Под омелой

Приход первой недели декабря несет с собой ощущения вновь пробудившегося праздничного настроения, и это то, что Реджина терпеть не может. Кажется, все окунулись в Рождественскую атмосферу, даже те, кто никогда не знал, что это такое, так как они были перемещены в этот мир с последним проклятьем. Бабуля делает особенное мятное какао, а Генри проводит время в парке, делая фотографии покрывающихся пушистым снегом деревьев. Реджина знает, что у нее есть отличные причины быть счастливой в этом году, и знает, что не должна ненавидеть Рождество так сильно, как она это делает. Но старые привычки сложно искоренить, и сидящая в её душе печаль заставляет сжать зубы от раздражения, когда она видит, что украшения начинают появляется на каждом здании. Что еще хуже, Робин в полном восторге от праздника, бегает с Роландом по городу, пробует каждое традиционное угощение сезона, помогает Эмме и Генри украшать дом Снежки, и даже добровольно, вместе со своими ребятами, согласился рубить сосны, которые станут украшением всех гостиных. Все это длилось до тех пор, пока он не пригласил ее на завтрак в «У Бабушки» на третий день этого нелепого месячного торжества и не заметил это. — Что это? Зачем вы повесили это под потолок? — спрашивает он у Руби с любопытством. — Омела, — отвечает она с улыбкой — это рождественская традиция. Когда два человека оказываются под ней, они должны поцеловаться. Его взгляд падает на Реджину, и он подходит к ней с озорной и возбуждённой улыбкой. Она может угадать его намерения еще до того, как он пытается потянуть ее за собой в нужное место, поэтому она быстро отталкивает его и идет к прилавку, чтобы заказать себе еду. — В чем дело? — интересуется он у нее. — Ты не будешь целовать меня под омелой. — твердо отвечает она. — Почему? — Потому что это нелепо. — Прошу прощения, миледи, но нет ничего нелепого в том, что у меня есть еще один повод поцеловать Вас. — ухмыляясь, дразнит ее, но она остается равнодушной. — Не знала, что тебе нужна причина, чтобы поцеловать меня. — поворачивается спиной, глядя в меню. — Реджина, — начинает он, понимая, что она действительно расстроена — я не это имел в виду. — Я знаю, что не это. — говорит она с раздражением, наверное, больше на себя, чем на него. — Почему ты против Рождества? — А почему ты так радуешься? Это всего лишь глупый праздник. — Это замечательный праздник, и я получил возможность провести его с тобой, чему я очень рад. — говорит Робин, и ее сердце тает от его сияющего взгляда, наполненного любовью, но она отказывается сдаваться. — Все равно, ты не будешь целовать меня под омелой. — упрямится она. — Но это традиция, Ваше величество. — язвительно замечает он, кусая нижнюю губу и дерзко ухмыляясь ей, но Реджина уже рассержена, поэтому она просто захлопывание меню, говорит ему, что больше не голодна и уходит. Когда Генри был младше, Реджина находила Рождество, довольно милым. Наблюдая, как ее маленький принц прыгает вокруг парка, играет в снегу, выпекает пряники и украшает дом, все это было красиво, но всегда была эта ноющая боль в груди, когда она смотрела на гуляющие пары вокруг, держащиеся за руки и прижимающиеся друг к другу, чтобы избежать холода, или делящихся чашкой горячего какао, или совместно украшающих дома, наслаждением теплоты, домашний ощущение в «У Бабушки», когда снежные бури бушевали снаружи. Рождество было наполнено любовью, и все это напоминало Реджине, что у нее этого никогда не будет. Конечно, она была совершенно счастлива с Генри и любила проводить время с ним, разделяя все эти драгоценные моменты вместе, но количество целующихся под омелой и строящих друг другу глазки незнакомцев, которое ей пришлось пережить, заставляло чувствовать себя одиноко, заставляло ее горе и ненависть к себе распространяться внутри нее и напоминать ей, почему она поддалась темноте в самом начале, и она ненавидела это. В этом году, несмотря на все трудности, у нее был кто-то, с кем она могла разделить эти моменты, кто-то, кто любил ее, и пока она знала, что должна быть с ним, греясь в теплых сияниях мерцающих огней и распевая рождественские песни, наслаждаясь всеми вещами, на которые она была не способна ранее. Она все еще не могла избавится от этой ужасной горечи, которая сопровождала ее в этот праздник в течении тридцати лет, что она провела в Сторибруке, или злость, которая появилась на ее лице, когда Робин упомянул омелы, или этот болезненный осадок от того, что она испортила их первое совместное Рождество нытьем о тех вещах, на которые не имела больше причин жаловаться. Смена интерьера в ее бывшем кабинете Снежкой, бесило ее еще больше обычного. Слишком много цвета, слишком много несочетаемых украшений, свисающих с маленькой ёлки у камина, слишком много игрушечных оленей и Санта Клаусов, расставленных