Никогда не забывай своего грустного маленького принца.
Если бы людей сравнивали с цветами, то он определенно стал бы нильским лотосом — тонкая бледно-молочная кожа, мутно-зеленые глаза и, казалось бы, беззащитность, которой он без зазрения пренебрегал, убирая свои шоколадные кудри в пучок.
— Каково отсасывать парням, Томлинсон? — влажный язык исследует незабываемые кораллово-алые губы, которые, готов поспорить, имеют вкус чего-то невероятного. — Глубоко, сладостно, вязко — тебе ли не знать, Кудряшка Сью, — о, столь тягуче-восхитительное чувство — ощущать его раздражение, гнев, ярость, с которыми он вколачивает меня в университетскую туалетную плитку раз за разом. Я лишь смеюсь, ведь это и стало моей целью на протяжении последних трех месяцев — с того самого момента, как я впервые услышал кинутое им мне в спину громогласное «педик», означающее начало игры. Гарольду это доставляло не меньшее удовольствие — унижать кого-то. Впрочем, как и любому из его чертовой компании таких же богатеньких избалованных натуралов. Каждое мое слово будило в нем ублюдка, каждое его слово пробуждало во мне игрока, заставляя встречать его в коридорах, искать как бы случайных встреч, ловить его взгляд на себе в то время, как руки очередного смазливого мальчонки-первокурсника сминают мой зад, а язык охлаждающе скользит по шее, неумело оставляя малинового цвета засосы. Так отвратно, искусственно — прямо как Диснейленд. Уверен, Гарри бы смог намного лучше — кусать, вылизывать, вдалбливаться в желающее его каждой клеточкой тело. Думает ли он об этом, когда дрочит по утрам в душе? — Помимо педика, ты еще и мазохист? Настолько доставляет, когда тебя хорошенько отпинывают? Или кулак, ударяющий твою челюсть? — возможно, именно в тот раз это стало для меня самым восхитительным. С каждым яростным выкидом я представлял, словно все его удары — лишь поцелуи. Такие ядовитые, прожигающие тело насквозь, оставляющие кровоточащие ссадины поцелуи.***
Этот день стал настоящим катализатором.
Белоснежные зубы издевательски-нежно прикусывают нижнюю губу, на которой сверкает новое серебристое колечко. Знает ли он, что я смотрю, как завороженный? Знает ли, как хочу вобрать его в себя полностью, почувствовать его вкус? — Мистер Томлинсон, это — ваш новый сосед. Вы, должно быть, уже знакомы с мистером Стайлсом? — он прямо здесь — стоит на пороге моей комнаты с наигранно-отравленной ухмылкой. В глазах полыхает злость, а я уже готов пробудить в нем ярость. В правом крыле общежития решили устроить внеплановый ремонт электропроводки и, видимо, начали временное расселение студентов по кампусу. Раньше я бы сказал, что это лишь совпадение, но сейчас я уверен, что это полный фатал. — Безусловно, — не могу сдержать ухмылку, чувствуя, как шестеренки мозга неустанно крутятся, воображая возможные варианты того, что будет дальше. Как будет дальше. — Понадобится помощь — зовите. Но, надеюсь, что все будет в порядке, Стайлс? — Безусловно, — я предвкушал, как его язык будет скользить по мне этой ночью, а он представлял, как его кулаки сегодня вновь начнут выбивать из меня все дерьмо, которое он так ненавидит. И он был прав, но поцелуи в тот раз оказались столь болезненны.***
Это было через неделю после его переезда. Через неделю после того, как он шептал слова ненависти, с удовольствием наблюдая, как кровоточит моя разбитая бровь.
