of beautiful nights and possibilities

х В его глазах сияют звезды, и Мэттью сильнее укутывается в одеяло; неспешный танец волн качает его, качает, качает, до тех пор, пока у него не начинает кружиться голова от красоты неба и воды, и вида пожилого мужчины, сидящего в той же лодке, думающего на незнакомом Мэттью языке — к его коже прилипает еще меньшее количество одежды, когда его обдает знакомым бризом. Вокруг них еще десять лодок. Двадцать, тридцать разных умов. Пять языков. Пятьсот жестов, подаренных улыбок и вежливых поцелуев. Мэттью один, и, несмотря на то, что он принимает во внимание тот факт, что мужчина перекручивает кольцо на своем пальце с мучительным, но прекрасным выражением на своем лице, он не может не дергаться от ощущения дискомфорта, когда он оглядывается и видит сцепленные пальцы рук и сомкнутые пары губ. Здесь, сколько, трое или четверо людей из их группы, оставшихся в одиночестве, и быть одним из них — это словно быть героем печальной поэмы, картиной, которая впечатляет, оставляет чувство пустоты в сердце и погружает в депрессию. Несмотря на то, что Мэттью привык к одиночеству и эта ночь не исключение. Исключением является лишь тот факт, что он тоже хочет крепко обнять кого-нибудь. — Народ, осталось полторы минуты! — кричит кто-то в начале группы, и воздух наполняется негромким уханьем. Мэттью не реагирует — он ведет себя так, как если бы выпил свой чай с самодовольной улыбкой на лице. Но в его руках не было чашки, как и улыбки на губах. Однако когда он закрывает глаза, чтобы слушать шепот влюбленных, похожий на воркование птиц, он ощущает покой. Умиротворение. Одинокое, но в то же время уютное. — Это будет чертовски хороший год, — слышит Мэттью от кого-то. Конечно же, будет. Как только он слышит начинающийся тридцатисекундный отчет, ухмылка ползет на его губы. — Тридцать, — считает он. Двадцать девять, двадцать восемь, двадцать семь. Двадцать шесть поцелуев, которые могли бы произойти. Двадцать шесть рук, которые могли бы быть соединены. Двадцать секунд. — Десять! — вскрикивает он. Это превратилось в хобби — наблюдать за людьми в самые интимные, но однако уместные моменты их жизни. Мэттью поворачивает голову. Разглядывает детали: от текстуры одеяла до темного цвета шляпы, трясущейся на яростно кивающей голове ее кричащего цифры владельца. «Шесть», думает он. И смотрит направо. Серые глаза встречаются с его собственными, и он шепчет «ох» — тысячи стихов, любовных писем и поцелуев, и чистых белых простыней проносятся всполохами перед его глазами. — Ох, — снова шепчет Мэттью. Светлые волосы с оттенком красоты, выточенные, умоляющие о поцелуях скулы. — Три, — говорит незнакомец. — Два, — кричит Мэттью в ответ. Единственный человек, которому Мэттью хочет пожелать счастливого Нового года, это мужчина, в чьих глазах можно прочесть целые поэмы, и позже он узнает, что его имя — Доминик, а его фамилия, как и глаза, навсегда исчезла. ix В момент, когда он заходит внутрь, в его руке покоится бокал мартини, и он мысленно благодарит официантку. Его серый костюм и того же тона галстук сияют в скверном свете ресторана — а это вообще ресторан? Он делает глубокий вдох. Натягивает приятную улыбку. Вспоминает о количестве денежных купюр, лежащих в его кармане. Следующий час представляет собой смесь разговоров о бизнесе и нелепых шуток, которые он не желает даже запоминать, фальшивых женских улыбок и туго набитых мужских кошельков. Таких же, конечно, как и у него. В конце ресторана видится выход в сад, и его тело влечет туда само по себе, он мысленно кричит и умоляет, несмотря на то, что единственной вещью, которая встретит его там, будет белый сигаретный дым — и это станет самым что ни на есть ужасным приветствием в мире, — но свежий воздух есть свежий воздух. Он ни слова не говорит об отце. О каких-то вещах лучше умолчать, сказал бы его вышеупомянутый родитель. Он слишком молод, чтобы вовлекаться в политические дела — пусть с ними разбирается Пол. Сегодня прекрасная ночь. На небе ни звездочки, но город живет, по его улицам шатаются пьяницы и люди, возомнившие себя бесстыдниками — он же уверен, что стыда у них и правда нет. Город, мерзкий и уродливый, прекрасен, как и эта ночь, этот момент, и он вдыхает катастрофу, которые некоторые называют миром. Он убирает руки в карманы. Он смотрит в небо, на здания, которые раньше были просто большими, а теперь их стало больше, и шепотом поздравляет себя с Новым годом. Вино, думает он. Единственная вещь, которая сделает это мгновение еще лучше, это вино и обвитая вокруг его талии рука, и грязные, преисполненные желанием и искушением слова, наполняющие воздух. Он не думает, что