на мебели и слишком много гирлянд. Но Реджина знала, что Робин нашел бы ее, если бы она пошла домой или к себе в склеп, так что она останется здесь, морщась от «декора» Снежки, сидя в кресле, которое когда-то было ее, и рассматривая отчеты городского бюджета, которые больше не попадают под ее ответственность. — Снова избегаешь весь мир? — с порога доносится голос сына, смотрящего на нее с понимающей улыбкой. — Можно и так сказать. — отвечает она, невесело улыбнувшись. — Робин волнуется. — Скажи ему, что я в порядке. — Не ты ли тот человек, который должен это сказать? — Генри… — Он любит тебя, мам, он не хотел расстраивать тебя — говорит он, пройдя глубже в кабинет и опершись на стол перед ней. — Это не имеет ничего общего с ним. — отвечает она. — Конечно имеет, ты боишься! Твой гнев был с тобой так долго, что ты боишься позволить ему уйти… — он вздохнул, добавляя — он просто хочет сделать тебя счастливой, мам. Позволь ему. Она смотрит на своего сына, такого взрослого и мудрого, такого далекого от невинного малыша, который хватал ее за руку и вытаскивал на улицу строить снеговика у них во дворе во время Рождественского утра, тот самый малыш, который с энтузиазмом называл ее «мамочка» и целовал щеку вымазанными шоколадом губами. — С каких это пор ты стал таким сообразительным? — она спросила его с улыбкой. — Моя мама выполнила хорошую работу, воспитав меня. — он усмехнулся, подмигивая и улыбаясь в ответ. — Где он? — ее вопрос был шёпотом, потому что она боялась узнать ответ, боялась, что он бросит ее, потому что не может больше мириться с ее неуверенностью. — Твой склеп, он думал, ты будешь прятаться там. — Я поговорю с ним. — сказала она, потом добавив честное «Я обещаю», когда он скептически посмотрел на нее. Это заняло некоторое время, добраться до склепа, выбрав ходьбу вместо езды на машине, ей нужно было время очистить мысли перед тем, как она увидит его, и скажет еще раз, что боялась, что он слишком хорош для нее, чтобы быть правдой, что в какой-то момент она проснется и осознает, что эта жизнь, где она счастлива, уважаема и любима, ни что иное, как фантазией, а затем ей придется вернуться к задумчивому наблюдению за другими парами, пока они целуются и делятся романтическим зимним блаженством. Он ждал ее снаружи склепа, как обычно нежно улыбаясь при виде нее. Он ничего не спрашивает, а просто протягивает руку, притягивает к себе и целует ее, прежде чем у нее появляется шанс что-либо сказать. Вдыхает ее запах, когда они отстраняются, и она прислоняется к нему лбом. — Прости меня. — говорит она в тоже время, когда он говорит: «Я люблю тебя», и они оба смеются. Он поднимает руки и обхватывает ее лицо, водит пальцами по щекам, а она вздыхает под нежными прикосновениями. — Я не хотела испортить твое представление о Рождестве. — говорит она ему с маленькой, глуповатой улыбкой. Робин усмехается в ответ, качая головой. — Нет нужды в извинениях. Я знаю, что ты все еще отходишь от всего произошедшего с нами. Я понимаю. — Робин, я огрызнулась и ушла прочь. Я не должна была… Она знает, что он может слышать отчаяние в ее голосе, этот обрывок, который всегда связывает ее голос, когда она описывает свою неуверенность и как сильно это бесит ее, и конечно же, он останавливает ее прежде чем она успевает продолжать ругать себя, он крепко целует ее и эффективно заставляет молчать. — Все хорошо. — говорит он ей, пробегая кончиком носа по всей длине ее собственного. — Я справлюсь с этим ради тебя. — клянется она, и он ухмыляется ей в губы. — Ну, теперь, когда ты говоришь об этом, есть кое-что, что поможет тебе загладить вину. — говорит он, его голос все веселее, глаза танцуют. — Да? И что же это такое? — она спрашивает с намеком, а затем строго добавляет — Я не позволю тебе украсть что-либо из городской казны! — когда она замечает, как он дерзко подмигивает ей. Но Робин только смеется и качает головой снова, взяв ее руки в свои и поднеся их к губам. — Пошли со мной. — он призывает, поворачиваясь и оставляя свою руку позади себя, затем ведет ее в склеп, сжав пальцами ее руку. Она готова была подразнить его насчет того, каким одержимым он стал по отношению к этому месту, с тех пор, как они провели их первую совместную ночь тут, почти два месяца назад, но, когда они доходят до лестницы остроумный ответ Реджины умирает на кончике языка. Белые гирлянды свисают со стен и потолка, усеивая комнату теплыми маленькими шариками света, которые отбрасывают нечеткое свечение на множество безделушек, которые здесь держит Реджина. Потолок также преобразился десятками маленьких веточек омелы, аккуратно перевязанных красными бантиками. Она ахнула и повернулась к Робину, который стоял сзади, опустив свои руки ей на бедра, и положив голову ей на плече. Их носы столкнулись на мгновение, когда она