Vincent Gallo – Milk And Honey
Идеалы не должны раскалываться под грузом реальности. Реальность – должна быть совершенна. Жизнь – должна быть легкой, простой. Линии должны быть насыщенные, чтобы было понятно, где заканчивается белое и начинается черное. Чтобы не теряться. Чтобы понимать: «Вот, сюда – нельзя. Останавливайся. Поворачивай обратно». Кажется, лет в четырнадцать идеалы начали рушиться. Девочка стала девушкой и вот, привет, проблемы. Слишком активное внимание парней, слишком громкая популярность, слишком частые ссоры родителей и откуда-то острое желание быть с о в е р ш е н н о й во всем. Вызывать гордость и радость. А потом ошибка за ошибкой. Неверная компания друзей, которой были интересны лишь ее положение в обществе и неверный выбор парня, который чересчур красив – а красивых парней любить нельзя, это запрещено – все они бабники и подонки. Маленький прекрасный мир разрушился. Нет ничего – только красивая оболочка. Единственное, что еще не подвело ее – молодость. Но и это скоро уйдет. Лидия - банши и Лидии хочется предсказать свою смерть. Той же мимолетной вспышкой увидеть, как ее собственное тело падает с крыши высотки или уходит на черное дно грязного океана. Лидия держит в руках таблетки – типично женский способ уйти из жизни. Слишком слабая, чтобы прыгнуть и слишком трусливая, чтобы перерезать вены. На самом деле, ей хочется просто уснуть. Уснуть и чтобы ее тело нашли прекрасно-безмятежным, с застывшей легкой улыбкой на вишневых губах. Никакой крови, никакой паники на лице. Лишь умиротворение и счастье. Сколько уже месяцев, лет, столетий – она не чувствовала умиротворения? Слабая. Да. Пусть, она слабая. Лидия смотрит на свое отражение в зеркале. Раздавленная. Избитая. Потерянная. Жалкая. Она сжимает горстку таблеток с двойным упрямством. До чего нужно довести себя, чтобы на такое решиться? Или хотя бы о таком подумать. Будучи маленькой, смотря мелодрамы о том, как молодые люди сами решали уйти из жизни – Лидия презрительно поджимала губы и осуждала их. Пусть и в кино, пусть и не по-настоящему, но она осуждала их. Жизнь – это ведь дар, как можно такое сделать? Лидия усмехается, усталые плечи опускаются еще ниже. «На, смотри. Вот как можно спокойно это сделать». Лидия свободной рукой набирает в хрустальный стакан холодную воду и делает глубокий вдох, возможно, в последний раз. Сентиментализм ее мыслей зашкаливает, это на нее не похоже и от такой сопливости, хочется скорее запихнуть в себя снотворное. Чтобы заткнулось всё. Три таблетки. Пять. Семь. Тринадцать. Наверное, тринадцать – достаточно, да? Они же сильные. Лидия надеется, что результат стопроцентный. Она подносит стакан к губам, но прежде, чем сделать большой глоток – раздается звонок мобильного. Раскол трагичного момента. Даже, возможно, последнюю минуту ее жизни испоганили. Разумеется, она знает, что от снотворных смерть не мгновенна, но ее положение слишком сентиментальное и плачевное. Вот-вот – наступит истерика. Первая истерика за всю жизнь. Лидия смотрит на экран входящего и одновременно ощущает, как таблетки начинают жечь у нее на языке. Давай. Либо глотай, либо ищи другой подходящий момент. Звонок стучит в виски и давит-давит-давит. Кто верит в знаки? Лидия не верит. Но не выдерживает и выплевывает таблетки в раковину, полощет рот и со злостью хватает мобильник. — Ты даже не представляешь, как сильно ты не во время, Стайлз. Хочется расплакаться, ее голос дрожит, и Лидия кусает губы, приказывая себе успокоиться. Хорошо. Все хорошо. Выбор сделан – оказывается, ты даже для самоубийства слишком слабая. — Я знаю, что случилось. Лидия опешила. Страх сжал горло, и говорить стало труднее. Ладно, ей перед собой стыдно за слабость. Но если кто-то другой узнает