В безопасности

      Македонский всегда был тихим.       Мало говорил, бесшумно передвигался по комнате, выдаваемый лишь редким позвякиванием кружек и пепельниц, поставленных рядом с кем – то. Он был незаметным, но его присутствие ощущалось каждым в четвертой. Македонский был в каждом миллиметре протертых от пыли столов, тумб и шкафов. В каждой дощечке, составляющей тщательно подметенный и вымытый пол. В застиранных рубашках и ночах. Ночах, когда не снятся кошмары.       Курильщик ощущал Македонского слишком сильно. Рыжий, неожиданно для них обоих, становился поводом для очередной зарисовки, а замечая это, покрасневший, и, кажется, недовольный, спешил скрыться на своей кровати.       Эрика пугало его умение успеть все и везде; раздать чай, накормить толстого, уложить его спать и сбегать за добавкой чая для Табаки, вымыть полы, пройтись тряпкой по мебели и собрать грязную одежду. Курильщика пугали его руки; бледные, стертые в кровь запястья, исцарапанные костяшки, тонкие искусанные пальцы и встретившие ту же участь заусенцы. Все это, должно быть, болело.       Он ничего не знал о Маке. Ни того, как он провел детство, ни причины его заключения в доме, ни того, на что похож его маленький мирок, из – за закрытых ворот которого доносился приторный запах ромашек и стирального порошка.       Курильщик никогда не просыпался от ночных кошмаров. Они не снились ему, и поэтому такая причина пробуждения удивила его. По началу непривыкшие к темноте глаза различали лишь острые углы стола и задернутое тонкими, пропускающими свет шторами, окно. Позже от тьмы отделились силуэты спящих рядом состайников, а дальше кровати, стоящие на противоположном конце спальни. Сон ушел от колясника далеко и, кажется, надолго, поэтому он, не особо вдумываясь в происходящее вокруг него, начал разглядывать четвертую вдоль и поперек. Это, безусловно, принесло пользу. Например, он нашел одиноко лежащую на шкафу жилетку, из – за потери которой Шакал устроил всем и вся допрос с пристрастием. Также было обнаружено три карандаша, заколка русалки, и отсутствие Македонского… До парня вдруг начало доходить, что происходит. Все это время перед его глазами была пустая кровать, а он даже и не заметил того, что пропал его состайник. Не хорошо. Он приподнялся на локтях и перебрался в коляску, все еще туго соображающий после сна. Как можно бесшумнее выехав в коридор, и нервно поморщившись от неприятной и холодной атмосферы, создаваемой Домашними стенами, отправился на поиски Мака, перебирая в голове все возможные места его пребывания. Все – таки ночь – не лучшее время для игр в прятки. И Курильщик понимал это. Понимал, что ночной Дом полон опасности, и поэтому его единственным желанием было поскорее найти Македонского и увести его обратно в четвертую. Обратно в безопасность.       Правда оказалось, что шансы колясника найти ходячего ночью в Доме равны примерно сорока процентам, и курильщик, кажется, не относится к сорока процентам счастливчиков. Ни на перекрестке, ни в классах. Вариант с туалетом Эрик отмел после встречи с Бабочкой, который “Рыжих и конопатых не видел”. Остались лишь душевая и чердак с крышей, но последние колясник, увы, не мог проверить.       Дверь в душевые давно отжила свое и при открытии омерзительно скрипела, не давая всяк в нее входящему остаться незамеченным. Но она же помогала понять, есть ли кто в комнате, ведь каждый вздрогнет, или издаст произвольный писк при столь неожиданном “сигнале о вторжении”. Свет в помещении был выключен, но въезжая Эрик отчетливо слышал как что – то упало на чугунную поверхность ванны, создавая соответственный шум. Это же послужило причиной вести себя как можно тише, дабы не спугнуть любителя ночных пряток.       Все душевые кабинки были закрыты и увидеть, что происходит внутри не представлялось возможным. Пришлось прислушиваться.       Минута. Вторая, и из кабинки в дальнем углу доносится шуршание. Курильщик потянулся к двери и слегка толкнул ее, затаив дыхание. Скрип, и из приоткрывшейся кабинки показывается рыжая макушка, скрываясь там через долю секунды.       Эрику надоело. Он подъезжает к злополучной кабинке и распахивает, замирая. Перед ним сидит вымокший до нитки Мак. Длинная челка скрывает красные, заплаканные глаза, а сам он дрожит и всхлипывает настолько жалостливо, будто его насильно запихнули сюда. Он смотрит испуганно, широко распахнув глаза. Истерзанные руки сжимают края рукавов свитера, и это выглядит ужасно.       Эрику стыдно. За себя, за то, что он такой идиот. Он тянется к Македонскому, игнорируя попытки отбиться, и прижимает к себе настолько сильно, насколько возможно. В который раз Мак уходит из комнаты посреди ночи? Курильщик не знает, но и спрашивать не будет.       Курильщик целует. Целует каждый сантиметр веснушчатого лица. Он радуется. А Македонский… Македонскому легче. Видения, душившие его в тесной кабинке, пропали. Пропал виновник истерик и плача. Пусть и ненадолго, но Македонский в безопасности. Вместо ледяной воды теплые руки состайника и поцелуи в глаза, щеки, поалевшие губы.       Мак не пропал. Он по-прежнему в четвертой. В каждом миллиметре протертых от пыли столов, тумб и шкафов. В каждой дощечке, составляющей тщательно подметенный и вымытый пол. В застиранных рубашках и ночах. Ночах, когда больше не снятся кошмары.       И даже когда его нет, присутствие дракона ощущается. Ощущается слишком сильно. От Мака пахнет ромашками. И Курильщиком.