Джеймс, Джимми, Джордан — абсолютно плевать как зовут этого смазливого парня, который, кстати, неплохо работает ртом. Ведь он лишь часть игры — провоцирующая. Не знаю, насколько далеко уже зашел и чего вообще желаю добиться. Может, Стайлс прав, — я всего лишь мазохист? Или я просто хочу его член в себе. Кто знает, но когда я звал этого парня к себе, я точно знал, во сколько Гарри придет в эту ночь от своих дружков. Знал, каков будет его гнев и удары — еще бы, трахающиеся педики, так развратно развалившиеся на одной из кроватей его комнаты, от стен которой так прекрасно отражаются эхом стоны. Потные ладони быстро перебирают по моему телу, пытаясь стянуть футболку под мелодии Fall out boy, звучащие на фоне из плеера. Губы закусывают бледную кожу шеи, он так тороплив, будто все чувствует, все понимает. Руки свободно взъерошивают мягкие волосы… — Что за нахуй?.. — и я был абсолютно прав. Он здесь. Минута в минуту, с чернее мрака в комнате глазами. Секунды оцепенения, и парень буквально слетает с меня, оказываясь на полу среди разбросанных вещей — у ног Гарольда. Кулаки Стайлса сжаты до побеления, в готовности кого-нибудь — меня — избить до крови. — Три, блять, секунды, — звучит больше как рык, отчетливо дающий парню знать, что у него всего пара мгновений на то, чтобы убраться отсюда к чертям. И он не заставляет терпение кудрявого иссякнуть, исчезая из комнаты молниеносно, слыша, пожалуй, лишь то, как громко за ним захлопывается дверь. Глаза в глаза — голубые в зеленые. Он молча смотрит, лишь сжимая челюсти до боли. Секунда. Всего секунда и я уже оказываюсь на полу под ним, пока пахнущие табаком длинные пальцы стягивают мои волосы на затылке до покалывания — кулак занесен над моим лицом и готов к удару.Iʼm just dreaming of tearing you apart — Я просто сплю и вижу, как разрываю тебя на части.
— Какая же ты шлюха, Томлинсон, — раз — моя щека немеет под ударом, губы омываются в кроваво-алый. В моем взгляде лишь насмешка — он об этом знает, даже не взглянув в них. Его ресницы трепещут, взгляд скользит по алеющей щеке в удовлетворении.I just got to get you out of the cage — Я просто собираюсь вытащить тебя из клетки.
— Неужели тебе действительно, блять, так нравится? — два — из носа следует горячая струйка крови. Вызывает лишь смех. Его злость такая детская. Такая сексуальная.Gonna need a spark to ignite — Нужна искра, чтобы разгорелось пламя.
— Ненавижу тебя, — три — снова щека. Думаю, после этого я точно буду выглядеть не должным образом. — Так поцелуй меня, дурачок.A constellation of tears on your lashes — Плеяды слёз на твоих ресницах.
Слышу, как из его легких едва ли вырывается воздух. Чувствую, как он напрягся. Вижу, как его глаза наполняются дегтем. Готовится к новому удару, но пальцы треморно спускаются к моему лицу — готов поспорить, он весь дрожит. Плавно проводит по разбитой брови, пунцово-красной от ударов щеке, губам. Подушечки пальцев ведут вдоль по скуле, собирая кровь на ладонь. Он смотрит. Просто смотрит на меня, прежде чем так неуверенно опуститься к лицу и поцеловать.I wish you could see — И мне так жаль, что ты не можешь увидеть.
Мята. Его губы вкуса мяты. И влажный язык, проводящий по моей нижней губе. И мягкие — действительно мягкие — губы, вовлекающие в поцелуй. Невероятно жадно, влажно, нужно. Пальцы на моем затылке разжимаются — притягивает к себе, все еще восседая на мне. Впервые он не желает убить меня своими движениями — хоть от этого я, определенно, умираю. Просто тлею в его крепких татуированных руках, как девчонка.That youʼre the antidote to everything except for me — Что ты — противоядие ко всему, за исключением меня.
