Я - не Моргот. Я - Мелькор.

Сколько себя помню - здесь всегда было темно. Безграничная Тьма, которая раньше подчинялась мне, созидая из себя то, что было угодно лишь мне. Так было раньше. Эта Тьма была... другой. Равнодушной. Сквозь нее я не мог рассмотреть ничего, хотя мой взор когда-то пронзал тысячи лиг, проникал в душу любого существа, стоящего подле меня и повергал в смятение всех, кто осмеливался бросать мне вызов. Я не знал, сколько длится мое заточение. Когда находишься в безвременье, в абсолютной пустоте, подсчитывать свой срок становится невозможным. Другие наверняка уже утеряли рассудок. Те, кто пошли за мной и пали от рук валаров. Я же не могу утерять разум. Могу ли я его утерять, будучи Вторым Айнуром? Все думают, что я равен в силах с Манвэ - Правителем Арды, всего этого мира. Но и мой брат и сам Эру знают, что это не так. Я, Мелькор, Восстающий в Мощи, не могу проиграть. Единственным развлечением здесь служит моя память. Я прокрутил в ней практически все события, которым я был свидетелем. Все то, что я знал и предполагал. И понял, что едва не проиграл самому себе, попусту начав растрачивать свое могущество на создание бесполезных для меня вещей. Все началось с Арды. Тогда и началось мое перевоспитание. Я создал холод и жару - и это остальным показалось злом. Единый тогда еще как-то покрывал меня, указав своим чадам на красоту облаков и снега, на загадочность туманов и безумство пустынных миражей, звук дождя, орошающего землю. Валары имели свое понятие о красоте, и воплотились в довольно схожих друг с другом обликах - везде был Свет, везде было золото и белые ткани. Я предпочитал черные тона и Мрак. Мрак всегда был моей стихией и не страшил меня после стольких путешествий и скитаний в нем в полнейшем одиночестве дабы найти Негасимый Пламень. Негасимый Пламень был возможностью создать мир таким, каким его видел я, но Илуватар держал эту возможность при себе и создал мир по своему желанию. Признаюсь, некоторые действия были ребячеством с моей стороны. Там, где возникали долины - я вздымал высокие скалистые хребты. Там, где грозили небу горные пики - я бесновался, разрушая их вдребезги и сравнивая с землей. Но и меня можно было понять - никто не хотел слушать меня и мое мнение в предстоящих работах. Всем было достаточно услышать Манвэ, и держать свои речи при себе - если таковые вообще имелись. Мой облик был перекован не без помощи валаров и попустительстве Эру. Когда тебя считают злом и ничем больше, ты рано или поздно смиришься с этим, и даже начнешь старательно соответствовать. Что и произошло со мной. Нолдоры прозвали меня Морготом, Черным Врагом Мира. И ведь оказались правы. Я действительно был Врагом Мира, но именно такого, где его властители уделяют все свое время самолюбованию, где их величие перерастает в высокомерие, которое застилает взор и разум, и не дает даже помыслить о том, что стоило бы сделать как-то лучше, а не так, как есть. Я мыслил долго, и это не укрылось от Единого. Глупо было думать иначе. И тогда я услышал Его. Его обращение было кратким, но несло в себе куда больше, чем мне могли сказать мои тюремщики. "Ты Мелькор или Моргот?" Сомнений в ответе не было. В воистину юношеском запале, я забыл - кто Я. И для вразумления понадобилось столько времени, что Смертные пришли бы в ужас. "Я - Мелькор. Я - Восстающий в Мощи. И я - Айнур." Вместе с этими словами, я ощутил незримую длань Илуватара. Теперь я знал, что нужно делать. "Ты сказал. Тогда восстань!" Стражи содрогнулись, когда Мрак, томившийся внутри темницы, взбунтовался. И фигура, облаченная в него, с поразительной легкостью вырвалась на свободу. Пожалуй, так страшно не было с тех самых пор, когда немногие из валар узрели Унголианту, временную пособницу Мелькора. Один лишь Манвэ не выглядел опечаленным или обеспокоенным. Его ястребиный взор устремился куда-то вдаль, а дернувшиеся уголки губ выдали слабую улыбку, которая выглядела на этом вечно отстраненном лице инородной. Неправильным. - Ты сказал, брат мой. Тем временем четверо хоббитов, несущие Кольцо в Ривенделл, в один миг ощутили, что что-то изменилось вокруг. Тени перестали быть такими пугающими, а тьма, клубящаяся подле развалин сторожевой крепости стала... дружелюбной? Звезды милостивой Варды воссияли, словно во времена юности Арды, и только лик Арагорна был непроницаем. Следопыт провел рукой по безмолвному камню одинокой колонны, и тихо произнес, обращаясь к себе же: - Нынче нам благоволит не только день, но и ночь. Око Саурона вздрогнуло. Темный Властелин ощутил заново рожденную Стихию. Он помнил ее всегда и не забывал. Но если раньше она даровала защиту, всегда была где-то рядом и словно нашептывала в сознании нечто ободряющее, то сейчас... Сейчас Саурон чувствовал Гнев. И ему стало страшно.