Мышиные яблоки

Яблоки после первых крепких ночных морозов всегда становятся кислыми и мягкими. Мышиными, одним словом. Весь сок их, кажется, постепенно скапливается у самой кожицы, превращаясь, в некоторого, рода дурно пахнущую слизь. Хозяин деревьев в этом саду никогда не успевал собирать весь урожай вовремя. В конце десятого месяца, когда дни становятся короче, а ночи холоднее, усталые яблони заботливо укладывают свои плоды на, сплошь укрытую поморозью, траву. Тогда детям разрешается прийти, чтобы собрать из испорченного оставшееся, сколько будем в силах унести. В это время года нам всегда было довольно нелегко. Съестных запасов на всех едва хватало, шерстяная накидка мало спасает от наступающей зимней стужи. А своих денег, чтобы хоть как-то помогать матушке Маргаретте не было ни у кого из нас, кроме, может быть, Джона. Которого, к слову, частенько таскали за ухо за участие в уличных разбойничьих играх. В ноябре ветер занеистовствал пуще прежнего. И мы с сестренкой как раз сидели под оловянной кроной одной из уснувших яблонь, выискивая в листве более-мене целые мышиные яблочки. Когда Ремисоль вдруг задумчиво взглянула на меня и тихонько спросила: -Знаешь, что мне сегодня приснилось? -Что же?-Спросила я сестру. -Мне приснилось, что из норки в стене возле твоей кровати выбралась мышь и стала меня убеждать, что все деревья в этом саду принадлежат именно ей. Я невольно рассмеялась, немного резко и несколько сдавленно, плотнее прикрыв рот и нос плотной шерстяной тканью. Обычно я даже немного сердилась на Ремисоль, когда она в очередной раз затевала свою бестолковую болтовню о сновидениях. Но это было другое… Потому что сейчас она выглядела менее несчастно, чем обычно. В нашем доме живет двенадцать детей. Я Агатта, самая младшая, а также десять совершенно несносных, неугомонных мальчишек. Позднее я расскажу вам немного и о них. Все в округе называют нас Йонн-Ниссе , потому что мы живем в доме герцога Генриха Йонн-Ниссе. Говорят, что он часто брал под опеку потерпевших несчастья маленьких детей. Однако никто из нас никогда не видел его лично. Ни один из нас ничего не помнит о своем прошлом, и были ли там несчастья. Мы начали новую жизнь вместе, как братья и сестры. И только маленькой Ремисоль иногда снится что-нибудь о маме. Она утверждает, будто бы даже помнит, как её зовут. И что голос у неё невероятно нежный. Но тётя Маргаретта никогда не рассказывала нам ничего об этом. Но зато рассказывала о кое-чем другом… *** Над городом уже сгущались тихие, мерцающие сумерки, а рыночная площадь только-только начинала оживать. Судя по лёгкому покалыванию кожи, становилось ясно - вечера и ночи теперь морозные. В свои права вступает суровая хозяйка Зима. И своего места, без боя, так просто не уступит. В тёмных переулках и подворотнях ютились люди, похожие на взъерошенных воробьев. По брусчатой дороге туда-сюда сновали торговцы, открывая свои лавки и таверны. Джон быстро и уверенно, чеканным шагом направлялся по главной дороге. Он знал - его здесь ждали. Нашего Джона и в правду, в здешних местах знал каждый. От торговцев, жуликов и разбойников, до приблудившихся к этой компании мальчишек - беспризорников. За спиной Джона давно окрестили «маленьким хёвдингом . И такое свое прозвище он вполне оправдывал. Джон Йонн-Ниссе чрезвычайно умный и находчивый парень; Горжусь им. В свои неполных шестнадцать лет он в совершенстве овладел греческим и латынью. Жажда к изобретательству и чтению, как говорят, зародилась в нем едва-ли не с самого рождения. И смею заверить, что с тех пор, он занимается этим всё свое свободное время. Только вот школу Джон терпеть не может. И если уж выдастся день, когда ему всё-таки придется туда прийти, то будьте уверены, что менее чем через час он каким-то образом исхитрится незаметно улизнуть. А все пути его, как известно, ведут к рыночной площади, где вы без труда его отыщите. Джон не любит, но частенько ввязывается в драки, кого-либо защищая, руководствуясь моральными принципами, о которых тут и не слыхали. И разумеется, за всё это ему не привыкать быть оттасканным за оба уха няней Маргареттой. Да ещё и за обе порванные штанины, разбитый лоб и шрам на щеке. Но всё это такая мелочь. Потому что Джон, вне всякого сомнения, согласился бы на любую аферу, за которую в конце он получит книгу, в качестве платы. Джон остановился, он наконец-то нашел это место. Среди витиеватых, подобных лабиринту улиц рынка, которым нет конца, этот дом не был похож ни на один другой дом. И все же, шанс добраться до нужного места, не зная пути наверняка, был ничтожно мал. И от осознания этого факта, сердце