посмотрела на него. — Руби и Тинкербелл помогли, — он сказал прежде чем она успела спросить — они подумали, это довольно романтично, я всего лишь надеюсь, что и ты так думаешь. — сказал он, целуя кончик ее носа. — Но… зачем? — спрашивает она, глядя вокруг и улыбаясь вопреки самой себе. — Для того, чтоб мельком увидеть эту улыбку, которую я так люблю. — отвечает он, совершенно довольный собой, когда ее улыбка становится шире, его руки поднимаются и запутываются в ее волосах, — и потому что мне было некуда девать все омелы, что я насобирал в лесу. Бабуля не приняла бы столько. Он дразнит ее, пытаясь слегка подшутить над ней, но она достаточно хорошо его знает, чтобы понять, что это важно для него по некоторым причинам. Она хочет спросить его об этом, но кажется он читает ее мысли еще до того, как она успевает сформулировать вопрос. — Это мое первое Рождество, Реджина, — он дышит в маленькое пространство между ними и прислоняет голову ближе, — мое первое Рождество когда-либо. Я просто хочу насладится им, насладиться им с тобой. Его слова так тронули ее, что некоторое время ей сложно формировать предложения, поэтому следующие несколько минут она просто молчит, уткнувшись носом в его грудь и вдыхая его запах, прежде чем снова смотрит ему в глаза. — Я проводила Рождество одна с тех пор как попала сюда, — наконец говорит она. — Потом я усыновила Генри и все стало лучше, он был таким милым маленьким мальчиком, и мы всегда проводили отличное время, но у меня никого не было кто мог бы… эмм… поцеловать меня под омелой. — она сказала это с небольшой улыбкой, покачивая головой в сомнении. — У меня не было тебя. Он ничего не ответил, просто склонился к ее лицу и мягко провел носом по ее щеке, закрыв глаза от ощущения ее рук, скользящих по его телу, водя ногтями по его бокам. Это автоматическая реакция, когда он так близко, осознает она, эта необходимость прикоснуться к нему, почувствовать электрический заряд от его тела, когда он рядом с ней, чтобы почувствовать тепло, исходящее от него, как прямой результат ее внимания. — Прости, что нагрубила тебе. — она говорит ему, и он качает головой, поднимая руки от ее талии, чтоб пропустить их сквозь ее волосы. — Не нужно извиняться, любовь моя. Я знаю, жизнь не была слишком добра к тебе, но я здесь, чтобы изменить это… независимо от того, сколько раз ты нагрубишь мне. — ответил он с удовольствием во взгляде. — Спасибо. — все что она сказала, все что она могла сказать, потому что еще раз поразилась тем, как сильно он стремится сделать ее счастливой, и это наполняет ее сердце радостью. — Не благодари меня раньше времени, у меня есть небольшой сюрприз. — признается он, дерзко улыбаясь. — И что же это? — Ну, увидишь. — говорит он ей, притягивая ближе, а затем уводит дальше в комнату, так что они стоят прямо под потолком из омелы, их тела прижимаются друг к другу. — Теперь, когда ты здесь, ты не сможешь сбежать. Тут омела повсюду, так что всякий раз, когда ты меня целуешь, мы будем стоять под ней, и таким образом мы примем участие в праздничной традиции. — А что, если я решу не целовать тебя пока мы тут? — Ты не посмеешь. — он вздыхает, заставляя ее улыбаться еще шире, даже когда он бормочет своим самым соблазнительным тоном: — Это невозможно, ты не сможешь сопротивляться. — А ты проверь! — бросает вызов она. — Но если мы не будем целоваться, то этот год будет годом неудач, если верить словам Руби. — сказал он, теперь выглядя как ребенок в его отчаянной попытке осуществить свой план. Реджина делает вид, что думает над этим, а затем улыбается, легко и свободно, и абсолютно потрясающе. — Мм, мы не можем этого допустить, не так ли? — она шепчет возле его губ, все еще не позволяя поцеловать. — Боюсь, что нет, миледи. Вы не можете сопротивляться традициям. — прошептал он в ответ. Затем, подняв руку и обхватив ее лицо, он притянул ее губы к своим и мягко, медленно дотронулся, пока она не высунула свой язык, чтобы облизнуть его губу и это не перешло в страстный поцелуй. Она разрывает поцелуй и наклоняясь целует кончик его носа, наслаждаясь моментом. — Что такое? — спрашивает он, улыбаясь, когда она усмехаясь качает головой. — Если бы я знала, что ты собирался поцеловать меня вот так, возможно я согласилась бы на это раньше. — отвечает она, подмигивая, и Робин вновь прислоняется к ее губам для большего, наслаждаясь небольшим стоном, что она издаёт, когда его руки опускаются на ее бедра, сжимая их и притягивая ее тело ближе к себе, чтобы углубить поцелуй. Они вышли из склепа спустя более получаса в помятой одежде и с взъерошенными волосами. И вернулись к «У Бабушки» за горячим какао и пряниками. С тех пор, когда приходит Рождество, это Реджина просит его стать под омелу и целует пока им не становится тяжело дышать и они улыбаются друг другу как идиоты.