***
Громко хлопает дверь, становится различимым знакомое раздражённое шипение, и Хосок падает прямо на холодный пол рядом с маленьким Чонгуком, который весь дрожит и чуть ли не задыхается от собственных слёз. Ему хочется только послать каждого куда подальше, но Чон лишь с ухмылкой закатывает глаза и мелкого рукой к себе притягивает, для того чтобы обнять крепко-крепко и прошептать на ушко ложь, что всё в порядке и всё в один день у них изменится. Ведь если Хосок уже давно не верит в чудеса и сказки, то Чонгук хватается за рваную и грязную одежду брата, тычет кулаком ему куда-то в грудь и, кажется, ещё сильнее плачет, может быть от того, что начинает понимать, какое же дерьмо этот мир и почему так больно. Чонгуку всего четырнадцать. А Хосок уже привык к вечным скандалам с пьяными родителями. Соседи прекрасно знали эту семью и, наверняка, не раз посмеивались, да вот только Хосоку уже плевать на чужие насмешки и кучу грязи, которую люди любят на него выливать, словно он такой же, как и их отходы. Потому что всё это минутная ерунда по сравнению с тем, что творится в стенах их квартиры. Старший хмурится и с протяжным стоном старается подняться, но в итоге падает — сил практически не осталось. Чонгук уже знает что нужно делать, когда брату вновь наносят побои, но сейчас ему неспокойно, он не хочет отпускать его руку и нестись в ванную за мокрыми тряпками и аптечкой. И если бы не страдания хёна, то, определённо, никуда бы с дрожащими руками он не пошёл, а лишь бы находился рядом и обнимал ещё крепче. — Кукки, пожалуйста… — умоляюще проговаривает Хосок, смотря на выходящего из комнаты брата. — Будь осторожен. И Чонгук нервно кивает головой, смахивая вновь нахлынувшие слёзы. Потому что мелкому и самому больно, даже если избили не его. За брата обидно так, что хочется закинуть старшего к себе и, пока тот тихо спит, убежать на край Вселенной, где никто бы их не побеспокоил и не прикасался к недавно зажившим ранам. Ведь рубцы всё равно останутся, даже если место, которому причинили боль, заживёт. Но Чонгук ниже Хосока на голову, худенький и слабый, такой, что только хёну под силу такое совершить. Хотя тот уверен, что брат не раз об этом думал. О побеге, даже если и в неизвестность. Чонгук аккуратно бинтует руку и дует на ранку. Хосоку хочется кричать, но он молчит — терпит. Потому что родители, по словам мелкого, заснули, то есть теперь нужно сидеть в тишине и лучше даже молчать. Но Чонгук желает почитать нотации парню старше его на три года, ведь не стоило огрызаться и перечить отцу, не получил бы новые шрамы. — Он называл тебя обузой! — вновь сжимая кулаки, оправдывался хён, — Понимаешь почему? Только из-за того, что денег ни на что не хватает, а тебе надо за учёбу платить! Да и не то чтобы Чонгук не понимал. Просто руку опускает и в пол смотрит, будто там написаны все ответы на вопросы. Но оттуда на него глядит лишь безвыходность. — Всё равно… — Ты бы так же поступил на моём месте, верно? — и Чонгук затыкается, продолжая перебинтовывать порезы и плакать. А потом, с хёном в обнимку, так на полу и засыпает вместе, думая, что в ни в какую школу завтра не пойдёт, потому что не в состоянии оставить своего брата в таком состоянии совершенно одного в пустой и холодной комнате.***
