Шестеро из седьмой

Когда Сакура вваливается в их комнату в общежитии, она вваливается еще и в густой, сладкий и горячий воздух. Пахнет свежеприготовленным карри, и запах этот настолько прекрасен, что хочется плакать, когда он вытесняет из ее носа застоявшуюся химическую вонь больницы. За весь день ее успело накопиться столько, что она просто закупорила ее ноздри, напрочь лишив обоняния. До тех пор, пока Сакура не набирает полную грудь аромата фирменного учиховского карри. Это смешно до одури, и так же абсурдно, но из всей их огромной семьи Саске единственный, кто умеет сносно готовить. Хоть Сакура и считает, что тоже неплохо обращается со сковородкой, все остальные ее мнения не разделяют. (Кулинарные потуги Наруто, к слову, ограничивались лишь заварной лапшой за двадцать йен, Какаши-сенсей просто был ленивой задницей и не скрывал этого. Тензо, прописавшийся у них наравне с Саем, хреново лепил онигири и так же хреново разделывал рыбу — поэтому да, готовит Саске.) Она стаскивает у пороге сандалии, наступая носками на пятки по очереди, потому что на то, чтобы наклониться и разуться по-человечески, уже просто нет сил. Она закрывает за собой дверь и, оставив свою неподъемную сумку, переполненную той макулатурой, которую не успела разобрать на работе, где-то у входа, проходит вглубь комнаты. На самом деле, это не одна комната, а целых две, потому что, когда им выдавали ключи от временных квартир, сразу после окончания войны, Наруто, поселившийся по соседству, в первый же день пробил головой стену, а Сай, отчаявшись заделать дыру одной из своих картин, предложил снести ее окончательно. Две квартиры стали одной, и это оказалось очень удобно. Война прошла, а они продолжали жить с военными привычками. Они спят все вместе, разве что на разных футонах, и по очереди меняются местом у двери. Пост у окна стабильно закреплен за Саске — для него война длилась много дольше, чем для других, и Сакура иногда думает, что он никогда уже не сможет спать крепко. Она молча машет рукой Саю, перебирающему в углу свитки, и кивает Саске, возящемуся у плиты. Она тут же вспоминает его, держащего этими самыми пальцами, что сжимают сейчас лопатку, ее собственный отравленный кунай; и его сочащиеся кровью глаза, потускневшие от мангёкё, и руку, сдавившую ее горло, и ей делается жутко. Порой ей хочется, чтобы она любила его все той же слепой любовью, потому сейчас правда все чаще колет глаза, и от нее никуда не деться. Сакура сворачивает направо, в душ, благородно выделенный ей всем мужским населением их скромного жилища. И хотя он якобы полностью предоставлен ей в персональное пользование, тем не менее, она регулярно обнаруживает на полках то зубную щетку Наруто, то его шампунь, то расческу. Это не говоря уже о бесчисленном количестве пар грязных трусов, которые она выносит оттуда в прачечную мешками. Она раздевается, отворачивает краны почти до упора, и ступает под горячие струи, сразу ударяющие в лицо и слепляющие волосы. Конечно, это вам не источники, но график ее работы не позволяет баловать себя ими так же, как в довоенное время. Небольшое зеркало над раковиной запотевает, клубы пара поднимаются к потолку, и оседают там конденсатом, а она чувствует, как в ее уставшее, вымотанное тело возвращается жизнь. За прошедшие несколько месяцев она сильно похудела, резко прорезались мышцы, обтягивающие кости, и она будто бы снова вернулась в свое четырнадцетилетие, когда чертовски комплексовала по поводу плоской груди и по-мальчишески цепких пальцев. Только сейчас на комплексы времени не хватает, и чем меньше она считает себя женщиной, тем лучше себя чувствует, несмотря на то, что каждое утро встречает в госпитале Яманаку, которая внешне не изменилась совершенно, а на фоне резко подурневших женщин Конохи даже стала выглядеть выигрышнее. Но подобные мысли — вопрос текущего момента, равно как и ее собственный внешний вид. Потому что время лечит — это действительно так. И она снова поправится на пару нелишних кило, снова будет красить себе ногти на ногах в зеленый, и наконец перестанет вздрагивать, натыкаясь на Саске в дверном проеме. Она выключает воду, просовывает руки в широкие рукава халата, закручивает тюрбан на голове. Ей не стыдно выходить в таком виде, потому что они видели ее в состояниях и похуже. Чего стоит только тот случай, когда она подцепила от тяжелораненого ниндзя какую-то заразу, и когда дома ей стало плохо, Какаши пришлось перед всеми рвать на ней топ и выковыривать из-под кожи на грудине пульсирующую, пьявкоподобую дрянь. Она проходит глубже в комнату, где Саске уже закончил с карри и теперь бережно точит катану, сидя на своем излюбленном месте у окна. Она обходит Сая, все еще сгорбившегося над своими свитками. Оставляет мокрые следы босых ступней на полу, которые тут же испаряются. Потом она берет сменную одежду в комоде, который они делят — какая неожиданность — опять с Наруто, разворачивает полотенце на