Отрываясь от губ, смачно проводит языком по ссадинам, оставляет невесомый поцелуй на разбитой брови, прикусывает кожу на скуле, неосознанно оставляя метку. — Какая же ты шлюшка, — сладостный шепот прямо на ухо, пока его губы спускаются ниже — к ключицам, соскам, торсу, опаляя дыханием и зализывая синяки, оставленные им же — заставляя меня пьянеть без алкоголя. Не мучаясь с футболкой, банально разрывая ее, заставляет прогибать спину до хруста, закусывать губы в нетерпении, ловко двигаясь на мне. В очередной раз доказывает, что превосходит меня в силе, одним рывком переворачивая на живот, вновь оказываясь сверху.Burn everything you love, then burn the ashes — Предай огню всё, что любил, а затем сожги и пепел.
У него не заняло и минуты, чтобы стянуть с меня брюки до колен, пригвоздив мои руки одной своей ладонью к полу, делая из меня действительно шлюху. — Блять, где резинка? — он хлопает по карманам моих брюк, наугад в темноте проводит рукой по тумбочке, уронив мой телефон. — Ты же трахаться собирался, не мог приготовиться? — больше нетерпение, чем недовольство, ведь он просто, расстегнув ремень своих узких — чертовски узких — брюк, давит мне на лопатки, заставляя выгнуться, приподнять зад кверху — прямо к обозрению Стайлса, который не медля одаряет его звонким шлепком. — Может, перестанешь бить и просто трахнешь? — буквально скулю, чувствуя, что готов кончить лишь от осознания. Животный рык, и Гарольд прикусывает одну из ягодиц, приставляя влажные пальцы к ложбинке, незамедлительно продвигаясь внутрь на две фаланги, углубляясь с секундами до простаты под протяжный стон. Прелюдии — явно не его сильная сторона. Глубже и глубже, добавляя еще два пальца, сминая свободной рукой плечо до боли, выгибая мне спину до покалывания. — Черт, — наплевав на все, пальцы выскальзывают, заменяя фаланги налившейся головкой члена с проступившими капельками смазки — что я готов ощущать вечно. Не давая привыкнуть, входит практически до упора одним толчком, не думая о моей боли — лишь о том, вероятно, что он трахает парня. Он, блять, трахает парня. Хотя в этот момент это не казалось столь абсурдным, ведь он может вдалбливаться в меня до упора — я не способен противостоять ему. Никогда не был способен.In the end everything collides — В конце концов, всё друг другу противоречит.
С каждым глубоким резким толчком комната наполнялась вязкой пеленой из стонов, сбитого дыхания и желания. Такого животного, настоящего. Гарри трахал своего соседа — переплетал наши пальцы и просто вбивался в желающее его каждой клеточкой разгоряченное тело, наблюдая, как мышцы напрягаются на спине, алеют пятна от укусов и места засосов по всей бледной коже шеи бесстыдно побагровели. Во рту пересохло от сбившегося дыхания, а внизу живота сводило, предвещая близящийся оргазм. Раз, два, три… Это определенно конец игры, так? Четыре, пять, шесть… Этого ли я добивался? Семь, восемь, девять… Это не просто игра. Он, блять, мне нужен. Гарри мне нужен. Когда добиваешься своего — остановиться ты уже не в силах. Десять. Стоны заливают комнату, а пол, определенно, нужно будет хорошенько почистить, — но это того стоило. Ведь, сами того не подозревая, мы начали не игру, а что-то большее. Что-то, что еще надолго останется с нами, осязая в воспоминаниях сладостными стонами. Что-то, что расцветает багряным на нежной коже. — Если притащишь в эту комнату еще хоть одного из своих хуесосущих друзей, то работать будет уже твой рот, — он поджег одну из сигарет, выпуская с покрасневших от поцелуев губ густой дым. — Ты просто ревнуешь, признай. Не такой уж ты и гомофоб. — Иди нахуй, — прохрипел Стайлс, притягивая меня к себе, оставляя мурашки от прикосновений. В эту ночь поцелуи были настоящие — боли больше не будет.