Хосок так громко смеётся, что Чонгук, смотрящий на хёна, не может не улыбнуться и не кинуть в него небольшой снежок. Они опять закупились целой кучей ненужностей, всякой дешёвой японской вкуснятины, которую продают словно за бесплатно в одном их секретном месте. И Хосок отвечает, кидая ещё больший снежный ком в брата, а тот визжит и скидывает рюкзак куда-то в сторону. Куча снежинок летает в воздухе, а проходящие мимо них люди тихо посмеиваются и завидуют, потому что думают: «Вот оно подростковое счастье». Но если бы у Чонгука не было хёна то, скорее всего, он бы не выдержал. То же самое касается и Хосока. Потому что тогда оба сошли бы с ума и не смогли дожить до ещё одного нового рассвета. Старший обожает дни, когда он получает какую-никакую, но всё же зарплату и с удовольствием может развлекать мелкого сколько пожелает. В это время никакие проблемы родителей, вечные пьянства, крики и ор, даже ругань учительницы из школы по поводу пропусков не влияет на теплоту в душе и лёгкие, неуловимые моменты счастья. Потому что это их время, в которое было бы глупо грустить, даже если на самом деле вся их радость, которую они добавляли в чёрные краски жизни, не изменяла суровой действительности. Просто Хосок всегда говорил: «Брат, иногда нам стоит забивать и забываться». И Чонгук катиться кубарем с горы, чувствуя, что под куртку попадает много снега. Рядом с ним кричит хён о том, что они сейчас разобьются, так, в шутку, от чего поистине смешно. И долго-долго потом они лежат на холодной земле, смотрят на летящий с неба снег и замечают, что фонари уже включились. Но вставать не хочется. И домой идти тоже нет никакого желания. Просто время слишком быстротечно, даже тогда, когда они притворяются и болтают обо всём на свете, не касаясь тем, которые ближе ста метров в районе земли. — Плохо, что ты бросил школу хён, — грустно выдыхает Чонгук и толкает легонько в бок брата. — Ничего, проживём. Главное, чтобы ты не раскисал от всей этой реальности и закончил учёбу, слышишь? Ты много пережил и заслужил настоящего счастья, — кивая головой и закрывая глаза, тихо и точно выговаривает Хосок. А Чонгук опять думает, что это нечестно, неправильно и жестоко, потому что он всего лишь плачет, а брату же по печени кулаком бьют, — И будь сильнее. Но Чонгук, наверно, никогда не сможет научиться обходиться без слёз, обрабатывая раны на коже старшего брата.***
Хосока отбрасывает в сторону, и он резко плюёт кровью. Иногда он думает, что отец и не родной вовсе, потому что сколько ненависти у него к сыну, столько и у Хосока к нему. Но сколько не надейся — родной и кровь всё та же. Не стоит его презирать, ведь в какой-то степени Хосок такой же, как и он. Потому что отвечает на удары, потому что видит кровь на своих побелевших костяшках и замечает испуганный вид младшего, только что пришедшего домой. — Что ты.… А у Хосока челюсть отнимается, смотря на отца в бессознательном состоянии, кожа которого, кажется, пробита просто до кровавого месива. И не известно дышит ли он или всего лишь спит. — Хён, зачем же ты так? — мелкий подбегает к отцу, начинает трясти за плечи, но тот не откликается. Меряет пульс, и всё происходит словно в замедленной съёмке. Хосок не осознает того, как ноги его подкашивают и на пол он приземляется, а из глаз льются слёзы, которые годами таились, ведь он должен был быть сильным, таким, чтобы Чонгук видел в нём хоть какую-то надежду, даже если её вообще никогда не было. Скорая и врачи быстро возникли перед братьями, но Хосок остался в доме, смотря на свои пальцы и бросая невольный взгляд в зеркало. На самом деле Чонгук уже стал выше, крепче и серьёзно возмужал. А вот Хосок ходячая худая оболочка, которая не живёт, а всего лишь существует. Потому что он вообще не замечал, как годы шли. Потому что слишком зарылся в этой повседневности и жизни от зарплаты до зарплаты, от нового синяка до избиения. Ведь его маленький брат уже совсем не ребёнок и понимает, что в этой жизни всё не слишком