здесь есть вино. Кроме того, количество алкоголя, которое он позволил себе выпить, до смешного мало, даже по его собственным меркам. Он вздыхает. — Сегодня прекрасная ночь, — слышит он мягкое эхо рядом с собой. Он поворачивает голову, чтобы увидеть перед собой самый красивый костюм из всех, самые длинные ноги, самую яркую улыбку. Торчащие во все стороны и неподходящие к выбранному туалету волосы. Цвет глаз, подходящий к небу. Он улыбается — мужчине и собственным мыслям. — Да, определенно. Сказано несколько слов. Когда мужчина называет свою фамилию, Ховард, он тоже представляется — Беллами. Они не используют имена, в этом нет необходимости. Он представляет здесь персону отца, даже если Мэттью находит это абсурдным, а старик Ховард, должно быть, был красивым мужчиной, потому что его сын еще прекрасней, чем эта ночь. — Хорошего вам вечера, мистер Беллами, — говорит он, кивнув и легко улыбнувшись. Мэттью кивает в ответ. — Хорошего вам года, мистер Ховард, — шепчет Мэттью, когда толпа досчитала до одного. Мужчины в костюме уже нет рядом, чтобы это услышать. viii Мэттью Беллами встречает Доминика Ховарда на крыше. Уже 11:42 — у Мэттью в руках бутылка вина, еще две стоят рядом. Это стало некой традицией: пока Крис проводит ночь с Келли, Мэттью взбирается по школьным стенам вверх и находит свое укромное, хоть и холодное местечко на крыше. С его первого визита прошло три года, и Мэттью уверен, что это — последний, учитывая тот факт, что он заканчивает школу через шесть месяцев. Он с умом провел первую половину дня — смотрел старые фильмы и ел до тех пор, пока в него влезало. Но сейчас, пока он ждет того момента, когда маленькие огоньки фейерверков заполнят небо, Мэттью чувствует себя как никогда живым, однако в глазах своих любимых он мертвец. Он делает еще один глоток. Никто не видел его здесь. Он всегда был один, наслаждаясь отсутствием компании, проводя ночь с самим с собой и, возможно, тихими переливами музыки на фоне. Это прекрасная ночь, думает Мэттью, и она всегда прекрасна, когда он слышит в голове собственный голос. Он собирается сделать еще один небольшой, дразнящий глоток вина, когда слышит голос. — Какого черта ты тут делаешь? — спрашивает Мэттью парень его возраста. Из того, что ему удается различить, Мэттью замечает светлые волосы паренька, яркие глаза. Он стоит перед Мэттью, всем своим видом показывая, что это «его» место, и Мэттью поднимает брови. Даже несмотря на то, что у него нет ответа, Мэттью говорит: — Я могу и тебя о том же спросить, — его голос мягок, спокоен, и сам Мэттью сидит ровно, прислонившись спиной к стене. Плечи незнакомца напряжены, словно он собирается уйти, но создается такое чувство, что он вдруг передумывает — парень садится рядом с Мэттью. — Часто здесь бываешь? — спрашивает он. Ответом Мэттью становится едва различимое «нет», и он понимает ответ незнакомца, лишь посмотрев на его лицо. Должно быть, он проводит здесь большее количество ночей, замечает Мэттью, глядя на спокойное поведение парня и его расслабленную позу. Это странная встреча, думает он, но все же приятно чувствовать рядом чье-то плечо, прижимающееся к твоему, видеть губы, которые могут выпить вино, которое ты предложишь. Парень не отказывается. — Мэттью, — выпаливает он, прежде чем незнакомец успевает сформулировать вопрос. — Доминик, — отвечает парень. Доминик красив, когда на него падает лунный свет, и его глаза, прикованные к темному небу, сияют. Мэттью становится интересно, есть ли у него свои шрамы, и он почему-то уверен, что есть. Иначе он бы не проводил новогоднюю ночь в одиночестве на крыше школы. — Сегодня прекрасная ночь, — говорит Мэттью. — Однозначно, — отвечает Доминик. На горлышке чувствуется слегка другой вкус, замечает Мэттью, когда подносит бутылку к губам — он делает глоток и понимает, что это Доминик: свежая мята и, возможно, еле уловимый вкус сигарет? Мэттью смотрит вверх. Начать разговор не представляется возможным, потому что он им не нужен. Он проверяет время. — С Новым годом, — говорит он, как только улицы погружаются в тишину и небо снова расчищается. — С Новым годом. vii «Я становлюсь все медлительнее», думает он. Мэттью почесывает шею, скрытую серым шарфом, который он умудрился нацепить в спешке, беготне и криках, и в конечном итоге он оказывается в комнате, полной пьяных писателей, поэтов и читателей. Он поправляет очки на носу, делает глубокий вдох и потягивает бокал вина, который кто-то когда-то успел ему дать. Его плечи напряжены, а меж лопаток созревает боль, которую Мэттью может описать лишь словом «мучительная». Осталось двадцать минут до того момента, как его книга окажется доступной