***
Тэхён оказывается чистокровным корейцем, который вместе с родителями переехал в Берлин ещё в начальной школе и постиг прелести подросткового взросления в шумных компаниях и ночных безудержных дебошах наравне с гогочущими немцами. Физически и морально он повзрослел намного быстрее, чем сделал бы это на исторической родине, и Чонгук в первый же час тесного общения отмечает эту стыдливую несхожесть: между парнями всего год с небольшим разницы, но младший отчаянно смущается от любой аморальной или же пошлой шутки своего нового знакомого. Да, такого вы в Корее не испытаете. После скорого признания Тэхён выводит его с арены фестиваля, пятернёй причёсывает растрёпанные волосы и косметически поправляет сбившуюся набок планку рубашки, мимоходом рассказывая, как он любит культуру и музеи, и что покажет Чонгуку лучшие из них, если тот, конечно, не против провести каникулы вместе с ним. Чон смущённо бормочет, что ради этого и приехал в Германию, а его друзья в первый же день повели его пить. А ещё добавляет, что в школе пытался выучить немецкий, но почти сразу забросил попытки из-за отсутствия практики. — Ich werde helfen, — Тэхён впервые говорит на немецком, вкладывая в звучание слов нотки чистой эротики, и Чонгука торкает. — Да, я непременно тебе помогу.***
Друзья Чонгука нещадно орут на своего приятеля за то, что тот возвращается в хостел лишь на следующие сутки после пропажи, и в сердцах заявляют, что больше не выведут его в люди. Ведь как, возмущаются они, их скромный и маленький Чонгук мог выжить в недружелюбной среде? Он согласно кивает и, засунув картинки из мозга подальше, молчит, что всё это время безвылазно изучал иностранный язык вместе с его превосходным носителем и уже успел проявить недюжинную способность в изучении лексики узконаправленных тем. Ведь Тэхён был нереальным человеком. Очень страстным, смелым и умным, раз разглядел за силуэтом случайно встреченного "правильного" парня его настоящую сущность, готовую рисковать и брать от жизни всё и больше. Он был точно таким же, и в свете своей развитой психики и полной жизненной определённости мог помочь Чонгуку раскрыться и получить то, чего он так давно хотел. Они слишком быстро нашли друг в друге понимание и закрыли глаза на то, что по моральному кодексу корейских граждан было скорее запрещено, чем допущено с оговорками. И поэтому Чонгук с превеликим сожалением не мог поделиться с друзьями, как он долго дрочил, попрошу-ка, в музейном туалете, в то время как за дверью Тэхён вслух зачитывал биографию Гёте, тренируя со своим учеником прелести произношения. Парень рыком и выдохами выделял отдельные слоги и слова, округлял овал губ, вытягивая долгие умляуты, с придыханием играл буквой «вэ» и быстро двигал языком и губами, считывая с листа непонятные предложения, как самый простой алфавит. Чонгук в экстазе зажимал руку между сведёнными бёдрами и ёрзал на опущенной крышке, стараясь доставить себе слитые воедино боль и удовольствие. Таким он раньше не занимался. Тэхён хорошо владел языком. Языками. В музее современного искусства он вжал Чонгука лопатками в стену и упал перед ним на колени. Чон мог лишь цепляться за его волосы сильнее и натягивать на себя глубже: Тэхён оторвался лишь для того, чтобы сказать: «Ich bin fast fertig» — «Я почти закончил», и сразу почувствовал, как тёплые капли туго полились на его лицо, а он еле успевал ловить их высунутым языком. Парень ещё немного повозил лицом по становившемуся мягким члену, чмокнул в головку на прощание и твёрдо поднялся на ноги, лишь первый шаг сделав с неловким упором на левую. Чонгук с отчаянной тахикардией упал спиной на дребезжащую стенку и закрыл рот руками. Был ли Тэхён подобием нимфоманки или просто любит приключения, Чонгук не понимает и решает просто считать того прирождённым артистом, которому не нужны советы и критика со стороны. Большую часть времени он пребывает в состоянии приятного шока и постоянно задается вопросом: «А так можно было?» И не забывает каждую секунду обращать взгляд на небо и благодарить за Тэхёна. Ведь