто-то ахает. Дверца шкафчика оглушительно захлопывается, но следующая за этим тишина настолько тяжелая, что ее почти можно потрогать руками. — О боже мой! — Ханамаки отчаянно вскидывает руки в воздух. — Банка! Двойная банка! Тройная банка! Как вам, ребята, удается делать это так хорошо? — Что… я просто… ой, — Ойкава запинается, и его лицо вспыхивает огнем, как только он осознает, что только что произошло. Иваизуми моргает. И еще раз. Он видит прячущегося за Куними Киндаичи, пытающегося прийти в себя. Лицо Яхабы спрятано в ладонях, а сам он трясется — непонятно от смеха или чего-то еще. Ватари и Кьетани пялятся на них с разинутыми ртами, а Матсукава мотает головой, как будто Ойкава и Иваизуми навлекли позор на всю семью. Хотя это не так. Они просто сказали, что любят друг друга. … Стоп. Что? Какого черта? Они просто… откуда это вообще взялось? Иваизуми чувствует, как нагревается его лицо, потому что никакой недосып в мире не может оправдать признание в любви взрослого (17-тилетнего) человека своему лучшему другу. …, но в свою защиту, это Ойкава начал. Почему Ойкава это начал? — Я… я не могу разбираться с этим сейчас! — истерично бросает тот и поворачивается, чтобы уйти. — У меня собрание, м-мне пора идти в космос! И с этими словами он выносится из комнаты. — О, только взгляните на это, — Матсукава трясет головой. — Он уничтожил свой имидж перед всей командой. — Я ничего не видел! — кричит Киндаичи удивительно высоким голосом. — Я ничего не слышал! — Конечно, дружок, — Куними ласково треплет его по плечу. На этом моменте мозг Иваизуми отключается от его глупых сокомандников, особенно потому что он знает, что Ханамаки и Матсукава сейчас обрушат волну плохих шуток. Ему есть, о чем беспокоиться. Он смущен, да, но не потому что его друзья слышали это. Он не мог бы меньше заботиться об их словах, в конце концов, они всегда говорят полную хрень друг о друге. Но то, что заставило его сердце трепетать и гнать кровь к его щекам, были слова Ойкавы. Иваизуми надо о многом подумать.***
Ойкава хочет незаметно провалиться сквозь землю. А это что-то, да значит, потому что Ойкава никогда не делает ничего незаметно. Он из тех людей, которые прикладывают все возможные усилия, когда им что-то приходит в голову, которые либо выкладываются на полную, либо сидят дома. Хотя, стоит признать, что тут он немного переборщил, когда ляпнул перед всей командой о своей любви к Иваизуми, а потом так разнервничался, что просто сбежал. А Ойкава никогда не сбегает! Что в этом такого, в конце-то концов? Много людей говорят разные вещи случайно, как например, его сестра, которая, пока работала в кафе горничных, однажды, когда мама позвала ее, ответила «Уже иду, господин!». Или когда Иваизуми сказал «Я дома!», когда пришел к Ойкаве. Такие вещи случаются, правда же? Правда? Это не повод спасаться бегством от собственных друзей. Он продолжает себе это твердить, и почти не следит за собранием. К счастью, Шоуко-чан, капитан женской волейбольной команды, тоже здесь. Он позже спросит ее o сказанном, потому что сейчас он просто не может сконцентрироваться, несмотря на количество раз, что он пытается внушить себе, что это всего лишь глупая оговорка, и они еще посмеются над этим. Это оправдание звучит неубедительно. Он мог бы сказать, что это ничего не значит, если бы он говорил такие вещи постоянно, как его сестра, называвшая клиентов господами. Но Ойкава Тоору абсолютно точно не ходит и не раскидывает признания в любви направо и налево! Это не то, что можно сказать просто так, и, поскольку он такой замечательный популярный молодой человек, он особенно внимательно следит за своими словами, чтобы не смутить своих поклонников! С чего бы ему вдруг говорить такое Иваизуми? Иваизуми — его лучший друг и дорогой для Ойкавы человек, но чтобы ляпнуть такое… Это было так, словно он хранил эти чувства уже долго, никогда не смея признать их вслух, пока их не стало так много, что они сами вырвались на волю. … Ойкава надеется, что будет проще понять всю ситуацию после хорошей ночи крепкого сна, но он почти уверен, что это щемящее чувство в его груди само собой не исчезнет. Когда он выходит из школы, его единственное желание — пойти домой одному, но он знает, что этого не будет. Он знает, что Иваизуми будет ждать его у школьных ворот, так же, как и то, что его сердцебиение не было бы таким учащенным лишь из-за простой смущающей ошибки. Он знает, что Иваизуми знает, что признание — это не что-то, от чего они могут отмахнуться, поэтому, конечно, он ждет. Когда Ойкава замечает знакомую фигуру, прислонившуюся к воротам, он вспоминает, что Иваизуми сказал «тоже». — Я смотрю, ты не торопился, — говорит Иваизуми, когда Ойкава наконец подходит к нему. Однако он не смотрит на своего друга. Он упорно смотрит вперед и начинает идти без предупреждения. Ойкава идет за ним. Если бы он не был таким наблюдательным, он бы не заметил, что кончики ушей Иваизуми пылают. — Я же говорил тебе идти без