для чтения и насмешек. На его лице виднеются морщинки, появляющиеся от смеха. Ему нужно выйти к ожидающей его толпе через десять минут, досчитать с ними до одного. Встреча Нового года каждый раз действует на него по-разному, и Мэттью завершает ночь либо с глупой улыбкой на лице, либо с дорожками слез на щеках. Сегодня же Мэттью жаждет, чтобы его лицо украшала самая идиотская улыбка из всех возможных, чтобы от нее у него болели щеки и сияли глаза. Он не уверен в этой книге, нет; слова наполнены глубинным и самым личным смыслом, который можно только представить, однако Мэттью хочет, чтобы ее опубликовали как можно скорее. Эта тяжкая ноша, аккуратно положенный на его плечи груз — постоянно напоминание о том, что он почти пустил свою жизнь под откос. Мэттью вздыхает, проводя рукой по волосам. Он входит в зал с высоко поднятой головой и расправленными плечами, излучая грацию, в то время как толпа приветствует его криками и аплодисментами. Мэттью хочет, чтобы ему было, кому посвятить свою книгу, ведь он делает так каждый год, прежде чем обнаруживает себя среди незнакомых лиц и пустых комплиментов. Он сможет пережить эту ночь, затем пойти домой, лечь спать. Этот алгоритм повторяется уже в течении пяти лет. В этот раз толпа так пьяна, что люди не в состоянии даже сформулировать вопрос о его книгах, которые, вместе с его редактором и командой, ожидают в соседней комнате, и у Мэттью есть приблизительно десять минут, чтобы побыть в окружении тел, которые не вспомнят его на следующее утро. Все в порядке, ведь они заплатили за свою копию книги на входе. Когда Мэттью проходит всю комнату, его взгляд цепляется за балкон, и он решает забежать наверх, чтобы посмотреть на фейерверки, которые украсят собой небо через две минуты, и когда Мэттью выходит на свежий воздух, он понимает, что он не один. Первой мыслью, что приходит к нему в голову, когда он замечает стоящего рядом молодого человека, становится отсутствие у него верхней одежды: в то время, как на самом Мэттью надеты легкое пальто и шарф, защищающие его кожу от соприкосновения с холодом, парень облачен в обтягивающие джинсы — настолько обтягивающие, что Мэттью кажется, будто они нарисованы на его коже — и простую белую футболку. У него светлые волосы, сияющие в свете фонарей, и глаза, цвет которых Мэттью не может определить, но точно уверен в том, что они достойны воспевания в стихах. Он не двигается. Не говорит. Он просто смотрит на него, и Мэттью смотрит в ответ, не показывая никаких особых намерений, хотя он отчаянно хочет его поцеловать. Отчаяние, думает Мэттью, отличная тема для книги. — Сегодня прекрасная ночь, — говорит он. Толпа внутри досчитывает до одного — дверь закрыта, поэтому звук получается приглушенным. Мэттью почти целует его. — С Новым годом, — говорит он. Молодой человек улыбается, растворяясь в беспорядочных поцелуях и прижатых к друг другу телах. vi На улице дождь. Он определенно не удивлен, хоть и ожидал снега в это время года, да и разочарование — эмоция, с которой он сталкивался и ранее. У него болят ноги от долгого сидения в одной позе, и Мэттью не может не стонать от абсурдно длинной пробки, в которой он стоит последние два часа. Ему нужно попасть в одно место в течение часа, и если ему не удастся, он знает, что ему конец. Сегодня прекрасная ночь. Мэттью вздыхает. Если бы его можно было описать одним словом, то этим словом станет «вымотавшийся», и Мэттью понимает, что даже если он и успеет на вечеринку, он явится туда промокшим до нитки, и его брат будет орать на него за то, что он ни с кем не разговаривает, что он никого не целует, что он опять уходит в одиночестве. Да, он одинок, но он счастлив, все хорошо. Он лучше встретит свой Новый год в машине, чем вот так. По радио играет какая-то дурацкая песня, которую Мэттью слышал уже раз сто, однако он не может заставить себя выключить ее. Эта песня — единственная его компания на сегодня, и он это ценит, но она не может его не раздражать. Чем-то похоже на брак, замечает Мэттью, поворачивая направо. На дороге никого. Конечно, он жмет на газ. Конечно, он не смотрит по сторонам. И, блять, конечно же он врезается в машину, цвет которой слишком тусклый для его глаз. Конечно же. Мэттью просыпается от бибикающего звука. Он узнает, что с ним все в порядке, что он может покинуть больницу утром, что водитель той, другой машины тоже в порядке, ему даже лучше, чем самому Мэттью, и что сейчас 11:49 вечера. Он вздыхает. Он спрашивает, сообщили ли они кому-нибудь — ему отвечают, что его телефон разбился. Отлично. Просто охуенно. — Я не буду подавать на вас в суд, — обращается к нему голос откуда-то справа. — Спасибо