Forgotten

— Джонни. Скотт, стиснув зубы, старается не сказать ничего плохого в ответ. — Нет, мама. Я Скотт. Джон... — Мускул дернулся на его щеке от попытки держать эмоции под контролем. — Джон больше не с нами, мама. Помнишь? — ...это QD ТВ с вечерними новостями в пять часов. Анна отвернулась от него, сосредотачиваясь на окне. Она замолчала на какое-то время, и Скотт просто ждал, положив руки на колени; сейчас она часто так делает. Синдром Альцгеймера может заставить ее забыть что угодно: начиная с того, какой сегодня день, и заканчивая тем, что один из ее сыновей погиб. И даже тот факт, что они с Джоном были очень похожи (хоть и не полностью) внешне, не помогал. — Скотти. — Да, мама. Я Скотти - Скотт. — Ну конечно. Мой Скотти и мой Джонни. Мои маленькие мальчики. — Анна повернулась к нему и махнула рукой. На ее лице расцвела спокойная улыбка. — Ты все еще делаешь маленьких песиков, Скотти? Ты все еще делаешь тех маленьких песиков оригами? — А теперь к главной теме вечера: тело тринадцатилетнего Джонни Уинтера было найдено в поле за пределами промышленного района сегодня утром. Полиция считает... Скотт отвел от нее глаза и тут же пожалел об этом движении. Если у нее случится момент просветления, она сможет понять, что он лжет, как она делала это, когда он был еще ребенком. Их отец мог быть куском дерьма, но Анна была хорошей матерью. Единственным ее неправильным поступком был брак с этим мешком грязи. — Не песиков. Другое. — О. Я уже могу не помнить вещи так хорошо, как раньше, но я всегда буду помнить тех маленьких песиков. Их всех звали Макс! Если бы они были живыми, бедняжки были бы совсем сбиты с толку! — захихикала Анна. Скотт держится стоически. — Перри должен сказать: "Сейчас мы делаем все, что в наших силах, используем все активы, какими располагаем, чтобы найти человека, ответственного за эти акты жестокости". Он любил свою мать, без всяких вопросов. Его не должны были отнимать у нее после смерти Джона; это их отец был тем, кого должны были забрать, кого должны были заковать в кандалы за невыполнение отцовского долга. Но случилось то, что случилось, и как результат — все воспоминания Скотта об Анне плотно связаны с воспоминаниями о Джоне. И воспоминания о нем гораздо больнее, чем сломанная ключица, когда он поскользнулся на лестнице пару лет назад, больнее чем пуля, попавшая в ногу, в тупике, когда он еще был с полицией, больнее, чем порез на руке, который он получил от металлической решетки, которая покрывала яму, что стала могилой для маленького Джонни Уинтера. — Джонни, ты не видел мои очки? Я совсем ничего не вижу без очков. Скотт закрыл глаза, сделал глубокий вдох, сосчитал до десяти. — Джонни? — Я не Джон, мама. Я Скотт. — Он не мог остановить эту болезненную горечь, отчетливо слышимую в его голосе. Он знал, что скоро ему нужно будет уйти, иначе он совсем потеряет самообладание. Она не может помочь, и это не ее вина, но случайно просыпанная на рану соль жжется так же сильно, как если бы это было нарочно. — Жителям посоветовали не оставлять детей без присмотра и соблюдать неофициальный комендантский час с шести. — Я должен идти, мама. — Скотт смотрит на часы: без двадцати шесть. (Ну разумеется, это же новости в пять часов, идиот). Ему действительно нужно идти. — Хорошо, Джонни. Навести меня поскорее, ладно? Ногти Скотта впились в ладони, но сейчас у него не было ни сил, ни желания поправлять ее. — Конечно, мам. — Он накинул пальто, вернул Анне пульт от телевизора, поцеловал ее в лоб и пошел к двери. Уже переступив через порог, он услышал ее голос: — Скотти? Скотт был удивлен тому, что она не перепутала имя, потому как обычно она зовет его Джонни до тех пор, пока он не станет активно ей напоминать, что он Скотт и Джон мертв (но боже, нет ничего хуже напоминаний о том, что Джон мертв). Когда он повернулся, ее состояние можно назвать лишь опустошенным. — Я скучаю по Джонни, — сказала она так тихо, что он с трудом услышал. Скотт тут же проглотил всю ярость, боль и горечь, накопленные за тридцать три года. Он должен был это сделать: если он даст им волю, то потеряет контроль над... другими средствами борьбы, он по-настоящему боится того, на что способен. — Я тоже, мама. Я тоже.