об этой жалкой попытке суицида – от позора не отмоешься. И не важно, что это Стайлз, который, вроде как друг и вроде как один из самых верных и доверенных лиц в ее жизни. И прежде, чем бы она себя выдала, Стайлз с горечью произнес: — Я знаю, что Пэрриш уехал из города. И не скажу, что я очень расстроен, ведь больше не увижу его туповатого лица, но я знаю, он тебе действительно нравился и просто… черт, просто забей на это все, ладно? Я говорил, что ты слишком классная для него? Так, вот ты - слишком классная для него. Он это понял и решил смыться, пока ты сама его не смыла. Ну, знаешь, мужская гордость и все такое. Стайлз говорит еще о чем-то, говорит и говорит, не смолкая, говорит какой-то утешающий бред, говорит самые милые вещи, говорит, что он поддерживает ее и если что, она знает, где его найти. Он не умолкает даже тогда, когда слышит – точно слышит – ее всхлипы, и, наверное, даже думает, что это из-за Джордана, ведь начинает говорить, какое он ничтожество и что обязательно – слышишь, Лидия? – обязательно надерет его сверхъестественную задницу. Стайлз выливает на нее столько нежности, столько понимания и такую сильную уверенность, что он всегда будет рядом, что она ломается и просто как гниющий сок, давит из себя самые отвратительные слова: — Я беременна, Стайлз. И он замолчал. Кажется, на минуту или две. Полнейшая тишина и ее всхлипы. Но обратно слова брать не хотелось. Бомбочка с ее плеч упала, она с ненавистью смотрит на полупустую пачку снотворного и просит, почти молит, чтобы Стайлз сказал что-то. Закричал или засмеялся. Неважно. — Я сейчас приеду. И бросает трубку. А Лидия улыбается. Лидия улыбается, потому что сейчас Стайлз будет рядом и все остальное – уже неважно, уже бред. Она не останется одна в ближайшие пару часов и это все, что она хочет.***
На нее все смотрят. Минус маленьких городков – тебя знают все, и чтобы с тобой не произошло: на следующий день об этом начинают шушукаться на улицах. Некоторые медсестры не умеют держать язык за зубами, а профессиональная тайна – им только сниться. На шестом месяце беременности – Лидия все еще не понимает, рада она своему будущему ребенку или злиться на Стайлза за то, что уговорил ее оставить его. Стайлз кричал, Стайлз, действительно, кричал на нее, когда она попросила его пойти с ней к врачу, чтобы сделать аборт. Стайлз, на самом деле, все еще и сам ребенок, и он не может поверить, что идеальная Лидия Мартин не просто залетела, но и подумывала об убийстве. Совершенство разрушилось не только у Мартин. Лидия сдала экзамены на безупречно - хвала всему, живот еще можно было спрятать под огромными футболками. Но вот об университете, о котором она мечтала с двенадцати лет – придется позабыть, наверное, навсегда. А Стайлз всегда рядом. Стайлз обнимает ее, и Лидия позволяет ему это. Наверное, Стайлз теперь ее парень. Наверное, так будет лучше, если все будут думать, что ребенок от него, а не от неизвестного существа-человека, который, к тому же, бесследно пропал. На самом деле, Джордан – меньше всего ее заботит. Лидия пытается свыкнуться с новой ролью. С ролью беременной девушки, а в будущем – с ролью матери. Матери-одиночки, если уж точно. Стайлз сделал ей предложение - Мартин отказалась, но не потому что не любит его (на самом-то деле, Стайлз единственный, кто ей нужен сейчас и кто будет нужен всегда, в абсолютно любое время ее потерянной жизни). Лидия не могла сказать ему «да», потому что она устала быть эгоисткой и не хочет загубить еще и его жизнь. Ведь это так здорово – брать замуж беременную чужим ребенком женщину. А дитя ведь, может быть, не вполне нормальное. Мать – банши, а отец (хорошо, биологический отец) – сверхъестественное нечто, которое просто любит воровать