Говорила ему мама не быть снизу.
Мама вообще, как выяснилось, говорила ему много дельного, но слушать ее? Пфф, он же гораздо выше всех этих никчемных советов. Был. Именно был, потому что сейчас его обязательно выгонят из дома, и придется подрабатывать ему где-нибудь в пивной, то и дело ловя смачные шлепки по своей тощей заднице. От этих мыслей передергивало. — Хей, парниш, ты залезать-то будешь? — голубоглазый водитель «ненавязчиво» сигналил раз в третий, пытаясь вывести Найла из транса. — Я могу и еще повисеть, но, боюсь, у тебя рука голосовать устанет, — он указал на конечность беременного, которую уже слегка потряхивало то ли от напряжения, то ли от нервов. — Да, конечно, — блондин бормотал себе под нос, поудобнее усаживаясь на заднем сидении, не осознанно сложил руки еще на абсолютно плоском животе. Аэротакси взмыло на четвертый уровень проезжей полосы и перестроилось в центральный ряд. Водитель уже понял, что молодой человек адреса не назовет, а поразмыслить и покататься ему стоит. Ну, так он и не против: время идет, деньги капают, а об остальном можно позаботиться позже. Ребенок. Слово, вроде и приятное, а вроде и убиться охота. В девятнадцать лет оказаться единственным парнем, который носит под своим сердцем малыша — уму непостижимо. Да даже если и постижимо, воспринимать, все равно, не хочется. Вот водители. Им нужно учиться, стараться, запоминать кучу нужной и не очень информации, чтобы стать теми, кто они есть. Завести зверюшку тоже просто так не получится. Но как же так выходит, что родить ребенка — что является явно важнее всего остального в этом мире — можно просто перепихнувшись в дранном клубе. — Как стать хорошим папой? — вопрос срывается с губ быстрее, чем Найл вообще понимает о чем он думает. Шофер вздрагивает, поглядывая на пассажира через зеркало заднего вида. — Залетел? Послушный и какой-то обреченный кивок в ответ не заставляет себя ждать. — Тебя поздравить или посочувствовать? — Не знаю, я сам еще не определился, — блондин откидывает свою вихрастую макушку, смотря сквозь прозрачный потолок на дно выше летящего аэромобиля. — Просто… Это произошло не по-моему желанию, слишком внезапно. — Будешь избавляться? — Нет, нет, — Хоран нежно улыбается в никуда. — Я буду учиться…***
Машина притормозила у роскошного лилового дома, свет в котором горел на первом этаже. Блять, подумал Найл, мама наверняка сидела в гостиной и ждала своего единственного сына с теплыми объятиями и искренней улыбкой. Мама поймет. Пожалуй, мама будет единственной, кто не поднимет на него руку, кто не пошлет его ко всем чертям собачьим. Не то, что отец или единокровный брат. Вдохи и выдохи стали замирать где-то на уровне гортани. Они не проходили дальше и от недостатка воздуха — или волнения — начала кружиться голова. Ладони вспотели, а по спине прошелся неприятный холодок. Успокоиться не получалось, хотелось присесть, но залезать обратно в машину было бы глупо. Парень просто облокотился на желтый бок, молясь, чтобы милый водитель не тронулся резко. Не хотелось падать в грязь лицом. — Найл, если хочешь, я могу подождать тебя пока здесь, — Луи, так звали таксиста, вышел на улицу, обхватывая плечи своего нового знакомого загорелыми руками. — Я понимаю, что тебе сейчас очень страшно, но вдруг ты себя накручиваешь? Попробуй сказать все, как можно мягче. Это же родители, они должны понять. Тем более вспомни, где и когда мы живем. Это не твоя вина, это вина всех случайностей этого мира… — Вряд ли можно назвать случайностью появление в моем теле ребенка, как и до этого сложно назвать случайностью мой перепих с кем-то, — беременный морщится, а в уголках его глаз скапливаются слезы. — Подожди меня тут, мне кажется, я скоро вернусь. Гордо вскинутая вверх голова никого не обманет, когда по твоим щекам бегут слезы, думает Луи, провожая взглядом удаляющуюся спину. Секунда, и парень исчезает в дверном проеме. Но все происходит, как в старых театрах теней. Не слышно