маленького хёвдинга начинало немного взволновано биться. На входе в гостиную, сплошь уставленную большим количеством разнообразных книг, мальчика встретил гостеприимный хозяин с всклокоченными чёрными волосами и косматой чёрной бородой. Руки его были заняты широким деревянным подносом, стоя на котором дружно позвякивали несколько чашек. С появлением в комнате гостя, широкое доброе лицо хозяина озарилось и расцвело. Ответив на приветствие лишь кивком головы, Джон прошел в главный зал, где за зеркальной витриной буфета, стояло несметное количество разноцветных чашечек для гостей. В этой маленькой уютной библиотеке библиотекарь Берил с удовольствием угощал своих гостей чаем. Джон никогда не понимал этого подхода. Он считал, что люди приходят в гости не к Берилу, а к книгам и никакой чай не имеет права прерывать этого общения. А чашки – права претендовать на место на столе. Он утверждал, что их наличие в этом зале оскверняют этот «храм» и его святыни, как и людей, пришедших совершать таинство. Из другой комнаты послышался приглушенный голос, чем-то занятого, хозяина храма. -Я очень рад видеть тебя, Джон! Мальчик мимолетно прикоснулся кончиками пальцев к ребру стеклянной полочки буфета, на что она ответила почтительным поклоном, одним своим концом съехав прямо к самому полу. Вот одна чашечка со скоростью понеслась вниз, за ней, позвякивая, покатилась другая, и третья, как бы подтверждая, что им одна без другой незачем оставаться в живых. В комнате раздался внушительный грохот и пронзительный звон десятков чашечек - самоубийц. -Джон?- раздался протяжный призыв хозяина, - Приди ко мне, чтобы я смог тебя видеть. Несмотря на устроенный погром, Джон не проигнорировал просьбу. Через минуту оба они сидели за круглым столиком в гостиной в тусклом свете импровизированных светильников из множества стеклянных баночек, колб и бутылок всех размеров. Как и ожидалось, Джон избегал смотреть в упор на собеседника. Его больше интересовало окно за спиной библиотекаря, в котором всё ещё играли и переливались последние отблески ярко-гранатового заката. -Что ж, я очень рад видеть тебя снова дома, приятель! Чего бы ты хотел чаю или, может быть, кофе? Но мальчик в ответ только устало вздохнул и подпер рукой подбородок. Казалось, взгляд его стал теперь ещё дальше. Но мужчина продолжал: -Что же, тогда ты, наверняка, ищешь какую-нибудь книгу. Что на этот раз? Что-нибудь художественное? – но и этот вопрос остался совершенно проигнорированным. -Ах ты, маленький, подлый негодяй!- воскликнул вдруг хозяин,- знаешь ли, таким-то образом выпрашивать у меня табак это уже верх наглости! Тут маленький хёвдинг не выдержал, нахмурил брови и возмущенно процедил: -Я не курю, болван! В ответ на это раздался громогласный, раскатистый смех библиотекаря. -Ладно тебе, прекрати горячиться, я же шучу… Берил всегда бывал весел. Даже в те дни, когда не имел своего чудесного дома, друзей и любимой работы. Своих детей у старика не было, и он возился с Джоном, равно как и со своим. А Джон любил его, равно как любил бы и своего отца. Частенько вспоминал Джон те дни, когда сам он был ростом с довольно не большую охотничью собаку, когда вся его уверенность в лучшем и светлом будущем заключалась в вере в этого человека. И Джон был не совсем согласен со своим прозвищем, потому что считал, что, если кто-то и достоин, носить гордый титул хёвдинга, то это Берил и никто иной. -Ты знаешь, зачем пришел, верно? Взгляд Джона резко обратился к говорящему. -Когда они придут?- нетерпеливо выпалил парень. -Предположительно, завтра с наступлением рассвета,- ответил ему отец, явно выдерживая необходимую паузу, чтобы дать сыну подумать над услышанным. -И они принесут её.- тихо, благоговейно, почти прошептал Джон. И Берил прекрасно понимал, что это не вопрос. Но всё же ответил. -Всё намного интереснее, чем ты думаешь. Монахи придут в город на рассвете, пройдя по центральной улице, затем пройдут в голубую гроту и проведут там некую службу возле «Спящего», а оттуда разойдутся по всем уголкам города, продавая на пути книгу всем, кого будут встречать. Те, кто её уже видел, говорят, что даже страницы её светятся. Ты даже не можешь представить себе, что это будет… и сколько же она будет стоить… Маленький Йонн-Ниссе вперил свой пристальный взгляд в отца с необычайным вниманием. -Берил, всё это, поверь мне, совсем не важно,-тихо просипел ошеломленный Джон. -Но учти, если припозднишься и нарвешься на перекупщиков, но не успел Берил договорить, как его прервал лёгкий и веселый звук дверного колокольчика, оповещающий о том, что посетитель уже покинул библиотеку.