большое. Голос Мэттью сочится сарказмом, но он говорит это искренне. Он вздыхает, чувствуя легкую боль в груди, и закрывает глаза. Было двадцать шесть возможных вариантов этой ночи, и он абсолютно случайно выбрал именно этот, о чем уже успел пожалеть. Бог знает, как он будет чувствовать себя утром. — Меня зовут Мэттью, — говорит он. Он не знает, почему, но он чувствует эту потребность в разговоре, потребность представиться. У Мэттью складывается такое впечатление, будто он должен назвать этому мужчине свое имя. Имя, с которого можно будет взыскать некую сумму, если машина окажется слишком повреждена. Мэттью не уверен, ответят ли ему, не уверен в том, что он заслуживает ответа. Скорее всего, нет. Он вздыхает. — Доминик, — отвечает ему сухой голос. Затем Доминик усмехается, вздыхает, и Мэттью уверен, что он смотрит на него, но ему больно поворачивать голову, поэтому он не парится. — С Новым годом, Мэттью, — говорит Доминик, указывая на часы, висящие на белой стене. Мэттью смеется, и Доминик смеется вместе с ним. — И тебя с Новым годом. v — Всем налить за мой счет! — кричит рыжеволосый парень, на что весь бар громко улюлюкает, поднимая в его честь пустые бокалы. Мэттью продолжает теребить трубочку, качает головой и усмехается себе под нос. Обычно в Новый год он остается дома, но сегодняшняя ночь — особенная, сегодня его волосы темные, как крыло ворона, на нем черная рубашка, черные узкие джинсы и белые кеды. Сегодня он чувствует себя уверенно, расслабленно, он чувствует жжение алкоголя, неспешно текущего в его венах. Сегодня хорошая ночь. Мэттью сидит на одном месте уже около двух с половиной часов, и хоть у него немного болит спина, он не перестает улыбаться. Сегодня у него нет компании, да, но Мэттью интересно слышать смех людей, их пустую болтовню и прочие вещи, которые его в них удивляют. Играющая фоном музыка не входит в его плейлист, но ее приятно слышать за громкими голосами мужчин и женщин, наслаждающихся вечером. Мэттью делает глоток мартини, уперев глаза в пол, после проводя языком по зубам. Остается десять минут до того момента, когда он начнет выкрикивать цифры в обратном порядке, а затем, как и остальные одиночки, сидящие здесь, покинет бар. — Еще? — спрашивает его сероглазый бармен с большими ушами. Мэттью еле заметно кивает, и молодой человек улыбается ему в ответ, делая новую порцию напитка. Мэттью думает о всех тех вещах, которые он хочет делать с этим парнем, и по его спине пробегает дрожь. Он ухмыляется. — Хороша ночка? — спрашивает бармен, и Мэттью поднимает глаза. Он не очень любит встречаться с людьми взглядом, но глаза, которые смотрят на него, яркие, они полны радости и веселья, которые окружают парня и согревают его сердце. У него красивые руки, думает Мэттью. Быстрые и сильные. У него стальная хватка. — Да, — признает он. — Возможно, немного одинока, но определенно хороша, — начинает играть другая песня, и бармен кивает головой в такт — движение очаровывает Мэттью. — Прости, — перекрикивает он людей и музыку, — я сейчас вернусь. Жизнь человека, работающего в окружении высоких стульев и дешевого алкоголя всегда быстра, полна дел, всегда на бегу. Мэттью понимающе кивает. Его ноги великолепны. Концентрироваться на том, чтобы у него не встал посреди толпы чрезвычайно трудно, но Мэттью это удается. Не то чтобы он не делал подобного раньше (конечно делал, он же ходил в старшую школу), но то, как двигается, улыбается и смеется этот парень — чистейшая мука, даже для Мэттью. Когда он возвращается, Мэттью восторженно охает, отчего ему становится стыдно. — Как тебя зовут? — спрашивает Мэттью среди шума. Когда он чувствует — шепот на ухо — «Доминик», то улыбается. — Приятно познакомиться, Доминик. Ты великолепен. Доминик улыбается ему, той искренней улыбкой, что идет из глубины души, и Мэттью кивает. Толпа досчитывает до одного, и он шепчет: — С Новым годом. И получает «тебя тоже» в ответ, прямо перед тем, как уйти. (В его кармане покоится бумажка с телефонным номером) iv — Боже, — выдыхает Мэттью, — я очень сильно опоздаю. В левой руке у него бутылка вина, в правой — книга, а дорога от его машины до подъезда еще никогда не была такой длинной. Мэттью никогда в своей жизни так сильно не опаздывал на новогоднюю вечеринку своего брата, и если он не придет через две минуты и двадцать девять секунд, ему однозначно пиздец. Три минуты до начала нового года. Он проспал. Мэттью влетает в дом и изо всех сил давит на кнопку вызова старого лифта, в уме считая секунды до того момента, как загорается маленькая лампочка. Он вбегает внутрь, и когда дверь почти закрывается, в лифт пропихивается стройный блондин. Он кивает