парень устраивает ему персональные экскурсии по городу, настолько выработанные и отточенные, что Чонгук не может скрыть своего восхищения и каждый раз с трепетом ожидает, куда поведёт его новый знакомый. Он понимает всё яснее, что Тэхён — главный экспонат на любой из посещённых выставок. Этот кореец был прирождённым эстетом, он единственный мог заронить ростки прекрасного в огрубевшую ко всему юную душу Чонгука, и им он восхищался больше всех. Тэхён был не от мира сего, стоило только вспомнить то, что любое посещение достопримечательности он закреплял первоклассным минетом или чем-то в этом роде. Он так и говорил: — Когда подумаешь о влажном с лубрикантом — вспомнишь бюст Нефертити из Египетского музея, когда с вращениями — скульптуры Гюнтера из Боде, когда же горловой, — тут он продолжил с придыханием, — скелет жирафа из Museum für Naturkunde. Чонгук поражается художественному вкусу Тэхёна и его богатым знаниям. Немецкий кореец обожает тронутую стариной и искрящуюся жизнью живопись, восхищается следами вдавленных в кожу пальцев на гранитных монументах и может долгое время описывать нитку бус, как «изразцовое украшение, будто сделанное из фарфора цвета морской волны и киновари и нанизанное на медную нитку с россыпью золотых бликов на ней», и Чонгук проникается этим, хотя никогда раньше не славился излишним вниманием к деталям. Он питается неиссякаемой тэхёновой энергией и с залихватским интересом подхватывает самые безумные идеи: на выставку Ван Гога в… Дрезден? Тэхён, это отличная идея, давай возьмём билеты на поезд! В Кёльнский собор? Давай, а ночью вернёмся к футбольному матчу. А давай, а давай, а давай, поехали, поехали, поехали. А поехали ко мне домой? Впервые Тэхён зовёт Чонгука к себе домой, и тот долго готовится и раздумывает о возможных сценариях, однако уставшие за очередной безумный день парни могут только доползти в темноте до спальни и, побросав вещи на пол, крепко заснуть на огромной пружинящей кровати.***
Ближе к утру Тэхён просыпается первым, что факт из ряда вон выходящий, залезает на своего ученика и принимается тяжело дышать на его лицо, выдохами гоняя плохо лежащую чёлку по красивому лбу. Разбуженный Чонгук громко выдыхает и с трудом разлепляет слипшиеся ресницы. К нему возвращается способность думать, oh mein gott, только когда Тэхён прекращает елозить своими бёдрами. — Чёрт, ты словно мартовская кошка, — срываются с языка Чонгука совсем непривычные для него слова. Его прикушенные губы красноречиво двигаются, описывая, куда он посылает своего учителя за несвоевременный подъём. Тому только этого и надо. Парень садится на его замотанные одеялом бёдра, задницей чувствуя, что Чонгук положил сложенные в защите руки на свой пах, и начинает с чувством и расстановкой двигаться на них, изгибая в наслаждении спину. Ему нравится двигать задом по пальцам Чонгука, пусть их и разделяет пуховое одеяло. — Дай выйти… пожалуйста, — шипит Чон, облизывая карамельно-алые губы самым кончиком языка. — Зачем? — Надо. — Я тебе не мать родная, не надо от меня скрывать, — Тэхён ложится на парня всем телом, сокращая расстояние между губами до миллиметров. Чонгук облизывается опять. Тэхён, не подумав, повторяет это движение, и его ученик готов утверждать, что капелька слюны попала ему на подбородок. Они смотрят друг другу в глаза, а у Тэхёна они пиздец какие прекрасные, очень тёмные и большие. Чонгук стонет под ним из-за тяжести, но не в состоянии даже высвободить затёкшую руку, чтобы ласково провести по его голым плечам. — Зачем? Он просто стебётся, это тоже одна из характерных черт Кима, вроде намешанной вздорности и переменчивости. Тэхён с силой давит вниз, елозит задом по Чонгуку, по его одеялу, по его огромной утренней проблеме и повторяет: — Зачем? — Хочу подрочить на тебя! — вырывается у Чонгука помимо воли. Он испуганно округляет глаза и затихает, слушая в ушах биение своего сердца. — Тогда свободен. Тэхён перекатывается на край кровати и провожает взглядом застопорившегося на пути в туалет парня с растерянным выражением на лице и поникшими руками вдоль напряжённого туловища. — Кхм, так вот, ты же тут из-за немецкого. Запоминай новое выражение: Cum ohne Hände. Чонгука только что ещё раз поломало от глубины немецкого языка. — Что это значит? — Кончать без рук. Закреплённое практикой выражение кореец запоминает на всю жизнь.***
