По-настоящему

Когда девушки, которых Аннабет не смогла бы даже под пытками назвать подругами, просто знакомые по университету спрашивали её об отношениях с Перси, то она либо пожимала плечами, либо отнекивалась, говоря, что не помнит, когда он в последний раз носил её на руках, когда дарил ей целый букет цветов без повода и когда он ей признавался. Вначале все мотали головой, мол, как же так, где любовь? А после относились к этому со скрытой радостью, как бы думая, что их парни лучше какого-то Джексона, а их неповторимая любовь настоящая. И если вначале Чейз бесили эти крашенные курицы, одевающиеся по последним фотографиям знаменитых людей, тупо копируя их образы, то сейчас полубог относилась к этому более чем снисходительно. Она могла мотать головой, могла долго молчать, не вникая в разговор, или даже глупо улыбаться, позволяя им потешаться собственным иллюзиям. Общалась она с ними лишь потому, что на её курсе достаточно гибло оставаться одиночкой и без какой-либо компании, да и Перси счастлив, когда она в компании не только Хейзел и Пайпер. Сейчас, сидя в одном из кафе недалеко от здания их университета, девушки завели разговор о том, как часто и в каких условиях их «суженные» говорили им слова любви. Одна слышала их каждый день, когда только просыпалась от пришедшей SMS-ки и когда засыпала. Другая слышала признание вместо обычного «привет». Третья особенно выделила, как ей нравится его обычная фраза во время секса. Когда эти подружки-(не)друзья-знакомые спросили у Аннабет, как часто Перси говорит ей «Я люблю тебя» или «Ты мне нравишься», она просто ответила: «Я не помню, когда он сказал мне это в последний раз». И снова эти лживые сочувственные вздохи и лже-утешающие слова. Снова это злорадство в глазах и превосходство в иллюзиях своей головы. А Чейз лишь улыбалась, как бы не замечая ничего этого. Конечно, она могла бы сказать, что Перси не такой человек, что он вообще не мастер выбирать правильные слова, что ему проще доказать и показать их своими поступками. Она могла бы сказать, что он проявлял свою привязанность, когда возвращался домой после тяжелого дня, садился рядом на диване, а после клал голову ей на колени, как бы говоря: «Прекрати возиться с этими бумагами, обрати внимание на меня». Она могла бы сказать, что Перси показывал свою заботу, когда будил её с утра не чашкой кофе, не сообщением с сердечками и не поцелуями, а щекоткой: просто щекотал, перевалившись набок, прекрасно зная все чувствительные места. Она могла бы сказать, что Перси доказывал своё волнение, когда терпеливо ждал её, даже если она предупреждала о позднем приходе; он сидел в кресле с тускло освещающей настольной лампой, мог даже дремать, но никогда не ложился без неё и всегда ждал её прихода. Она могла бы сказать, что глаза Перси как нельзя лучше показывали его любовь, эти морские омуты, затягивающие в глубины, эта открытая для неё книга, в которой было кроме признаний ещё и мольба быть рядом, боль от прошлого, боязнь когда-нибудь потерять её, желание всегда, до конца своей жизни, быть с ней рядом… Аннабет правда могла бы это всё сказать, но какой в этом толк? Им не понять то, что называлось «настоящим».