"Горькие слёзы"

- Тебе не о чём плакать, малыш, - шуршало море под ногами. – Что было, то прошло: порой любимые уходят, и это не причина для слёз. Великан Мак Лир не слышал ни моря, ни горьких просьб матери, ни криков людей, тонувших в его слезах, ни собственных стонов. Горе сделало его глухим, слепым и немым, и даже слёзы, живительная вода, не могли его исцелить, а лишь сильнее надрывали старую рану. Слезою можно наполнить море. - Не плачь, старая Маха, - заботливо урчали совы, скрывая колдунью своими крыльями как одеялом. – Мы вылечим тебя от слёз, старая и мудрая сова! - Да что же вы, милые, - кротко ответила Маха, проводя когтистыми пальцами по каменным щекам. – Я совсем не плачу, видите? Горе унесло единственного сына старой Махи: он утонул в своих слезах, захлебываясь от мучительного горя. Махе больно было об этом вспоминать, но что делать, раз к этому возвращаются все её воспоминания, все её мысли и помыслы? Ушедших не вернёшь, а живые нуждаются в помощи куда больше, чем окаменевший сын. Вот Маха и помогает живым, чем может: в конце концов, душа может болеть вечно, а слёзы когда-нибудь да закончатся. Сердитый Лаг бьёт Мосси по голове и требует, чтобы тот перестал реветь; он бы и рад, но что поделаешь, коли сами текут и не останавливаются. Мудрый Спад держится в стороне: ему-то понятно, что Лаг просто боится захныкать сам; да и как тут не плакать, если они – последние Ши, а остальные томятся в каменном рабстве у совиной ведьмы? Не плачь, Мосси, не плачьте, Лаг и Спад, успокаивают их ветры и камни: после слёз всегда становится только больнее. - Да не беспокойтесь вы так, хозяйка, - легкомысленно бросил старик Дэн, стряхивая пепел на свою куртку. – Да что с ними станется, в самом деле! Бабушка раздраженно закрыла окно машины: этот тип уже успел её утомить, хотя едут они всего ничего. Что с ними станется, только подумайте! Хм, а как насчёт упавшего в море Бена, захлебнувшейся в ванной Сирши? Как насчёт бедного Коннора, спивающегося и постепенно убивающего себя? Что с ними станется! Конечно же, ничего! Господи, как же у неё болит сердце. Как же ей страшно-то за них, матерь Божья. Когда ушла Бронах, она неделями – неделями! – не выходила из маяка сына, ухаживая за Сиршей и пытаясь удержать обезумевшего сына от самоубийства. Как она плакала-то тогда, Господи! Но что плакать-то без толку: слёзы - это мусор, что остаётся после страданий, вычисти его да забудь. Куда важнее сейчас помочь бедным Бену и Сирше… - Коннор, - ласково шептали ему волны, - Коннор, любимый, я всегда буду рядом. Давай я оботру твои слёзы, смешаю их с морской водой. Коннор, любимый, посмотри на море, как оно сегодня прекрасно! Щеки Коннора высушены солёными ветрами, морскими брызгами и горькими слезами. Глаза его посерели от бесконечного горя, а улыбка не трогала губы уже долгие шесть лет – подумать только, шесть лет! Кажется, будто бы вчера Бронах кинулась в море, ничего не объясняя и не рассказывая ему (почему она это сделала, зачем уходит, кого она пытается остановить, неужели он недостоин знать ответов на эти вопросы, он, её муж), а на самом деле прошло шесть лет. Сирша уже совсем большая, Бен – почти подросток, Ку из щенка вырос в крупную достойную собаку, а он… А что он? Он стоит на маяке, слушает шёпот волн и пытается не уйти вслед за ней, за своей любимой женой. Все утешают его, говорят, что не надо плакать – вот Коннор сам и не плачет. Ему больше нечем. Разве что собственной кровью. Ку вопросительно смотрит на маленького хозяина и тычется мокрым носом в ладонь: дескать, чего ты, хозяин, что с тобой не так, дай обниму, оближу, кинь мне мячик, вот и развеселишься! Ку неуверенно помотал хвостом, и Бен сквозь слёзы улыбнулся: какой же ты всё-таки смешной, Ку. Спасибо тебе большое, что не бросаешь, единственный из всех, что любишь по-настоящему. Никто другой так больше не делает. Мальчик обнял мохнатую шею своего пса и, уткнувшись носом в густой подшёрсток, вновь начал плакать – пока никто не видит, кроме Ку (а ему можно, он друг, он не выдаст). Ему опять досталось на орехи от папы: проклятая Сирша залезла куда-то не туда и бухнулась в море. Не пострадала ни чуточки, даже ушибов нет никаких, однако Бена оттаскали за ухо, едва не стукнув головой об косяк и наорали, что дескать «чего ты за своей сестрой не следишь». Да не хочет он! Пусть хоть сдохнет, хоть в лепёшку со скалы расшибётся – ему всё равно, он только рад будет! Почему её все любят, а на Бена всем наплевать? Это она маму убила, а не он!.. Сволочь. Собственными бы руками придушил. Но нет, только и остаётся, что хныкать в шею любимой собаки, размазывать слёзы по лицу и тихонечко обещать себе, что никогда в жизни ничего хорошего для Сирши не сделает. Никогда-никогда. Даже в сторону её не посмотрит. А слёзы… да что слёзы. Проглотил их и пошёл дальше. Сирша, маленькая Сирша, безмолвно смотрела на отца, на брата, бабушку, гигантскую скалу над морем, сов, камни и других. Она была тихим свидетелем страшных скандалов, невыносимого горя и поразившего всех тяжелого отчаяния, безропотно слушала оскорбления брата и его обвинения в маминой смерти, покорно прижималась к отцу, когда тот вновь поднимался на маяк вместе с ней и молча плакал от неизлечимого горя, внимала бабушкиным наставлениям и причитаниям, как всё плохо и надо с этим что-то делать… Сирша знала, почему окаменел Мак Лир, куда делись слёзы совиной колдуньи Махи и почему по ночам волшебные духи приходят к своим окаменевшим братьям и плачут над ними. Это рассказали ей друзья-тюлени, морской ветер и немножко Бен, который хорошо запомнил сказки их матери. Сирше оставалось просто слушать. Слушать, смотреть на мир вокруг себя и ждать того дня, когда она сможет всё исправить. Ведь кто-то же должен остановить чужие страдания?