My fetish, my religion.

Удар. Стук. Треск костей. Он снова упал в угол, где валялся минуту назад. Сплюнув, Хидан приоткрыл застланные потом и кровью глаза и попытался сфокусировать взгляд. Какузу тяжело дышал, упрямо и свирепо глядя на своего напарника. Нити, опутывающие искалеченное тело Хидана, натянулись сильнее. Кожа кое-где была ободрана, бисеринки крови сливались в ручейки, ручейки – в реки. Грязный пол был залит кровью, на стенах, потолке и дверях остались алые пятна. Хидан облизывал губы, в очередной раз, и снова получал удар в челюсть, под дых, по почкам. Все, чего добился Какузу – стон, сладострастный стон из разбитых распухших губ. Взгляд, полный желания и какой-то сумасшедшей страсти. Протянутые к нему переломанные руки. Хидан доводил его до белого каления словно специально. Какузу понимал это, и всю свою долгую жизнь умел хранить хладнокровие, но этот безумец обладал невероятным талантом: он мог кого угодно вывести из себя. И вот опять. Удар за ударом, тонкое бледное тело Хидана взвивается к потолку и ударяется об землю, хрустит позвоночник, сворачивается челюсть, ломается нос. - Еще… Хидан хрипит, вздрагивая всем своим существом. Эта боль великолепна. Она заполняет пустоту. Она зашивает раны. Она заставляет забыться. Исчезает все, остаются только они трое: Хидан, его мучитель и боль. Какузу любил убивать людей. Любил душить, поднимая высоко в воздух. Противники болтали ногами, сучили руками, шипели и в конце концов испускали дух. Он отшвыривал их подальше, как пустую яичную скорлупу. Частенько люди ничего из себя не представляли. Удовольствие приносили лишь те, кто стоит больших денег. Но этот безумец… Объявился неделю назад. Наглый, резкий , помешанный на своей религии мальчишка. Как он смотрел на Какузу, сначала исподлобья, потом надменно, теперь – вожделенно. Мучитель внутренне содрогался от смеха – ведь смешно, что тряпичная кукла вроде Хидана, легкая и маленькая, никак не ломается! Можно отрывать ему части тел, заставлять его жрать собственные кишки, выковыривать глаза, вырывать язык… «Охх, сшить его заново займет целую кучу времени.» - так Какузу обычно прерывал полет садистской фантазии. И снова… Мальчишка раздевается, проводит ножом по своей белоснежной широкой груди, размазывает кровь по своему лицу, рукам, телу. Закатывает глаза и шепчет молитвы. Какой абсурд. Бог разрушения, который даровал бессмертие своему слуге с одним условием – неуязвимость Хидана работает, пока есть жертвы. Какузу знал: жертв море. Горы трупов. Сотни тел. Они оба были неуязвимы. Оба не боялись смерти. Оба любили убивать. Они были просто созданы друг для друга, заточены один под другого. Хидан знал это. И это знание не давало ему покоя ни ночью, ни днем. Какузу лишь отворачивался, отмалчивался, а если и реагировал, то только так – насилием. Что ж, значит так тому и быть. Боль связала их, боль и станет вершиной проявления их чувств. Какузу снова читает что-то, усевшись на каменную скамью. Снова скрывает свое лицо. Снова уходит в себя. Хидан специально раздевается, специально для него. Какузу молчит. Хидан становится перед ним на колени, дрожащими от волнения руками забирает из рук напарника свиток, сжимает твердые ладони своими, проводит по шершавой темной коже подушечками недавно заживших пальцев. Тянется к маске, приподнимает один край, замечает зашитый рот и красивый мужественный подбородок. Открывает рот, чтобы сказать, как хочет его, и… Оказывается вбитый в стену. Камни градом осыпаются на голову, рассекая бровь. Струйка крови стекает вниз. Что ж, они не смыслят себя без боли. Какузу подходит вплотную к развалившемуся на полу Хидану, поднимает его вверх своей стальной рукой. Тот глядит на него сверху, молча, без хрипов, без конвульсий. Он просто облизывает губы и прищуривается. Снова. Опустив напарника на пол перед собой, Какузу снимает плащ. Хидан, словно зачарованный, скользит взглядом по рукам, сильным и жутким от швов, покрывающих их. Рука Какузу тянется к маске, и фетишист выдыхает, закусив губу, и ждет. Жаждет увидеть лицо того, кто подарил так много боли и так много наслаждения. Копна густейших черных волос. Нос с горбинкой. Густые брови. Обнаженный торс. Швы. Нити. Нити вокруг его запястий, вокруг шеи, во рту, в паху. Какузу не нужны руки, чтобы раздеть Хидана. И не нужен член, чтобы его удовлетворить. Нити касались разгоряченной кожи. Они были шероховатые, но нежно царапали чувствительные места. Какузу смотрел на него, стоящего на четвереньках, голого и беззащитного. Какузу смотрел ему в глаза. Хидан тяжело дышал и стонал от движений нитей в нем, был смущен, но не отводил взгляд от этих цепких и холодных глаз. Кончив, Хидан дополз до напарника, который опять уселся на скамью, положил голову ему на колени. Нити поглаживали щеки, губы, уши. Какузу сосредоточенно рассматривал запись на бумаге. Слишком тихо. Слишком… холодно. Хидан снова отнял свиток, на этот раз смелее и увереннее. Забрался на колени к Какузу, обнял за шею. Поцеловал в шею, в ухо, подкрался языком к потрескавшимся губам. Губы приоткрылись, высвобождая десяток более тонких и мягких нитей. Хидан чувствовал, как они копошатся в его рту, перекатываясь, щекоча. Вдруг тяжелые руки сковали хрупкое тело в объятиях, и Хидан задохнулся от нахлынувшей волны болезненной любви. Какузу удивлялся охватившему его сумасшествию. - Какузу, ты… - Хидан зажмурился. – Ты – моя одержимость. Мой идол. Мой фетиш. Мое смятение. Мое покаяние. Вопрос и ответ… Ты – всё. END