***

Шагать по прогнившим деревянным ступеням становилось всё тяжелее. От дыхания вздымалось лёгкое белое облачко пара. Хёвдинг сильно замерз. Но всё это сейчас не имело ровно никакого значения, всего этого будто и не существовало вовсе. Он шагал уже не по установившемуся «сегодня», а по новому долгожданному «завтра». Джон не желал сейчас слушать россказней тети Маргаретты. Но его уже ожидала другая сказка под названием «светлое будущее» не скупящееся на всевозможные обещания, кажущаяся прочной, как сама сталь. Джон робко коснулся дверной ручки. Дверь в спальню встретила его презритильным протяжным скрипом. Но в самой комнате оказалось совершенно темно. И даже одинокий свечной огонек в нерешительности погас, скорбно испустив дух струйкой серого дыма. Из комнаты неприятно повеяло сыростью. К моменту возвращения Джона домой, няня уже успела закончить свое повествование. Судя по приглушенному всхлипыванию под одеялом Джон понял, что на этот раз сказка была не такой уж доброй и веселой. И потому, тому, кому не посчастливилось уснуть до её окончания, теперь не удавалось сдержать слезы. Маргаретта, сидевшая у одной из кроватей, метнула злобный пронзительный взгляд на возникший в дверном проеме силует юноши: -Где тебя черти носили? Воскликнула она так звонко, что Джон замер приложив палец к губам, опасаясь, как бы она не разбудила остальных детей. Но не успел он опомниться, как женщина оказалась прямо возле него. Грозная и необьятная она в мгновение ока мощно схватила и заломала худые и тонкие его руки. А после пнула с такой силой, что парня вышвырнуло в корридор, словно тряпичную куклу. И дверь за ними захлопнулась с устрашающим грохотом. *** Дверь в скромную коморку Джона распологалась прямо напротив двери ведущей в общую спальню. Именно в «коморку» его чаще всего и приводили блуждающие бунтарские мысли. Там он и засыпал, порою в самых неожиданных положениях. В комнату вело несколько крутых, немного подкошенных ступеней. Обшарпанные стены ни капельки не радовали глаз, тем более не внушали никакого чувства уюта. Всё обьяснялось тем, что комната некогда служила кладовой. А переселился сюда Джон тогда, когда Маргаретта решила, что юному студенту необходимо больше личного пространства. Но зато у него была (хоть и маленькая), но кровать, долгие концы простыни которой всегда опускались до самого пола. В его распоряжении был целый книжный шкаф, пыльных полок которого лишь изредка косались какие-либо учебники. А также выход на чердак. Настоящие богатства «коморки», конечно были скрыты от взора случайного гостя. Под теми самыми долгими полами простыни, прямо под кроватью масивными стопками складировалось несметное количество всевозможных книг. По этой и только причине, Джон почти всегда принимал на себя инициативу в уборке дома, максимально ограничивая участие в этом тетушки Маргаретты. Однако, по её мнению Джон был заботливым и добрым малым. Но сам он знал; в коморке слишком много вещей, о которых тёте лучше бы вовсе не знать. *** Сейчас коморка выглядела иначе, пусто и разоренно, словно обкраденная и одновременно овдовевшая женщина, сокрушенная в своем безграничном