***
Завтрак закончился через час, ибо призрак не позволил никому покинуть кухню, пока огромная кастрюля каши не была съедена до последней ложки. А пока бабулечка перемывала на кухне посуду, нукенины быстренько закрылись в кабинете Лидера и, по привычке забаррикадировав дверь, попытались забыть о страшном призраке и погрузиться в свои рутинные будни маньяков. — Итачи и Кисаме, отправляю вас в Коноху за Девятихвостым, — начал было Лидер, протянув напарникам карту местности. — Джинчурики нужен живым и… — Да что ж ты делаешь?! — послышался из коридора переполошенный ор. В ту же секунду прямо из стены в кабинет выбежала бабулечка и, стиснув только-только освободившегося от оков одеял Итачи в объятиях, заверещала: — Куда ж ему идти, ирод ты окаянный! Ребенок больной совсем, кашли, сопли, температура за сорок, синяк на локте, глазища воспаленные, а ты его работать гонишь! И треснула Лидера деревянной ложкой. — Бабулечка, — терпеливо произнес Лидер. — Вы немного драматизируете. — А ну не спорь с бабушкой! — крикнул призрак, снова укутав Итачи в одеяла. — Да хватит, — воскликнул Какузу. — Женщина, мы не ваши внуки. — Ох уж мне этот переходный возраст, — покачала головой бабушка. — Мы взрослые, — напомнил Дейдара. — Ой, не голоси, внучок, видела я, как ты вчера птичек из пластилина лепил, дитё еще совсем. Дальнейшую тираду о том, что они убийцы, ниндзя-отступники, безумные гении и садисты, призрак не слушал, несмотря на то, что Лидер минут двадцать надрывался, рассказывая об ужасах организации Акацуки. — Знаешь, что действительно ужас? — спросила бабулька, зарядив подзатыльник Хидану, царапавшему на столе Лидера матерное слово. — Это то, что у вас в комнатах творится, это ж страх какой-то, не пройти не проехать, вещи накиданы, посуда грязная кругом, бумажки какие-то, а вчера, ей-богу, убиралась у глазастенького в комнате, так там лежит женщина резиновая, на самом видном месте… — Не резиновая, а силиконовая! — вскричал Сасори. — И это боевая марионетка из новейшего материала, способная атаковать противника на дальнем расстоянии! — Ой, да не оправдывайся ты, внучек, дело молодое, — улыбнулась бабулечка. — Это уже смешно, — прошептал Лидер. — Бабка срывает нам миссии. Но бабка не слышала, и даже не обернулась, уж слишком она была занята протиранием пыли и своим извечным причитанием. — Еще вчера сказала: «Внучатки, снимите плащики, я подкладку подошью, что ж вы по такой холодине в шматке ткани тонюсенькой ходите», так хоть бы что! А ну сняли все плащи! Послушно стянув с себя форменные плащи, нукенины потупили взгляд и протянули свои одеяния бабушке. — А ты чего голый совсем? — опешила бабулечка, завидев, что Хидан, сняв плащ, остался голым по пояс. — Да что ж она доеба… — От паразит! — Хидан, получив по голой спине деревянной ложкой, взвыл от боли и досады. — Рыжий, а ну дай скотч, я ему рот заклею. Это ж как можно столько гадостей говорить, ну как тебе не стыдно, хоть бы девочки постыдился. Иди, я тебе рубашечку погладила, нельзя голым ходить, а то тоже вирусню подхватишь. Итачи недовольно зыркнул на бабульку Шаринганом, но ничего не оставалось, как смириться с клеймом болеющего внука. И многие нукенины были с ним солидарны. Лишь гордый Лидер не терял надежд избавиться от назойливого призрака.***
На всякий случай придвинув к двери своей комнаты комод, Конан, икая от переедания, зажгла свечу и выглянула в окно. Вечернюю картину базы Акацуки дополняли развевающиеся на бельевой веревке свежевыстиранные плащи в красную тучку, несколько штанов, огромные семейные трусы, хозяин которых так и остался загадкой, а также одинокий кружевной бюстгальтер, прикрепленный к веревке деревянной прищепкой. Конан стиснула зубы от злости и, наскоро обмотав голову платком, дабы защитить свежеокрашенные волосы от порывов ветра, выпрыгнула в окно. В отличие от семейных трусов, хозяина бюстгальтера найдут сразу же, потому как в организации девушка всего одна. Не желая выставлять свое белье на всеобщее обозрение, Конан, минуя газон, прокралась к бельевой веревке и, отцепив от нее влажный бюстгальтер, вернулась обратно в жилое помещение. На цыпочках прокравшись мимо кухни, где призрак бабули гремел кастрюлями, Конан было обрадовалась своей беспалевности, но зря. — Внученька, — окликнул ее голосок из-за стены. — Зайди на кухню, помоги бабушке посуду протереть. Прошипев ругательство, за которое утром Хидан три часа простоял в углу, Конан, запихнув бюстгальтер в карман широких пижамных штанов, зашагала в кухню. Бабулечка, усадив ее за стол, поставила на салфетку огромную чашку с чаем и противень с ватрушками, проигнорировала вопрос о том, где посуда, которую надо протереть, уселась рядышком и, запахнув поплотнее свою теплую шаль, заставила девушку в очередной за сегодня раз кушать. — Уложила я хлопцев, — поведала бабушка. — Умаялись они, бедные. А мы с тобой, внученька, пока посекретничаем. Конан поперхнулась горячим чаем. — Знаю я, что любовь у вас с рыжим, — подмигнула бабулька. – Ой, не красней ты, милая, дело молодое, бабушка тоже молодой была… Куноичи только хотела что-то сказать, но бабулечка, сунув ей в рот ватрушку, продолжила: — Им в этом возрасте только одно надо, смотри внученька, чтоб боком тебе любовь не вышла. С детями вам спешить не надо… Обалдев от таких заявлений, Конан снова попыталась вставить слово, но бабулю было не остановить: — … молодые вы еще, жизнь вся впереди, а вы спешите. Вот помню, приехал к нам в колхоз как-то агроном из столицы… Три часа спустя — Выходи-и-ила на берег Катюша, на высо-о-окий берег на круто-о-ой, — тоненьким голосочком пела бабулечка, подперев рукой подбородок. — Вот какие песни петь надо, а ваши эти… ни спеть, не потанцевать. Эх, молодежь, совсем распустили себя. Полудремающая над противнем с ватрушками Конан, приоткрыла один глаз. — Уболтала ты меня совсем, внученька, ночь на дворе уже, — спохватилась бабулька. — Спать иди, завтра рано вставать, надо очередь в сельпо за сметанкой занять. И, как ни в чем не бывало, призрак покинул кухню, оставив прибалдевшую куноичи одну.