Тэхён смеётся в голос от счастья: он с превеликим удовольствием водит экскурсии по любимой стране симпатичному ему человеку. Который такой восторженный, такой интересующийся, такой милый и невинный. И нет, он не любовник. Парни до самого последнего дня стараются не говорить друг другу ласковые или романтические слова, потому что знают, насколько разлука станет болезненной. Возможно (большая вероятность этого) Чонгуку не следовало путаться в сети случайной половой связи, но, находясь за тысячу километров от дома, за миллион сантиметров от брюзжащих друзей и всего в паре миллиметров от вылизывающего его торс толстого языка, сложно сделать выбор в пользу здравого смысла. Лента времени сжигается всё быстрее, оставляя напоследок лишь трепещущий на нитках крохотный фитилёк света. Наступает последний день каникул. Прощальный подарок Тэхён делает на последнем ряду оперетты здания Берлинской государственной оперы. Ещё больший фарс представляет его парадный костюм с отутюженными стрелками на брючинах, шёлковый платок, змеёй окольцевавший шею, и заправленная за ремень белая рубашка, хотя Тэхён так и остался с неизменным радужным браслетом под чёрной манжетой. Первый акт он задумчиво следит за происходящим на сцене и покачивает головой в знак одобрения, а Чонгук искоса наблюдает за ним, не понимая, какие эмоции он должен испытывать. Потому что смуглая и блестящая в темноте кожа на вид (и на пробу) бархатная и нежная; широкий росчерк тёмных бровей и длинные ресницы, обрамляющие глубоко-чёрные глаза; приоткрытые в очередном комментарии губы и игривые родинки на носу и над тонкой линией роста ресниц; заправленные за правое ухо волосы и рука с длинными пальцами, ослабляющая давящий на шею платок. Потому что возбуждение. Во втором акте Чонгук отчаянно краснеет от неловкости, ведь Тэхён сидит на полу между его коленками и делает лучший минет за всё совместное время. Он хватает руками Чонгука за накаченные бёдра и слегка подмахивает головой, чтобы протолкнуть парня в себя глубже, а на звонком дребезге литавр пускает сильную вибрацию по горлу, заставляя Чонгука закатить глаза и грубо прижать его лицо ещё-ещё плотнее. И ещё. Они со смехом выходят из украшенных золотой мозаикой дверей оперы задолго до окончания представления (Чонгуку нужно успеть в хостел и собрать вещи), и Тэхён в шутку жалуется на свою треснувшую губу. Парни видят в темноте лишь освещённые круги на земле, каждые на расстоянии нескольких метров друг от друга, и считают, что на улице слишком светло. Когда Чонгук тянет его уединиться за плотной стеной деревьев, Тэхёну становится не до смеха. Он понимает, что не может не объясниться и даже готов пожертвовать тем, что могло бы быть навсегда спрятано за этой чащобой. — Чонгук… Я не хочу, чтобы ты запомнил меня таким. — Каким? — Чонгук берёт Тэхёна за руку и долго смотрит в его глаза, пока тот не начинает смущаться и не тянет Чона присесть на скамейку. Он обнимает его за шею. Утыкается щекой в щеку. — Не думай, что я забуду тебя, как только ты поднимешься на трап самолёта. Ты чудесный парень, и таких я раньше не встречал, — слова вырываются лёгкими облачками пара. Похолодало. — Спасибо за то, что потерялся тогда, на фестивале. Прошло всего шестнадцать дней, но для меня они стали самым долгим и дорогим отрезком времени. — Да нет, что ты! Это тебе спасибо, ведь ты так… обогатил мою поездку, ты сделал эти каникулы лучшими за мою жизнь! — А ты сделал всю мою жизнь лучше. Чонгук шмыгает носом, а Тэхён расценивает это как проявление сентиментального чувства и целует его, легко, но продолжительно, не размыкая языком губы. Он гладит его по щекам и шее, пальцами вороша уложенные гелем волосы и гладя подушечками по тёплой коже за накрахмаленным