горе. От сильного пинка мальчик, миновав ступени, распластался на деревянном полу, покрытом слоем бумажных страниц и изорванных книжных переплетов. Все его сокровища оказались кем-то обнаружены и жутко бесчеловечно расстерзаны. И вот теперь, лежа на деревянном полу, Джон чувствовал себя одной из этих книг. Над лежащим навис грозный и властный силует разьяренной хозяйки дома: -Что ты о себе возомнил, жалкий ты щенок!? Так ты благодаришь меня за кров и пропитание?- разоряялась она, во всю орудуя увесистыми томиками, которые то и дело, тяжко обрушивались Джону то в грудь, то прямо в лицо.Раз за разом...пока тот не почувствовал солоноватый привкус крови во рту. И всё же хёвдинг покорно сносил удары без малейшего звука или стона. Маргаретту было уже не остановить: - Это ты, воровская крыса, сеешь непослушание среди детей!- взвыла она словно серена. Но Джон молчал, и тогда она хватала его огромной рукой за ухо, приподнимая мальчишку всего и извергала бурные потоки ругательств и оскорблений в его адрес. Наконец, она обессилено выдохнула, хотя лицо её всё ещё страшно искажалось от приступов гнева: -Откуда у тебя, подвальная мышь, взялось всё это?!- указывала она жестом на оставшиеся от книжной крепости руины,- не учебную литературу дома держать не положено, да и денег у нас нет на прочие книги-билась в истерике Маргаретта. -Воспитанник дома Йонн-Ниссе вор!- истерично вскрикнула она, терзая мальчишку за волосы. Но Джон по-прежнему не произнес ни слова. И чудилось ему, будто он бродит по библиотеке-дому Берила, но самого хозяина отыскать никак не может. Уютно в сумерки в том доме, при свете десятков (если не больше) самодельных светильников из склянок и бутылок. Да только сквозь видение обрывчато пробивается истошный вопль: «Кто дал их тебе?!Кто?!».Няня опустилась на колени и стала давать Джону многочисленных пощечины. Но он лишь ухмыльнулся и закрыв глаза ничего её не ответил. Ему виделось доброе румяное лицо Берила, идущего ему на встречу, простирающего руки для обьятий. И джон знал, даже, если ему предстоит самая жестокая и долгая пытка, он никогда не предаст драгоценного друга-названного отца. *** Из коморки ещё долго слышались звуки пощечин, глухих ударов, рвущейся в клочья бумаги. Всхипывания в общей части по немногу утихали. Всхипывающий внимательно прислушивался. Агатта, с трудом взяв себя в руки, тихо как мышь подкрасаль и приникла к двери. С каждым раздающимся звуком удара девочка всё сильнее зажмуривалась и содрагалась, будто удар приходился ей самой. Напрасно она крутила во все стороны старую дверную ручку. Напрасно стучала и билась, словно маленькая несмышленая птичка. И вообще, удивительно, как весь этот ночной переполох не разбудил больше никого из детей. Дверь не поддавалась, замок заклинило...или же их намерено заперли. В комнату проникали едва заметные струнки лунного света. Скопившиеся на мутноватом стекле капельки походили на тысячу волшебных льдинок. Но от этого становилось только холоднее. Вскоре глаза Агатты от усталости сомкнулись, а ноги подвели её и девочка опустилась на пол. Она припоминала историю услышанную совсем недавно...