Мэттью, крепче прижимая к себе шампанское. Две минуты, думает Мэттью. — Вам на какой? — спрашивает он, нажимая на кнопку, которая волшебным образом доставит его на девятый этаж. Мужчина выпаливает «седьмой», и палец Мэттью спускается ниже, после того как он тихо ругает своего брата за то, что тот живет так высоко. Он стучит ногой о твердый пол, постоянно проверяя часы, отсчитывая секунду за секундой. Четвертый этаж — минута и сорок секунд. Пятый этаж — полторы. Седьмой этаж— — Да какого хрена! — вскрикивает Мэттью, когда его глаза встречаются с такой знакомой темнотой. Лифт, который предотвратил его подъем на девятый этаж пешком, оказывается ненадежным, и сегодняшняя ночь не исключение. Лифт, видимо, думает иначе, пока тьма продолжает поглощать Мэттью, отчаянно долбящего по всем кнопкам подряд. Незнакомец тоже не слишком рад сложившейся ситуации. — Господи, блять, боже мой, — вздыхает он. Остается минута, когда Мэттью перестает нажимать на кнопки и опирается спиной на зеркало. — Тоже опаздываете? — спрашивает он голосом, в котором слышится смесь злобы и неудовлетворения. — Моя сестра меня прикончит, — говорит мужчина. — Надеюсь, она причинит вам меньше вреда, чем причинит мне мой брат, — отвечает Мэттью. — Я бы назвал сегодняшнюю ночь прекрасной, если бы на потолке были приклеены светящиеся звезды. На сегодня это наш свежий воздух. Блондин смеется, выдыхая через нос. — Доминик, — представляется он. — Мэттью, — отвечает Мэттью. Жители седьмого этажа кричат достаточно громко для того, чтобы они поняли, что встретили новый год с абсолютно незнакомым человеком, и когда лифт вновь едет вверх, Мэттью стонет, но хихикая выдает «и вас с Новым годом», когда Доминик поздравляет его с праздником. Он больше никогда его не видел. iii — Мэтт — это Дом, Дом — это Мэтт, — провозглашает Крис, и Мэттью пожимает протянутую руку. Он определенно пьян, именно поэтому он улыбается так, как не стал бы, если бы в его крови сейчас не было алкоголя. Сегодня прекрасная ночь. Крис исчезает после внезапного знакомства, и Мэттью смеется — еще бы он не исчез. Келли ждет в соседней комнате, и она является приоритетом номер один для его лучшего друга, чего Мэттью, конечно, не понимает, но очень хочет понять. Доминик тоже улыбается ему, глупой и чересчур белозубой улыбкой, которая однако заставляет Мэттью улыбнуться в ответ. Мэттью смотрит сквозь окно на небо и потягивает свой напиток. — Сегодня прекрасная ночь, — едва слышно замечает он. Мэттью не буянит, когда напивается; он ненавидит тех, кто начинает орать всякую чушь, когда выпьет: они становятся несносными и их вообще нужно ограждать от выпивки, особенно рядом с ним. А ночь все равно прекрасна. Звездам удается сиять даже несмотря на то, что огни города пытаются перекрыть их свет, это акт твердой воли и свободы, и он нереально пьян. — Ага, — отвечает Доминик. Они не разговаривают друг с другом. Тишина, воцаряющаяся между ними, не является неловкой, и вскоре они сидят совсем близко на диване, который не запачкан чей-то рвотой; Мэттью укладывает голову к Доминику на плечо. Мэттью пьет вино, Доминик же потягивает пиво. Он закрывает глаза на пару минут, устраиваясь поудобнее, и болтовня такого большого количества людей вскоре растекается по дому — звук похож на плеск океанской войны о толстую дверь. В какой-то момент Мэттью кажется, что Доминик обнял его за плечи, и, возможно, они заснули. Даже несмотря на то, что диван не слишком удобный, им удается задремать; голова Мэттью лежит на плече незнакомца, и это легко могло превратиться в поцелуй, ноги Мэттью лежат под его задницей, его руки на его коленях. Он просыпается от людских криков. На стене висят часы, показывающие 11:56, так что когда Мэттью легко тычет Доминика в живот, у него есть оправдание. Он не хочет встретить новый год сонным (в последний раз так было, когда Мэттью было восемь). Доминик выглядит трезвее после их мини-сна, длящегося часа полтора, и он осознает, в какой позе они сидят. Даже если его сердце и начинает биться быстрее, Мэттью делает вид, что не замечает. Хоть его улыбка и становится самодовольной. Они сидят так довольно долгое время, наблюдая за остальным миром сквозь заляпанное оконное стекло, и они тоже касаются его пальцами. Доминик выдает шутку про детективные фильмы, и Мэттью смеется, хоть и не понимая ее. Он хочет спать, но он просто не может поступить так с Домиником. Даже если они не поцелуются, Доминик заслуживает компании для встречи нового года, и Мэттью не знает, почему он знает это. Просто знает, и все. Когда начинается обратный отсчет, Доминик держит его за руку. Его глаза закрываются, и сквозь неразборчивый шум и