Вселенная

«Уже завтра» — думает она. Радио в служебке поет о меланхолии, белозубый красивый мальчик с глазами цвета тамариндовой косточки тихонько смеется в трубку и так лихо выворачивает на очередном повороте, что она съезжает с середины сидений в правый бок, ударяясь плечом. Ей нравится сидеть в середине, часто отчетливо видны глаза водителя. Однажды они с Костей возвращались со съемок на одной машине, он почему-то был за рулем, довозил ее и простуженного в ноль Коробейникова до отеля. Юрка ужасно смешно гнусавил всю дорогу, она хихикала и была счастлива каким-то совершенно необъяснимым счастьем, которое накрывало волной с гребешками и закручивалось где-то у сердца. Если бы ее кто-то тогда спросил: «А ты чего это, Поль?» — пожала бы плечами. Просто хорошо. Покой… Так она блаженно прикрывала глаза от льющегося фонарного света, слушала Юру, рассматривала узор на рукаве драгоценного партнера, а потом поймала в зеркале заднего вида Его глаза. Она потом долго пыталась анализировать, что же такое особенное там отразилось, ведь они чуть не каждый день проводили вместе — дурачились, страдали, учили, учились. Нет, она всегда по крупицам ловила его опыт, которым он так щедро с ней делился, но чувствовала себя при этом вполне обыденно. А в тот момент у нее отчетливо екнуло в груди. Потом уже поняла. Вселенная. В глазах Кости была Вселенная, которая заглядывала в самые потаенные уголки души, заставляла чувствовать незримое, непривычное, еле ощущаемое. Обычно она была скрыта для посторонних налетом повседневной артистической суеты, какими-то сценарными образами, а тут вдруг увиделась — совершенно обнаженная. «Завтра» — снова думается ей. Завтра они снимают финал. Водитель снова смеется. *** — К чертям всё! Поля, ты его теряешь! Навсегда теряешь, мать твою! Его хладный труп Бергич найдет через несколько часов! Можно сосредоточиться и прожить? Вытри свои наигранные сопли, перерыв пять минут! Она хлопает дверью, глотая злые слезы, и слышит спокойное: «Чего ты кричишь? Если она не до конца выдает, значит я первый в этом виноват. Я!» Обрывки голосов летят через облезлую тоскливую дверь. «Дом печали» — вспоминается ей. «Я в этом виноват! Сейчас попробуем еще раз, Анатолич, тише… Она должна меня почувствовать.» Она присаживается на ступеньки крыльца психбольницы и считает про себя до тридцати. «Почувствовать…» С очередным порывом колючего ветра она ощущает, что Паулина Андреева в ней умирает. Смеющиеся глаза матери, промозглый Питер, МХАТ, истерики фанатов на премьере «Оттепели» — всё исчезает в черной засасывающей воронке. В ушах начинает звенеть, во рту — отчетливый привкус железа. Кровь. Она проходит на съемочную площадку, придерживаясь за стены в коридорах. Быков смотрит на ее согбенную, постаревшую за эти пять минут фигуру странно: удивление, восторг, испуг. Ждет, когда вода в ванной перестает рябить от шевеления неестественно распластанного тела. Кивает им, дает мотор. Господи, как же ей страшно. У сумасшедшего в ванной стеклянные, мертвые глаза. «Почувствовать…» …Она приходит в себя от того, что затылку очень больно. Юрка смеется, бьет ее по щекам, тянет наверх с ледяного кафеля и кричит будто сквозь какой-то стеклянный купол: «Было, Полька, было!» Она поворачивает голову левее, охнув, туда, где чувствуется прикосновение жестких знакомых пальцев. Вселенная в его зрачках улыбается грустной, всезнающей улыбкой.