трупы. Прекрасный расклад. Лидия любит Стайлза. Лидия настолько любит Стайлза, что не позволит ему связать с ней настолько прочную жизнь, чтобы потом жалеть об этом. Сейчас он помогает ей. Они пара, они, мол, молодые влюбленные люди, у которых случился залёт, упс, но ничего – и такое бывает. Это лучше, чем одинокая залетевшая барышня. Никто не знает правду, кроме Стайлза. Он пожертвовал своими недо-отношениями с Малией и, скорее всего, пожертвовал дружбой со Скоттом, потому что солгал ему. Но потом Лидия отпустит его. Точнее, не будет его привязывать к себе, когда он захочет уйти. По крайней мере, Мартин верит в это. Стайлз окончил школу с высшим отличием. Он поступил в её любимый университет. И Стайлз забрал ее с собой, в другой город и она даже не думала сопротивляться. Биккон Хиллс – воплощение ее ненависти, там у нее нет ничего, кроме самых отвратительных воспоминаний и косых взглядов. А Стайлз спасает. Стайлз всегда ее спасает. Она знает, что ему тяжело было свыкнуться с ее неидеальностью. Она видела это в его взгляде и, черт возьми, Лидия, правда, не знает, почему он не бросил ее. Почему тянет за собой, почему остается рядом, почему поддерживает, дарит ласку и нежность, гладит ее живот и называет того ребенка – своим. Лидия постоянно хочет плакать и это не из-за гормонов. Это из-за Стайлза. Из-за того, что он слишком хороший. Наверное, он слишком идеальный. А идеалы Лидия, в последнее время, очень боится. У них есть лето – последнее лето. Осенью – у нее роды, а у Стайлза начало занятий. И Лидия уверенна, что после этого все измениться и, в первую очередь, они сами. И кто-то сломается, но она не знает, кто первый. Лидия наслаждается. Они сняли квартиру, перекрасили все стены и Стайлз подарил ей колыбельную.***
— Как насчет имени? В такие минуты, когда они лежат на огромном, удобном матрасе, так близко друг от друга, что Лидия буквально клеточками ощущает все тело Стайлза и его мягкое дыхание на своей шее и волосах, именно в эти минуты – она самая счастливая во всем мире. И можно притвориться, что она самая обычная и самая нормальная девушка, просто лежит, обнявшись со своим парнем, ласкает его и шепчет на ухо нежности. И нет никакого сверхъестественного прошлого, и нет никакой беременности и желания все это прекратить. Маленький мир, маленькая спальня – и только Стайлз, только ее Стайлз. Лидия улыбается, ведя пальцем по губам Стайлза. — Без понятия. Я еще не думала. — Имя должно быть красивым. И необычным. Может быть, Лидия-младшая? — он лукаво щуриться и прижимает ее к себе. — Лидия-младшая. А если мальчик – Лидо? — Нет, у меня сразу ассоциации - Либидо. Как-то уж слишком извращенно для младенца. — Вполне естественный психологический процесс, когда вырастет – поймет. — Пора бы узнать пол малыша. Стайлз всегда называет его так – малыш. Не ребенок, не оно или еще что-то. А малыш. С такой чуждой самой Лидии нежностью и заботой. А еще, в такие вот минуты – Лидия желает согласиться на его предложение. И она надеется, что Стайлз не подумает спросить снова, потому что у нее вряд ли хватит сил отказать ему. А так правильно. — Разве это важно? Мальчик или девочка. Главное, чтобы родился человеком, обычным человеком. Лидия иногда боится, что Стайлз распознает ее безразличие, и оно отпугнет его. Лидия боится, что пока что – всего лишь сейчас – она еще не сможет без Стилински. — Да, брось, как тебя не разрывает любопытство. Ненавижу быть в неведении. — Ага, ты слишком активен – во всем. — Во всем? — Стайлз улыбается и его руки ласкают ее плечи, — но все же, не издевайся над моим любопытством – это выше меня. Лидия соглашается, и завтра они пойдут к врачу. Все, что угодно – лишь бы он не распознал ее нежелание этого ребенка. Все что угодно.