***

Поговаривают, что история эта стара почти как сам мир и известна каждому человеку едва ли не с пеленок. Хотя произошло это, на самом деле, не более тридцати лет тому назад. Произошла эта история в дни юности господина Генри Йонн-Ниссе. И был он, нужно сказать, юношей весьма беспокойным, непоседливым. Периодически вспыхивающие искорки в глазах, выдавали его натуру игрока. Голова его, словно чаша, была до краев полна всяческими идеями, азартом и порою, всё это выплескивалось через края. Иных дурных наклонностей, правда, за ним никто и никогда не замечал. Вне всяких сомнений, их бы без труда отыскали, если бы сам господин Генри потрудился задержаться в чьем-либо поле зрения дольше пары секунд. Однако, юноша часто целыми днями пропадал близ стадиона, с любопытством наблюдая за ходом конного заезда. Не редко, он безошибочно пророчил тому или иному наезднику победу, за что, нужно сказать, вскоре и снискал особое благоволение перед сверстниками, да любым другим заинтересованным человеком. Так свободолюбивая и динамичная его натура жила своей «независимой» и беззаботной жизнью. До тех самых пор, пока старенький отец сера Генри не заболел. Да так тяжко, что всерьез оставил всякую надежду когда-либо поправиться. Старый герцог взял с единственного сына обещание, что тот устроит величественный пышный бал, по всем традициям того времени, для того, чтобы сыскать для себя достойную невесту. И тот был вынужден согласиться с требованием отца. Весть про бал, как то обычно бывает, мгновенно облетела всё королевство. В считанные дни в столицу отовсюду съехались самые завидные красавицы, каждая в самом роскошном платье, какое только имела. В назначенный вечер все приглашенные собрались в самом большом зале особняка Йонн-Ниссе, в свете десятков хрустальных люстр, под торжественный аккомпонимент оркестра, в ожидании самого виновника «торжества». Однако сэр Генри бесследно пропал, оставив в замешательстве и негодовании старого отца, а также переполошившуюся, бросившую теперь все силы на поиски господина, прислугу. В вечер этот не на шутку разигралась непогода. Сердитые, подернутые светом зарниц, тучи, казалось, обрушились теплым пуховым одеялом прямо на крыши домов. Так низко они ещё никогда не опускались. Спешно накинув на себя, латаный в пяти местах шерстяной плащ ключника поместья, молодой господин тотчас буквально выпорхнул из заточения родных, но тем не менее тяжелых, стылых стен особняка. И он заскользил по молчаливым улицам ночного города под проливным дождём. Из груди его внезапно вырвался тяжелый глубокий вздох, что налитое свинцовое небо, очевидно, восприняло за сигнал и принялось плакать ещё более горько, теперь уже разбавляя слезинки тяжелыми жемчужинами града. Отсюда до обычно многолюдной рыночной площади было рукой подать. И сэр Генри уверенным чеканным шагом пошел напрямик по брусчатой дороге. Как и ожидалось, с каждым шагом по мере приближения к площади, молодой господин замечал всё больше изнуренных, продрогших лиц. С ухудшением погоды, люди в бедных одеждах, подобно мышам, бросились врассыпную, ища спасения в норках. Большинство из них были ужасно голодны. Некоторые, как могли, кутали, прижимая к телу, маленьких детей. Но и когда они скрылись, улица вовсе не опустела. В шаге от сэра Генри пронеслась стайка чем-то до крайности озабоченных дам, осененных ореолом пестрых расцветок зонтиков. Брови каждой, притом, едва ли не сходились на переносице от глубокого сосредоточения. Одна из дам, по-видимому, - предводитель стайки, укутанная в пурпурную, расшитую золотистой парчой, шаль, перецепилась о невесть откуда взявшуюся на её пути корягу и налетела прямо на Генри. Дама в полнейшем возмущении была готова осыпать «виновного» всевозможными, недостойными уст благородной леди, словами. На некоторое мгновение взгляды их встретились, но лишь на мгновение, и юноша тут же абсолютно безразлично обошел возмущенную девушку, явно ожидавшую всевозможных извинений и оправданий с его стороны. И тем только обескуражил её. К тому же, она явно очень торопилась, и вероятно, даже на тот же, пафосно гремящий позади их, бал, с которого сэру Генри лишь чудом удалось беспрепятственно исчезнуть. В кругах, где юному господину, так или иначе, пришлось бы вращаться, под словами «чудом удалось» в виду иметься «используя всевозможные связи…», однако на этот раз помогло ни что иное, как самое настоящее чудо. Он оглянулся. Во мраке помаячило ещё несколько людей под ярко - салатовыми, вино - багряными, золотистыми зонтиками. И он невольно задумался о том, как неуместна сейчас вся эта пышность и чопорность. Ведь на этой самой брусчатой дороге, где десятки и сотни людей находят и теряют свои судьбы, жизнь показывает самую жестокую и прозаическую свою сторону. Где им, дворцовым зевакам понять всю суть бытия простого человека? Он был уверен: среди собравшихся в целом зале, не нашлось бы и единого, кто мог бы похвастать, что в его богатстве, заслуга исключительно его одного.