визг, Мэттью чувствует ладонь, гладящую его по волосам; нежно, успокаивающе. Он чуть слышно всхлипывает — сон возвращается к нему так легко, насколько это вообще было возможно. — С Новым годом, Мэттью, — шепчет Доминик, целуя его в лоб. ii «Да кто вообще в здравом уме встречает новый год в библиотеке?» — спрашивает себя Мэттью, входя в гигантское здание. Ответом служит отражение в зеркале, но Мэттью отказывается его принимать. Не то чтобы он обязан быть одиноким, или он и есть одинокий, просто он лучше почитает, чем будет пить, проснется с легким чувством дискомфорта, нежели с адской болью в голове. Мэттью нравится читать. Он любит оставлять все свои проблемы и находить комфорт в отсутствии новизны книг. По крайней мере, говорит он себе, его душа не так стара, как некоторые издания в библиотеке. Сегодняшний библиотекарь имеет знакомое Мэттью лицо; он видел парнишку пару раз, поздним вечером и ранним утром. Мэттью кивает ему, и когда он теряется среди полок с тысячами и тысячами страниц, он чувствует внутреннюю гармонию. Это не первая его ночь в библиотеке — однажды он даже уснул здесь, прямо в последнем ряду, и его разбудил знакомый библиотекарь, который сказал, что он уже опаздывает. Мэттью, конечно, запаниковал, понимая, что ему сегодня не нужно никого учить, только забегая в аудиторию, полную незнакомых ему людей. Он молод, да, однако его студенты в очень странном и необъяснимом смысле уважают его, и Мэттью любит учить, особенно тех, кто хочет учиться, а не тех, кто укоряет его за выбор профессии, и некоторые студенты старше него, однако Мэттью предпочитает не говорить об этом. Он не может выбрать книгу. Обычно выбрать книгу для Мэттью легче, чем сделать вдох; книги словно взывают к нему, кричат, чтобы он выбрал ту или иную, прочитал, стер пыль и бережно листал страницы. Но сегодня ночью, прохаживаясь по лабиринту, которые кто-то называет библиотекой, у Мэттью нет выбора, нет друга, нет компании. Он чувствует себя до ужаса одиноким. Это что, новые книги? Он впервые поворачивает направо, а не налево, и достигает середины лабиринта. Здесь свет, столы, еле уловимый запах кофе и старых книг, и окна, которые выше него. Мэттью берет одну из книг, чувствует текстуру, разглядывает обложку, и его взгляд цепляется за тот факт, что он здесь не один. Молодой человек, на год или два старше него, сидит на полу, повернувшись к Мэттью спиной; он окружен книгами, и этот вид столь прекрасен, что Мэттью приходится остановиться и ахнуть от изумления. Небо — картина на этих старых коричневых стенах. Сегодня прекрасная ночь. Мэттью пытается шагать осторожно, однако парень все равно слышит его. Голова поворачивается в его сторону, и Мэттью видит его глаза, его губы, его скулы, и замирает. Иногда он просто ценит красоту человечества, и он может назвать молодого человека, сидящего перед ним, красивым, потому что он красив, красив, красив, и Мэттью вновь выдыхает. — Простите, если я побеспокоил вас… — его мысли прерваны спокойным голосм. — Ничего, я все равно не занимаюсь ничем полезным. Новогодний день не слишком годится для учебы, — Мэттью улыбается своим словам, и после этого ему становится немного неловко, но когда незнакомец просит его присесть рядом, он может лишь подчиниться. — Я Доминик, — говорит он. — Мэттью, — отвечает Мэттью. — Что ж, Мэттью, — он награжден улыбкой, после того как Доминик смотрит на часы, — с Новым годом. i — Не прикасайся ко мне, придурок! — кричит она. Мэттью делает шаг назад. — Я-я из-звините, мадам, я вас не заметил, — он чувствует, что вот-вот сорвется, его ногти впиваются в кожу ладоней. Женщина продолжает кричать на него, и он вынужден покинуть клуб, в котором, как думал Мэттью, он проведет ночь, и только прислонившись к кирпичной стене у выхода, он делает глубокий вдох и успокаивается. Мэттью ненавидит, когда люди кричат ему в лицо, однако он не может игнорировать тот факт, что его сердце начинает биться слишком быстро, или текущие по его лицу слезы, которых он не чувствует. Мэттью плачет, и это не круто, и ему нужна вода. — Эй? — зовет его чей-то голос. Мэттью думал, что на улице достаточно темно, чтобы его не заметили, и хотя мягкий, успокаивающий голос до сих пор говорит с ним, Мэттью не может перестать всхлипывать, не может перестать плакать, не может избавиться от своей неспособности дышать. Ему нужно сбежать в теплое, безопасное, изолированное место, причем сбежать немедленно. Он жаждет комфорта, да, но укрытие и вода в приоритете, поэтому когда Мэттью ощущает прикосновение руки к своему плечу, он отступает вправо, не переставая плакать. Вода. Куда делась вся вода? — Эй, сэр? — мужчина подходит