звуков, но силуэты то и дело скользящие по окнам рассказывают все не хуже самых красочных слов. Мама и правда встретила Найла объятьями, только вот сказал он ей свою новость слишком резко, с порога. Женщина вздрогнула, наклонила голову, чтобы взглянуть на живот и куда-то отвернулась. Появившаяся через минуту, которую Найл простоял немного покачиваясь, фигура принадлежала мужчине. На голову выше, скукожившегося, под его взглядом Найла — парень втянул голову в ссутуленные плечи, в попытке защитить свой хрупки мир, готовый разлететься осколками, как видно, даже от одного слова этого человека. Или не слова: — О Господи, — шепот Луи разнесся по парковке, когда здоровая ладонь прилетела по лицу Найла. Единственный звук из всей этой немой пантомимы был всхлип, пробившийся сквозь стены и окна. Таксист даже особо не надеялся, что дверь будет открыта, когда дергал на себя ручку лилового дома, но она открылась, окуная его в мир криков, ругани и, в контраст всему, запаху домашнего пирога. — Чтобы ноги твоей здесь больше не было, потаскушка! — отец, а это точно был он, нависал над лежащим на полу Найлом. Из его свернутого в сторону носа текла кровь, заливая белый ковер и такую же, цвета снега, футболку. — Минуту тебе даю, чтобы ты собрал вещи и на хрен вышел из этого дома! Его нога занеслась для удара точно парнишке в живот, и Луи не помнит, как оказался перед ним на коленях, принимая удар спиной. — Мы уйдем, сэр, — он даже не стал объяснять кто он, хотя объяснение бы и не помогло. Что он мог сказать? Привет, я сердобольный таксист и собираюсь отругать вас за жестокое отношение с детьми? — Дайте нам собраться, и вы его больше не увидите, а кто я такой так и не узнаете. Серые глаза испытующе посмотрели в решительные голубые, пока где-то на заднем плане слышался надрывной женский плач. — Быстро. Луи кивнул, помогая Найлу подняться на ноги, и направился за шатающимся юношей куда-то вглубь дома. Да, такое место и правда было жалко покидать. Шофер любил псевдо-античный стиль. Колоны, мрамор, изумительные изразцы и море света. Красиво до дрожи в коленях, только сейчас эта дрожь обуславливалась животным страхом. Мало ли что мог еще сделать отец Найла, если он не гнушался даже ударить собственного сына, готового подарить ему маленькое счастье в виде внука. — Тебе помочь? — парень прислонился к косяку, смотря, как Найл снимает со своего тела окровавленную футболку и ей же вытирает нос. В какой-то момент в его ноздрях появляются кусочки ваты и Луи не может не улыбнуться. Как архаично использовать натуральный хлопок, когда уже давно можно закинуть самонаполняющийся шарик вовнутрь и не париться с этим часа четыре. — Нет, спасибо, я еще вчера собрал вещи, — чуть гнусавя, ответил беременный. — Знал, что что-то подобное может произойти. Просто верить не хотелось. — А куда ты пойдешь, ты думал? В ответ ему качают головой. — Сейчас, наверное, в больницу. — Найл усмехается, прикасаясь к своему носу. — Надо поправить этот кавардак, а то я похож на орла. — И правда, — Луи улыбается ему в ответ. Просто. Чтобы поддержать. — А потом? — Приюты для бездомных — неплохой вариант. — Не неси чепухи, я тебя туда не отпущу. Поедешь ко мне, я отдам тебе свою комнату, а пока поживу с соседом. Глаза страдальца округляются, насколько это возможно при двух расплывающихся синяках, а рот открывается-закрывается беззвучно, как у рыб в мультиках. — Я… Нет… Не стоит… — Стоит, парниш, стоит. — Мне же даже заплатить нечем, — Найл морщится, а потом морщится еще больше. Боль в рассеченной губе дает о себе знать. — Это пока не нужно. Позже найдешь работу — заплатишь, а пока на добрых началах побудешь моим гостем. — Спасибо, — шепот срывается с губ также неожиданно, как слезы с полу-сухих глаз, а мысль о гигантской пачке денег в сумке тяжелым грузом оседает на хрупких плечах.***
