Откровение

Джеймс не был сумасшедшим. Джеймс был пережитком прошлого. Джеймс — это мёртвая симфония ужаса, играющая на костях, ломая их, стирая в пыль. Джеймс любил кровь и людей. Любил людей как тело. Как тело, которое можно резать, ломать. Как тело, из которого можно вырвать наилучшее крики. Джеймс любил Элизабет и наблюдать за пьяным Джоном. Удивительно, что человек в таком состоянии способен излагать свои мысли в ясной форме. Хотя вкус выпитого абсента давно впитывался в его слова, коверкая их. Джеймса это не волнует. Джеймс почему-то заворожен. Заворожен… как собой? Смотреть на другого человека и видеть в нём себя — отвратительное чувство, на самом-то деле. Марч ощущает, как его слова, полные чёртовой ненависти, впитываются чуть ли не под кожу — его ненависть чёртов оригинал. И Джеймсу нравится любоваться этим. — Я бы хотел тушить об него сигареты и вытирать ботинки. А потом вырвать язык, чтобы он наконец перестал нести чушь, — Джон говорит с чувством наслаждения, будто изливает свою душу. Душу, которая какой год подряд надрывается в тайных желаниях. — Это прекрасно, — Джеймс сияет сумасшествием, что граничит на линии восхищения. — Так почему бы тебе не исполнить это? — он хочет смеяться, видя перед собой чёртов идеал. Воплощение его желаний, мыслей, планов, целей. Продолжение самого себя. Циничного ублюдка, которому жить надоело, или просто теперь не нужно. — Это же… неправильно. Неправильно, чёрт побери! Марчу хочется спросить, что он видел в этой грёбаной жизни правильного. Чего он видел такого, что он бы не хотел изменить, подмять под себя, сломать к чёртовой матери. Джеймс улыбается и смотрит почти понимающе. — Понятие чего-то правильного растяжимо. Неужели чьи-то ценности и морали успели как-то на тебя повлиять? Тебе не кажется, что это отвратительно? Джеймсу хочется собственноручно выбить из него мнимые ценности, морали, сломать в нём выдуманные каким-то идиотом законы, оставить в нём лишь идеал — отражение самого себя. Эта мысль доводит до безумия. Осознание того, что перед ним то, чего он пытался добиться в других, доводило до эйфории. — Убивать других… неправильно. — Брось, Джон, дружище. Ты же не будешь убивать просто так. Люди грешат. Почему бы тебе не быть просветителем? Эта мысль ему нравится. Марч видит это по блеску в глазах и где-то в зрачках — под темнотой. Джон пьяно улыбается и почему-то смеётся. Джеймсу это нравится. Нравится до такой степени, что он почему-то тоже смеётся. Он сам не знает зачем, но ему всё равно. Со временем Джеймс понимал, что его детектив идеален абсолютно во всём. Внешность, голос, характер. В некоторые моменты проскальзывала мысль, что он более циничен чем он сам, но быстро ускользала. Их встречи носили всё более межличностный характер. Будто специально для них. Они закрывались в комнате и под абсент открывали друг другу свои ветхие, покрытые пылью тайны. У Джона их было больше, у Джеймса извращённее. Временами Марчу казалось, что даже вечера с Графиней не могли быть так хороши, как откровения человека с самыми сильными желаниями у ног. Джеймсу хотелось раскрыть его. Дать то, чего он хочет. Дать в руки оружие, открыть дорогу туда, куда он так рвётся. Это желания отдавалось приятным осознанием своих возможностей. Он может сделать его свободным и привязанным к нему одновременно. Тонкий ситец реальности и невозможности рвался всё легче с каждым разговором, позже — с каждым словом. Джон метался от одного к другому. Марч был рад видеть его после самой первой «игры». Это было сродни тому чувству, что испытывает отец, видя, как его ребёнок делает первые шаги. Сталь реальности и сумасшествия сломалась у Джеймса. Сломался резко и явно. Сломался с громким шумом. Он ревновал чёртового детектива к чертовой наркоманке. Ревновал не как своё произведение, не как игрушку, не как ученика, ревновал, как человека, мужчину. Он был уверен — он любит Элизабет и лишь её. Уверен. Был. Ровно до этого момента. Он хочет сломать ей пальцы, чтобы она больше его не трогала. Он хочет вырвать ей глаза, чтобы она больше его не видела. Он хочет вырвать ей язык, чтобы она больше не лезла им к нему в рот. Потом сжечь руки, ноги, проткнуть живот, разобрать, а потом сшить обратно. Вовремя вспоминал, что она — призрак. Ровным счётом, как и он сам. Спокойно выдыхал… и снова злился.

Потому что Джон — это его откровение

. Графиня оказалась на второй полке. Как и почему он особо не заметил, замечать не хотел, а уж знать тем более. Он продолжал любоваться своим творением, с одобрением глядя, как банки с внутренностями грешников пополнялись. Пускай, не от его руки. Но от руки того, кто, пожалуй, смог бы его заменить и стать им. Мир хрустел под ногами кукурузными хлопьями, а реальность давно слилась с безумием, прыгая от одного, к другому. Джеймсу это чем-то даже и нравилось. Пять лет сменилось одним, потом покрывалось другим, вновь смешивалось. Потом отсеивалось и так по кругу. Джеймс бы сошёл с ума, не будь он призраком. Или если бы не был таким циником, каким являлся почти всю свою жизнь. Джон продолжал быть нужным как человек. Джеймс продолжал сходить с ума, прыгая с одной грани на другую. Целоваться на фоне внутренностей — не самая романтичная вещь, к которой прибегал Джеймс, а уж тем более Джон. Целоваться, когда Джон был весь в крови — прекрасно. Целоваться, когда твой напарник мужчина, да ещё и призрак — странно. Но ему нравится. Нравится до такой степени, что они целуются второй и третий раз. Марчу не страшно — Джон пока ничего не вспомнит. У Джона голубые глаза без жизни, окровавленные руки и почти бессмысленное существование. У Джеймса губы в крови, сумасшествие в зрачках, и он даёт Лоу смысл жизни каждый день. Ему почему-то всё равно, что будет завтра, вспомнит ли об этом Джон и как скоро он вообще осознает свою ситуацию. Ему в с ё р а в н о. Он знает — это повторится. И не раз. И не только тогда, когда Лоу будет на стадии помешательства. Это будет повторяться вновь и вновь. Потому что от Джеймса Марча никто не уходил, будучи его целью. И не важно, какой именно. Джон позволяет миру распадаться, когда они целуются, или чуть больше. Джон всегда делает вид, что ничего не помнит. Джеймс продолжает улыбаться и радуется тому факту, что Джон точно не сдаст его копам. Джеймс увлечён им как идеалом, или чем-то большим. Джон притворяется, Джеймс подыгрывает. Но им обоим это продолжает нравиться.

You're from a whole Ты из совсем Other another world Другого мира, A different dimension Другого измерения. You open my eyes Открой мои глаза, And I'm ready to go, lead me into the light И я готов идти, веди меня к свету