ближе, и Мэттью падает на землю, скользя спиной по грязной стене, его сотрясает мелкая дрожь. Вода. Вода. Ему нужна вода. Зачем она вообще накричала на него, могла бы просто попросить заплатить за чистку ее платья, Мэттью бы с радостью это сделал. Но вот, он стоит здесь, на его щеках слезы, его руки дрожат и он не может встать. Незнакомец присаживается на колени рядом с ним, кладя руку на плечо Мэттью. Все в порядке, думает он, все хорошо, он не станет на меня кричать. — Хотите пить? — спрашивает он, и Мэттью яростно кивает головой. Как только он прикасается губами к горлышку бутылки, он ощущает спокойствие, он начинает расслабляться и дышать. Ладонь гладит его по плечу, а голос шепчет на ухо, что он в порядке, он в безопасности, спрашивает, хочет ли Мэттью поехать домой или в любое другое место. Мэттью требуется пару секунд, прежде чем начать говорить, и когда ему удается произнести слова, они выливаются в просьбу — Мэттью просит еще воды. Незнакомец кивая, выуживая еще одну бутылку из рюкзака яркого цвета, который Мэттью не может различить, и как только он выпивает воду, то чувствует себя лучше. Защищеннее. Молодой человек садится рядом. — Вы в порядке? — слышит Мэттью вопрос. Он сидит с закрытыми глазами, но он знает, что глаза, которые сейчас разглядывают его — серые, как ночное небо, как его будущее. Мэттью кивает. Кивает. Кивает. — Я в порядке, — говорит Мэттью, и незнакомец кивает в ответ. Пару секунд они просто сидят на земле: руки Мэттью дрожат, руки молодого человека покоятся на его коленях. Мэттью поднимает глаза, полные слез, к небу, и шепчет: — Сегодня прекрасная ночь. — Невероятно, — отвечает сидящий рядом незнакомец. Проходит несколько минут, и Мэттью не думает о том, чтобы спросить у молодого человека его имя. Он слишком занят тем, что делает глубокие вдохи, контролирует свой разум, расслабляется. Когда Мэттью возвращается в реальность, он смотрит на его шею, на его лицо. Он красив при лунном свете. — Мэттью, — говорит он. — Доминик, — отвечают ему. Доминик не перестает смотреть на небо, и Мэттью присоединяется к нему, и смотрит на него до тех пор, пока оно не становится красным, зеленым, желтым, голубым; оно окрашивается во все цвета, кроме серого, и единственным моментом, когда Доминик смотрит на него, становится тот, когда толпа начинает кричать. — С Новым годом, — говорит он. Мэттью улыбается. с новым годом Мэттью смотрит на него. Серые глаза встречаются с его собственными, и он не может замедлить ход своих мыслей: тысячи, сотни, десятки вариантов встречи с ним в разных местах под сверкающими новогодними звездами, вариантов прекрасных ночей и алкоголя, обратного отсчета и поцелуев, которые, к несчастью, не случаются, всполохами полыхают у Мэттью перед глазами. Его имя одинаково во всех вариантах, однако Мэттью не знает, какое именно, и все равно влюбляется в него, влюбляется в улыбку, в несостоявшийся поцелуй, в одиночество и в распитый напиток; он влюбляется в серые глаза, светлые волосы, белые зубы и в правильной формы руки. Он шепчет его имя под снегом, под дождем, под кровью, капающей с его собственных ладоней. Он шепчет его имя, словно это симфония; затерянная, сокровенная тайна, смесь неуместных стихов, сигарет и, возможно, бутылки водки. Он влюбляется, влюбляется, и никогда не забывает замечать, как прекрасна эта ночь, и что под ночью он подразумевает его глаза. Он влюбляется, снова и снова, и никогда не забывает пожелать ему счастливого нового года. Года начинаний и сплетенных меж собой пальцев, острых карандашей и незаправленных кроватей. Года поцелуев, всхлипов и стонов; года неспособности сидеть на пятой точке в течение трех недель, года свадебных колец и торта, года прекрасных ночей, прекрасных улыбок и прекрасных имен. Он моргает. Когда Мэттью открывает глаза после нескольких коротких секунд, он изменился: из глубины его глаз видны уверенность, сарказм, интеллект и остроумие, и Мэттью вновь влюбляется в него; его глаза удивительны настолько, что мысли Мэттью замолкают, и впервые в его жизни это реальность, а не возможные варианты. Это страшно, но в то же время прекрасно: именно так можно описать его возможные отношения с этим мужчиной, чье тело вылепливали скульпторы. Мэттью не может удержаться и не подумать о том, что сегодня идеальная ночь, которая содержит в себе красоту всех его мечтаний и еще так много; что-то, что можно описать одним словом — совершенство. Мэттью вздрагивает, делая глоток вина из своего бокала. Даже он чувствует потребность в умиротворяющем алкоголе. Он расправляет плечи. Напоминает себе о всех возможных вкусах, которые он сможет почувствовать на его губах. Шаг