Жизнь становится другой. Маленький животик превращается в большой, а мир Найла все не хочет восстанавливаться. Недоросль, у которого за спиной только средняя школа, никому на работе не нужен, сосед Луи терпеть его не может, а родители и правда словно забыли о существовании сына. Казалось бы, наличие крыши над головой, еды, тепла, да пары друзей, которые так и не отвернулись, могли спасти ситуацию, но нет, скорее это только все усугубляло. Луи старался, как мог. Ощущение, словно это уже ребенок не просто Найла, но и его, дарило таксисту какую-то приятную легкость духа. Он мечтал о детях всегда, а тут такой шанс. Да что уж таить… Луи был безвозвратно и по уши влюблен в этого несчастного ангела, который слонялся по дому, не зная чем себя занять. Улыбку на лице Найла было настолько сложно увидеть, что каждый раз, когда это происходило, Луи просто терялся в ней, растворяясь, как шоколад в горячем молоке. Они были бы приятной парой, даже прекрасной, определенно. Только Зейн так не считал. Сосед Луи, который уже, честно говоря, задолбался снимать со своего стула грязные носки, Томлнсона, который их кидал куда угодно — кроме бывшей своей комнаты разумеется — хотел выселить/убить/послать на хер этого ноющего о больной спине, жрущего все подряд и, его еду в том числе, блондина. Ему просто невыносимо было видеть это лицо, которое с каждым днем делало его жизнь все более мерзкой, а мечту недосягаемой. Собственно, мечта у Зейна была довольно простая и жила теперь с ним в комнате, забывая убираться и чистить зубы по утрам. Сначала была некая надежда, что совместное проживание только поможет Зейну либо влюбить в себя Луи, либо разлюбить его вовсе, но пока в бездну невзаимных чувств, из которых и выхода-то нет, попал только чарующий свое красотой парень, чьи глаза могли свести с ума любого, а самого нужного — нет. Ну, или ему казалось, что попал только он. В этой квартире закон всемирного тяготения людей друг к другу действовал очень плохо. Даже не действовал вовсе или действовал с гигантской долей издевок. Зейн влюблен в Луи. Луи в Найла. Найл в Зейна. И, казалось бы, чего уж проще зажить счастливой шведской, как говорили в далеких двадцатом и двадцать первом веках, семьей, каждый в которой может отнять у судьбы свой кусок счастья в виде ласковых утренних поцелуев, готовых завтраков в постель, да уютных домашних вечеров. Но что-то все время шло не так, что-то называемое неприязнью, которая — злодейка — создала свой собственный круг. Противоположный несчастной влюбленности. А началось все тогда же. Зейн надолго, если не навсегда, запомнит день, когда Луи завалился к ним домой, полностью игнорируя соседа, стоящего на кухне в милом фартуке с жопками котиков, держащего смородиновый пирог, ведя за собой эту гору страданий. Весь в синяках и крови, которая просачивалась сквозь уже насквозь пропитавшуюся вату, он был похож на приведение. Только не такое, как детям когда-то рисовали в мультфильмах. Нет. Скорее на тех, кто должен был пугать своим видом даже очень уравновешенных взрослых. Зейн тоже испугался: пальцы автоматически разжались от неожиданности, а выпечка фееричным месивом свалилась на пол. Только и услышал тогда резко брошенную в его сторону фразу: «Малик, блять, уберись». Никаких объяснений. Он просто смотрел, как вещи Луи перекочевывают в его комнату, и немного радовался в душе, сгорая от любопытства. Не каждую ночь Луи приводит в дом избитых мальчишек, переезжая со своего любимого дивана на кресло. Не каждую ночь эти мальчишки оказываются беременными, и уж точно ни один парень до Найла не оказывался кандидатом на постоянную прописку. Но, как говорится, пути господни неисповедимы, и сейчас, когда Найл, пренебрегающий эти семь месяцев вообще любыми врачами, врывается в комнату Малика, что-то шепча бескровными губами о водах, которые куда-то там ушли, о больнице и о ребенке, Зейн очень и очень медленно осознает в чем дело. Пьяный мозг отказывается работать, а седьмая бутылка пива также как и когда-то смородиновый пирог, выскальзывает из онемевших на секунду пальцев. Приехали.