воротником. Чонгук на секунду отрывает губы, слегка поворачивает голову и целует вновь, уже оттягивая тэхёнову нижнюю, чтобы коснуться его языка своим. По аллее идут случайные люди и видят, как парень в дорогом костюме со всей страстью держит за спину парня в рубашке и тёмных джинсах и наклоняет его, чтобы он лёг и прижал его сверху. Они отворачивают от влюблённых головы и продолжают свой ночной променад притихшими голосами. И тут Тэхён понимает: нет, он не готов пожертвовать тем, что скроется навсегда в шелесте тёмных аллей и в воспоминаниях. Он кладёт ладонь на пах Чонгука и гладит твердеющий член через ткань, ведёт в разные направления, очень быстро двигает ладонью из стороны в сторону мелкой амплитудой, чтобы парень начал ослабленно и на выдохе мычать в его губы. Это небольшая вибрация ещё больше заводит Тэхёна, и он с сильным нажимом опускает руку на горячее возбуждение. Когда член заметно увеличивается, Тэхён, направляемый властной рукой, расстёгивает ширинку чоновских штанов и заставляет его немного привстать, чтобы спустить джинсы и бельё. «Наверняка на дереве скамейки холодно сидеть!» Он движением ладони заставляет Чонгука встать вновь и подкладывает под него свой дорогущий отглаженный пиджак, заталкивая манжеты с запонками между деревянными брусьями, чтобы холод золота не беспокоил его бёдра. Чонгук садится в полуспущенных джинсах на ткань и тянет Тэхёна на себя. А тот совершает нечто невообразимое. Он достаёт из сумки небольшую баночку клубничного крема, которым смазывал губы во время ветреной погоды, вручает её удивлённому Чонгуку и спускает свои брюки. Секс у них был единожды, и то в полумраке, поэтому Чонгук рассматривает его, как впервые. И правда большой. Тэхён перекидывает ноги через чоновские бёдра и упирается коленками по обеим сторонам. Чтобы занять руки, смущённый и привлекаемый видом прижатого к животу члена, Чонгук дрочит ему. Борясь с всхлипами удовольствия и холодом ветерка, щекочущего по ногам, Тэхён длинными пальцами выгребает из баночки светло-розовый крем и щедро смазывает свой вход и дёргающийся в предвкушении член Чонгука, а тот смотрит снизу вверх на самого безумного и самого крутого в своём внутреннем хаосе человека, искренне восхищается им и честно любит. Он помогает Тэхёну насадиться на него, целует в губы, глотая стоны боли и глубокие рваные выдохи, и побеждает самого себя в желании подхватить парня под ягодицы и входить с нужным, быстрым ритмом. Тэхён понемногу привыкает к боли, а когда рискует насадиться глубже и на секунду замереть, дрожа телом и впиваясь руками в плечи Чонгука, резко вскрикивает от наслаждения и закидывает назад голову. Чонгук держит его за ноги и помогает двигаться, выдыхая клубы пара горловыми гласными. Он не успевает предупредить, что собирается кончить, и Тэхён, подвигавшись ещё с минуту, соскальзывает на ослабевших ногах с его колен и вытирает себя рукавом пиджака. Рукой Чонгук доводит его до излияния. Они наскоро одеваются, изрядно задубев по окончанию согревающего секса, и Тэхён вдруг роняет, что хочет кое-что подарить Чонгуку на прощание. Парень долго копается во внутренних карманах своей сумки, явно тянет время, и, заинтересовав напрягшегося Чона, вытаскивает на свет две нитки браслетов и раскладывает на своей ладони: на толстую нить нанизаны круглые шарики бусин. Один браслет полностью чёрный, за исключением одной белой бусины, а второй — без одной чёрной белый. Чонгук громко выдыхает. Он сразу понял символичность подарка. — Это браслеты расстояния, выбери себе один. Чонгук пальцем гладит почти что чёрный браслет, думая, что Тэхён наверняка приготовил для него светлый, апеллируя его ушедшей невинностью, но Тэхён лишь хмычет себе под нос, кладёт чёрный себе на коленку и помогает застегнуть замочек на запястье. Затем Чонгук застёгивает белый на руке Тэхёна, скрыв за ним радужную фенечку. — Тебе нравится? Чонгук отвечает и почти в шутку добавляет: — Я люблю тебя. Выходи за меня.***
