Здесь и сейчас

В волейбольном клубе царит непривычная тишина – все валятся с ног от усталости и немного от жара знойного лета, которым пропитался весь спортзал и теперь был больше похож на духовой шкаф. Абстрактные «все» вяло передвигают ноги по направлению к раздевалке, пытаясь увеличить скорость, ведь чем раньше они доползут до выхода, тем быстрее вдохнут свежую прохладу вечера и ускачут в горизонт – туда, где за холмами ютятся их домики. Солнца уже не видно – лишь алое марево пестрит огнем на закатном небе – ночь вступает в свои права, и, вроде, воронята потихоньку остывают за полу-распахнутыми дверями раздевалки, потому что на выходе из нее Ноя уже о чем-то оживленно болтает с Танакой (Кагеяма внимательно слушает; причем выглядит чрезвычайно увлеченным их разговором), капитан Энношита энергично поторапливает последних, дабы те не потерялись за очередными увеселительными беседами, а зеленые первогодки шагают впереди всех – молча, но бодро. На развилке, когда первогодки, дуэт третьегодок и Кагеяма уже успели удалиться, Ямагучи смущенно улыбается, краснеет так, что веснушки прячутся, оттененные сочным румянцем, и заявляет Тсукишиме, что пойдет провожать малышку Ячи – ведь почти темно, а на улицах сейчас не особо безопасно одной. Довольный донельзя, но довольство скрывается за легким чувством вины перед лучшим другом – они ведь всегда ходили домой вместе, - но Тсукишима, желая прервать поток оправданий, оправдывается сам: - Мне все равно нужно было кое-куда сходить. И Ямагучи благодарен, даже не спрашивает, куда и зачем, он просто разворачивается на пятках и убегает в даль – туда, где маленький менеджер машет рукой и тоже, поди, смущается. Остаются только Кей и Хината. Они живут в противоположных концах улицы, они должны разойтись здесь – каждый к себе. Вместо этого они идут вглубь совершенно другой улицы – медленно, будто просто гуляют. Идут близко совсем друг к другу, молчат, но не беспокоятся о тишине, потому что ее прекрасно дополняют окрашенное в свет первых звезд спокойствие и тихие напевы сверчков, разрезающие вечер. Ночь мало-помалу вступает в свои права и город окутывается летним умиротворением – тем самым, что наступает от теплого, как парное молоко, воздуха и посиделок в кругу самых близких. За одной улицей открывается другая – здесь растет много деревьев, и свет уличных фонарей освещает их, делая зеленые листья изумрудными, а бурую кору – черной, как смоль. Хината любуется красой ночи, он действительно любит гулять вот так – без причины, без цели. С Тсукишимой. Потому что тот тоже молчит и – рыжее солнце уверено – тоже наслаждается прогулкой; потому что они идут очень близко друг к другу и иногда соприкасаются пальцами; потому что когда они скрыты от глаз вездесущих и отнюдь не абстрактных всех, они могут насладиться не только летним вечером, но и редкой близостью друг с другом. И Шоё, черт возьми, уверен, что не только у него сердце как сумасшедшее заходится и что не лишь его пальцы подрагивают, словно по их жилкам пустили ток. Интуиция его никогда не обманывает. Они подходят к одинокой скамье меж двух деревьев и становятся около нее – не садятся. За шелестом деревьев, за пустотой безлюдной улицы Кей сгребает Шоё в охапку и утыкается носом в крошечное плечо – сопит, жадно вдыхает солнечные запахи рыжего мальчишки и прижимает малыша к себе настолько сильно, насколько это вообще возможно. У Хинаты кости немного, кажется, трещат от такого напора, но вороненок терпеливо ждет, пока юноша успокоится (им не удавалось оставаться наедине вот уже две недели), обхватывает тонкими ручонками его спину в ответ и жмурится, впитывая нежность не словами – прикосновениями. Ослабив хватку, Тсукишима поворачивает голову и утыкается носом в щеку Шоё, проводит кончиком дорожку до виска и выше, зарываясь им в мягкие огненные вихры. Он изо всех сил проявляет нежность, которую никто никогда не видел и вообще не ожидал от него и ему подобных, длинными изящными пальцами прикасаясь к лицу рыжего вороненка и глядя в медовые глаза, не моргая. Хината накрывает своими ручонками его руки, смотрит в ответ и поднимается на цыпочки, чтобы получить долгожданный поцелуй. Он шепотом выдыхает «Кей» - потому что Кей сам попросил его так называть – ему прямо в губы и когда, наконец, они целуются, ноги его предательски подкашиваются, он боится, что упадет, но Тсукишима обнимает его за талию и держит крепко-крепко, не желая отпускать. Каждая их встреча будто последняя – настолько они утопают в нежности. Никто не знает, никто не должен и не будет знать об этом, потому что их любовь – это не то, что стоит выставлять напоказ. Они скрывают свои отношения как непроявленные снимки, боясь, что они будут уничтожены светом. У их любви нет вчера, нет завтра и послезавтра, и послепослезавтра, нет школы, волейбола, этого города, этой страны – есть только здесь и сейчас. Нет одноклассников, сокомандников и случайных прохожих – есть только Шоё и Кей. Весь мир сузился до пределов этой скамьи между деревьями и их двоих. И если у них и будет история любви, то споют о ней только сверчки под покровом теплоты звездного неба.