за шагом, и Мэттью следует за ним на воздух, где яркая голубая вода бассейна сияет в темноте ночи. — А ты не особо прячешься, да? — спрашивает он, и его спокойный голос уже занимает отдельное место в голове Мэттью. Он хочет рассмеяться, покачать головой, расстегнуть пуговицы его рубашки и поцеловать его так, чтобы им обоим было нечем дышать. Вместо этого, он улыбается. — Когда дело касается оценивания человеческой красоты, особенно столь простой и очевидной, мне кажется, что скрытые комплименты не представляются полезными. Ты смотрелся в хорошее зеркало? Думаю, твои глаза расскажут тебе обо всем. Мэттью сует руки в карманы. На улице холодно, но от вида лица, находящегося в паре метров от него, у Мэттью становится тепло в низу живота. Дрожь в уже упомянутых руках намного легче скрывать, спрятав их в карманах. Тысяча скрипок звучат в его голове, и Мэттью думает о всей абсурдности ситуации: он влюбился, он так сильно влюбился в этого незнакомца, который, однако, кажется ему более знакомым, чем он сам себе. Он хотел бы, чтобы в зеркальном отражении были серые глаза, а не голубые, волосы светлого, а не темно-каштанового оттенка. Но когда он подходит ближе, соблазняя, излучая грацию, красоту, Мэттью думает, что лучше бы ему иметь его, а не быть им. — Как человек, столь умело играющий словами, мистер, вы не особо справляетесь с языком тела, не так ли? На него не подействовали выбранные Мэттью фразы, но если бы его губы произнесли эти слова в адрес Мэттью, последний бы начал дрожать и рыдать от восторга, однако воля, самоуверенность и искры в душе этого незнакомца не позволили бы ему развалиться на части, и это прекрасно. Мэттью не может сдержаться и подходит ближе. Он хочет поцеловать его, но это бы уничтожило изящество момента, его красоту, его совершенство. Он хочет спросить его имя. Он хочет шептать его, выкрикивать его, стенать и повторять, повторять, повторять в своей голове, пока оно не превратится в песню, в колыбельную, в поэму, в любовное письмо; пока оно не станет всем, о чем он сможет думать. Мэттью хочет целовать его пальцы, один за другим и все сразу; он хочет положить ладони на его лицо и покрывать поцелуями его веки, нос, губы, уши, которые кто-то может посчитать изъяном, но для Мэттью они идеальны. Он хочет обладать им, он хочет принадлежать ему. Он хочет писать о нем, говорить о нем, он хочет, чтобы этот мужчина стал центром всех его разговоров, он хочет находиться в его постели, в его жизни, в его объятиях. Он хочет его, поэтому спрашивает: — Как тебя зовут? Он дразняще приоткрывает рот, приподнимая подбородок Мэттью пальцами и касаясь губами его левой щеки. Время словно замирает, вместе с сердцем Мэттью, которое обеспечивает его жизнь, и когда он слышит сказанное шепотом одно единственное слово, слово, которое оказывает влияние на все его мысли и заставляет Мэттью желать целовать его до тех пор, пока это будет возможно, он закрывает глаза. — Доминик, — отвечает Доминик. Мэттью мысленно проговаривает это имя, повторяя снова и снова, пока не начинает говорить вслух: — Доминик, — говорит он, — Доминик, Доминик, Доминик, Доминик. Когда Доминик смотрит на него, то Мэттью видит в нем десять остальных: того, кто в одиночестве сидит в лодке, того, на ком висит бремя отца, того, кто кричит в ночное небо и ждет ответа, того, кто пишет про океаны и небеса, того, кто называет свою новую машину в честь незнакомца, того, кто смеется над жертвами алкоголя и глупости, того, кто потерял всякую надежду и вновь нашел ее в лифте, того, кто смотрит на людей с отчаянием и завистью во взгляде, того, кто работает для всех, кроме себя, и того, кому надоел этот мир. Они все Доминик, и в то же время нет. Они все — определение совершенства, переплетающего с возможностями, и вот, реальность стоит прямо перед Мэттью, и хотя он исчезает из его жизни, он готов столкнуться с ней, если сможет назвать эту реальность Домиником. Кто-то начинает обратный отсчет. — Мэттью, — говорит он, когда доходят до цифры «четыре». — Меня зовут Мэттью. Еще одной общей частью, связывающей все его мечты воедино, становится несостоявшийся поцелуй. Их губы никогда не встречаются, потому что они не достаточно реальны, их плоть недостаточно ощутима, их глаза расплывчаты, а черты лица размыты. Да, поцелуй, которым одаривает его Доминик, стоит тысячи возможных, тысячи улыбок и тысячи новогодних ночей. Он целует его всем телом, языком перехватывая контроль, устраивая руки на таком родном месте на его спине. Мэттью не помнит, чтобы чувствовал подобную близость еще с кем-то, и это прекрасно. Это прекрасно — С Новым годом, — говорит Доминик. Сегодня прекрасная ночь.