просто. Хосок не верит, что под его глазами такие огромные синяки, а кожа даже не бледного, а беловатого оттенка. Словно он создан из камня, мрамора или чего-то подобного. Хосок понимает, что у него нет будущего. У Хосока нет ничего. Есть только маленький братец по имени Чонгук и почему-то только в эту минуту он задумывается о том, что же такое друзья на самом деле? И хочется в конец напиться, так, чтобы возникла амнезия или же по голове чем-то твёрдым незаметно ударило. Чтобы отпустило, хотя, кажется, Хосок немного замечтался, ведь он не заслужил какого-либо счастья, бросил школу и устроился в небольшую компанию по доставке жареной курочки. Кто он такой? Сколько времени прошло с тех лет, когда он беззаботно смеялся и, глядя на бесконечно голубое небо, показывал четырёхлетнему Чонгуку воздушные шарики? Где тот хён, который когда-то мечтал? И Хосок плачет, как Чонгук в свои четырнадцать, только вот Хосоку уже двадцать и он давно не маленький мальчик. Да и мелкому уже семнадцать, словно старший поменялся с братцем местами. Но всё же у Чонгука обязательно будет будущее, потому что тот даже если до сих пор плачет, всё равно стал сильнее, скоро закончит школу и уедет в другой город куда-то далеко-далеко. А обуза вроде него останется где-то здесь, среди потерянных улиц, в которых они временами изображали счастье. Это разрывает душу на части. Ломает что-то изнутри. И Хосок теряет сознание, падает и отключается, думая, что мелкий обязательно потом обработает его раны и не оставит одного просто так лежать в холодной комнате, в рваной грязной одежде, там где только пыль и пустота, потому что такого понятия как комфорт в жизни Хосока никогда не существовало.***
— Проснулся? — улыбаясь заразительной улыбкой, спрашивал Чонгук, а у Хосока, кажется, сердце на такт, точно, быстрее забилось. Он кивает головой, понимая, что сейчас находится в теплой кроватке младшего, на которую Хосок сам же накопил. Правда, когда это произошло, стёрто навечно в хронологическом порядке. — Что с отцом? — поинтересовался он, сильнее прижимая к себе брата, который рядышком лежал и в макушку хёна упирался. — В реанимации, — спокойно ответил младший. — Прости… — Хосок мотает головой и хочет под землю провалиться. — Знаешь, я только недавно осознал, что ты немного выше меня стал и кушаешь намного лучше… — Это только благодаря тебе. И сам я жив ещё, потому что ты рядом, — крепче сжимая за спиной хёна замок из пальцев, шептал прямо на ушко Чонгук, а Хосок почувствовал себя почему-то маленькой девчонкой, которая только и умеет плакать. — Я больше не буду реветь. А отец… Брат, иногда нам нужно просто забивать и забываться, верно? Совсем скоро я окончу школу и мы уедем отсюда навсегда, постараемся представить, что всё оказалось страшным ночным кошмаром. И Хосоку бы возразить хочется, но лучше помолчать. Потому что вряд ли всё выйдет у них с таким прекрасным финалом. Просто душа не тянет разрывать момент. Только к мелкому ещё крепче хочется прижаться и даже в губы жадно поцеловать. — Я люблю тебя, хён. Скорее всего, даже не просто как брата, — смущённо выдаёт Чонгук, переворачиваясь на другую сторону кровати. — Но ты же был зол, когда увидел, что я сотворил с отцом, — задумчиво проговорил Хосок глядя в потрескавшийся потолок. — И что? Я просто испугался! — выпалил мелкий быстро-быстро. — Я тоже тебя люблю, ведь кроме тебя у меня никого нет. А роднее и желаннее мне не надо, — морщась от боли, пока перетягивает мелкого к себе поближе, проговаривает Хосок и оставляет лёгкий поцелуй на чужих губах. — Правда? — Настоящая. Значит, однажды слёзы пересохнут навсегда.***