меня, Ива-чан. — Да, но я не всегда делаю так, как ты говоришь. «Конечно делаешь», — думает Ойкава, но вслух не говорит. Он давно заметил, что Иваизуми часто выходит из своей зоны комфорта, лишь бы Ойкава оставался счастлив. Иногда он бывает напорист, но так у них все и работает. Ойкаве нравится жесткая любовь Иваизуми. Любовь. Одна мысль об этом слове заставляет желудок Ойкавы крутить сальто и внезапно пробуждает едкую неуверенность: если бы Ойкава был влюблен в Иваизуми — только если бы — и признался… если Иваизуми не чувствовал бы того же, он бы отверг Ойкаву, потому что так нужно… или принял бы признание, чтобы сделать Ойкаву счастливым? Нет… он знает, что Иваизуми не стал бы врать ему. Но разве это не было бы унизительно? И больно? — Тоору. Ойкава вздрагивает от использования его имени, прежде чем вспоминает, что они одни, и так они называют друг друга наедине, когда рядом нет никого, кто заставил бы их класть деньги в глупую банку. — Да? — Это… в смысле, ну… просто… черт, — Иваизуми ускоряется, но Тоору не пытается поспеть за ним. Он видит, что шея Иваизуми сейчас горит огнем, и он не уверен, что сможет взглянуть на его пылающее лицо, не упуская его. — Так членораздельно, Ива-чан. Но ты не торопись, ладно? Наверное, тяжело думать законченными предложениями с этими мозгами пещерного человека, — Ойкава мягко хихикает и интересуется, заметил ли Иваизуми нотку истерии в его голосе. Дразнить его сейчас — пожалуй, не лучшая идея, но это единственный известный Ойкаве способ избавиться от напряжения между ними. — Заткнись к черту, Дерьмокава! — Ну да, об этом тебе не нужно долго думать, ведь ты так часто его используешь. — Тоору, богом клянусь… — Ладно, ладно! Выкладывай, Ива-чан. — Неважно. Я забыл. Это ложь, и Ойкава знает об этом. Может, Иваизуми боится вернуться к теме. Может, он боится, что Ойкава подтвердит упомянутые в раздевалке чувства. Может, он не знает, как отвергнуть Ойкаву, не задевая его чувств — а Иваизуми никогда бы — никогда — намеренно не ранил чувства Ойкавы — поэтому он пытается найти способ мягко отказать Ойкаве, но, бог свидетель, Иваизуми не знает, как делать что-нибудь мягко. Но Ойкаве это нравится. Он знает, что Иваизуми добр своей особой добротой, и было бы странно и неудобно, попытайся он быть неженкой. Иваизуми нравился Ойкаве таким, какой он есть. Они проходят в тишине еще один квартал, Иваизуми на два шага впереди. Ойкава глубоко вдыхает. Он этого так не оставит. Он кто угодно, но не трус, и он не боится. Он не уверен по поводу многих вещей, но Иваизуми не одна из них. Неважно, что произойдет между ними, но Иваизуми навсегда останется его лучшим другом. — Хаджиме, — зовет он. — Что? — Ты… ты правда думаешь, что это странно? Отношения между нами? Иваизуми сбавляет шаг. Он все еще не смотрит на Ойкаву, когда отвечает: — А ты? — Я не знаю, — Ойкава пожимает плечами. Ему нравится так делать. Как будто он стряхивает немного груза, что мешает ему дышать. — Говорят, вы не лучшие друзья, если ваши отношения не принимают за гомоэротические. Иваизуми наконец останавливается. — Кто, блять, такое говорит? — и он звучит таким оскорбленным, что губы Ойкавы сами расплываются в улыбке. — Люди в Интернете. — На какие сайты ты заходишь, Тоору? Ради всего святого. — Это не относится к теме! И ты не ответил на мой вопрос! — Неправда! — он фыркает, заметно огорченный, и Ойкава снова немного напрягается. Он смотрит, как Иваизуми избегает его взгляда и потирает затылок, что он делает, только когда нервничает. — Я думаю… я думаю, это никому не вредит. И мы должны сказать Ханамаки и Матсукаве отъебаться от нас, знаешь. Им и этой тупой банке. Это не тот ответ, которого ждет Ойкава. В замешательстве он хмурит брови. — Ты имеешь в виду, что Макки и Матсун перегибают палку? — Я имею в виду… — Иваизуми вздыхает немного раздраженно. Его уши снова красные. — мы можем делать все, что пожелаем. И это не их собачье дело. — Так… — Ойкава сглатывает. Это ведет к тому, чему он думает, это ведет? .. — ты думаешь, это нормально для лучших друзей… — Тоору, — и теперь Иваизуми так смущен, что Ойкава почти уверен, что в любой момент дым начнет валить из его ушей. — Я думаю, мы давно пересекли черту просто друзей. Внезапно Ойкаве очень нужно посмотреть на свои ботинки, а не на Иваизуми. — Мы можем уже пойти домой? — шипит Иваизуми, и Ойкаве не нужно смотреть, чтобы знать, что Иваизуми краснеет, как сумасшедший. — Блять, с тобой всегда столько мороки. — Не… не нужно быть таким грубым! Ойкава торопится к Иваизуми, чтобы они пошли вместе. Никто не произносит ни слова, но их руки находят друг друга, пока они идут, и их пальцы так естественно переплетаются. — Ива-чан. — Что, блять, еще. — Это значит, что мы будем делать, что захотим, и не будем больше заботиться о правилах трех П? Даже перед командой? — Еще бы. — Даже перед Киндаичи? Следует короткая пауза. — Давай делать все, что угодно, но не будем втягивать Киндаичи. — Справедливо.