Друзья Чонгука с порога заявляют, что больше никуда с ним не поедут, потому что, ну какого чёрта, ты нашел себе какого-то чувака и провёл всё отведённое НАМ время с ним? Сказали, мол, мы конечно надеялись, что тебя не заберут торговцы органами, но присутствовать на допросе в полиции в чужой стране точно не хотелось. Чонгук понимает их злость, но не может отнестись к ней серьёзно, ведь только он один провёл настолько незабываемые и яркие каникулы. Вещи птицами летят на пол, падая на крышку чемодана и мимо: купленная одежда замысловато валится на карты города, в махровое полотенце замотаны бутылки браги, а страницы путеводителя чередуются с входными билетами и рекламами культурной жизни столицы. Его друзья скептически смотрят на его сборы, а затем помогают упаковать груду вещей по канону и еле застёгивают переполненный и пузатый чемодан на молнию. Они готовы лететь в родной Пусан.***
В Корее Чонгук скромный первокурсник, душа компании, примерный сын и брат, которого всегда ставят в пример. Отбившись от стайки замудрённых жизнью и ограниченных в суждениях корейцев, Чон теряется среди улиц, сгорая под неоновой музыкой городских огней. Его потряхивает от осознания незаконного и неестественного в себе, и он заходит в первый попавшийся книжный магазин, чтобы ломано спросить: — У вас есть книга по садомазохизму? — Конечно, — отвечает милый парень, явно метис, явно религиозный фанатик. — Тогда киньте мне её в морду. Человеку лишь раз в жизни исполняется двадцать лет, и отныне он понимает, что каждый прожитый им день скатывается по частице в воронку прошлого, оставляя за собой лишь крупитчатый след некогда значивших событий. Поэтому Чонгуку не сложно решиться, а осуждающий голос предков теряется в полёте за восемь тысяч километров. Чонгук плюёт на всех. Он хватает с багажной ленты уже проверенный чемодан и остаётся в Берлине. Он с трудом вспоминает дорогу до квартиры Тэхёна, ведь тот приглашал Чонгука к себе лишь единожды, так как жил далеко от центра, и поздно ночью, когда они заканчивали культурную программу, метро и автобусы уже не работали. Было проще отправить Чона к друзьям в хостел или ночь напролёт кутить в клубе или баре. Нужную дверь он угадывает с третьей попытки. Она открыта. В своё первое посещение Чонгук особо не всматривался в дизайн комнат и их украшение, а сейчас, растягивая время, он со всем вниманием и интересом следит за пунктиром распечатанных фотографий футболистов и известных певцов на стенах, а на кухне, огороженной от гостиной лишь блестящим дождём искусственных камешков, его ждёт сам Тэхён. Парень повёрнут в пол-оборота и лениво тянет из трубочки плескающийся на донышке чёрный коктейль. Второй стакан стоит полный и нетронутый. На краю стола стоят дизайнерские меховые тапки, наверняка купленные, чтобы отвлечься, а на спинке соседнего стула висит мятый пиджак, заляпанный каплями засохшей спермы. — Ты знал, — улыбается Чонгук, обозначая своё присутствие. — Ich wusste es, — и Чона дёргает прикоснуться ладонями к затылку Тэхёна, перебрать пушистые волосы под подушечками и нежно провести пальцами за ушные раковины, доводя Кима до скользящих под одеждой мурашек. А тот смотрит снизу вверх и чуть пьяно и раскованно улыбается. Собирая берлинские воспоминания, как мозаику, Чонгук знает, что в любой момент может с лёгкостью разбить рисунок и скрыться, и в который раз осознаёт, что хочет дополнять и собирать её вечно. Берлинские каникулы ещё не окончены. Тэхён встаёт на ноги, и его затылок подсвечивается фоном безумия огней на школьном стадионе, а из соседней комнаты ведутся политические дебаты по невыключенному телевизору. В комнате пахнет растёртой корицей и молотым кофе. Они переплетают руки в замки, а шарики на запястьях нестройно бьются друг о друга и сверкают шахматной мозаикой под расплывчатыми взглядами. Браслеты-расстояние притягиваются друг к другу. Растрёпанный Тэхён ладонями обнимает Чона, со всей нежностью дыша на его непослушные волосы, и повторяет как псалом тихо и грубо, на немецком, какой же он красивый. Чонгуку пришлось пересечь полмира, чтобы услышать это. Ночь догорает, как свеча.