голове и принимается расчесывать волосы. Все это время в их огромной, но в то же время такой маленькой квартире, лежит молчание. Оно не царит, не висит, оно лежит, как прирученный зверь, знающий свое место и прилегший отдохнуть. И если в самом начале их всеобщего сожительства оно ее беспокоило, то сейчас — нет. Голова гудит сотней голосов, отскочивших от холодных больничных стен, пробравшихся к ней в мозг через уши, рот и ноздри, и только вот в такой теплой, пахнущей домашней едой тишине, она будто бы становится легче, переставая так сильно давить на шею. Когда на Сакуре уже надеты широкие шорты, за которые ее убила бы Ино, свитер с растянутым горлом, а волосы еще влажные, но опять розовые, а не темно-малиновые, как сразу после душа, в одну из дверей их перепланированной квартиры врывается ураган, носящий совершенно определенное имя. А за этим ураганом плетутся выжатые как лимоны Тензо с Какаши. Наруто скидывает обувь, здоровается с каждым по имени, шлепает широкими пыльными ступнями до кухни, где бессовестно снимает пробу с варева Саске, и улыбается так, что Сакуру ослепляет на мгновение, и ей хочется протереть глаза. Так что, когда она отнимает от век руку, Наруто уже нет в поле зрения. В ее душевой шумит вода, а подле двери грязным черно-рыжим комом валяется одежда самого сильного шиноби. Сакура накрывает на стол, пока только что прибывшие приводят себя в порядок. Это такой своеобразный ритуал, что ли: готовит чаще всего Саске, а потом будто напрочь открещивается от конечного результата. Наверное, он тренирует себя делать для людей что-то хорошее. Тензо помогает Сакуре вытащить стол на середину комнаты, хотя она сама могла бы одной левой поднять и его, и самого Тензо в воздух, но сейчас, здесь, в данный, совершенно непродолжительный момент, они все чуть менее шиноби, чем обычно. Когда миски уже расставлены, полны свежего риса с тем самым карри, когда Сай уже складывает ноги, а Какаши пытается накинуть на мокрую голову Наруто свое полотенце, пока тот фыркает, и трясет ею как пес, мокрый и горячий после душа, они все без приглашения подтягиваются к столу, занимая места. Наруто что-то впаривает Тензо, когда берет палочки в руки, а Саске с Саем напротив них о чем-то солидарно молчат. Потом они желают друг другу приятного аппетита и едят как всегда — как будто в последний раз. Никто не хвалит стряпню, потому что повар этого все равно не оценит. По мере того, как наполняются желудки, развязываются языки. И, конечно же, Сакура как на духу выкладывает, как битый час пыталась взять у одного противного старикана кровь, пока в соседней палате стонали от боли шестеро шиноби, и что у нее не хватало рук, а у тех ниндзя — наличных, и поэтому они не могли конкурировать с придирчивым старпером. Какаши, сидящий от нее через одного, сразу после Наруто, щурит не скрытый маской глаз и закладывает по ее ткани складку улыбки. Саске старается делать вид, что слушает, Сай, напротив, себя даже не напрягает. Наруто кладет одну руку ей на плечо (второй он размахивает палочками) и шутит по поводу ее популярности среди лиц преклонного возраста, и что его хенге вполне может с этим справиться, на случай, если у них все взаимно. Сай дожидается своего звездного часа и вклинивается с пророчеством, следуя которому, она закончит женой Наруто, делающей ректальные осмотры девяностолетним извращенцам в качестве хобби. В следующее мгновение огребают оба — рис попадает даже на Какаши, но такие мелочи его не волнуют. Его дети рядом, все трое, за одним столом, и ему хорошо. Потом помещение оживляется ленивыми движениеми всех присутствующих: медлительной уборкой, перестановкой мебели, распаковкой футонов. Сакура моет посуду, не спуская глаз с Сая, которого впрягла себе в помощники в качестве наказания. Наруто, каким-то чудом оказавшись безнаказанным, уходит с Саске в другую часть квартиры, и долго и серьезно о чем-то с ним говорит. Эти разговоры — такая же неизменная часть их рутины, как и мытье посуды. Саске долгими ночами смотрит в окно, под которым спит, как птица сквозь прутья клетки — на волю (Сакура не раз заставала его за этим, когда вставала ночью, чтобы выпить воды). Утром всем ясно, что он не сомкнул глаз ни разу за ночь. Весь оставшийся день он носит эту печать бессонницы на своем лице. До вечера, пока Наруто снова не уводит его в угол, где говорит ему что-то тяжело, устало, пока остальные готовятся ко сну. И круг замыкается. Каждому, из присутствующих здесь, ясно, что однажды утром футон Саске окажется убран намного раньше остальных, и никогда уже не будет здесь разложен снова. Но это будет не сегодня. Они с Наруто возвращаются, когда Сакура вытирает руки. Она глядит на них почти одинаково, но больнее ей смотреть на Наруто. Потому что она видит, как он устал, и что для него война продолжается каждый вечер, пока он упрашивает Саске остаться хотя бы еще на одни сутки в Конохе. Сакура давно уже себе призналась, что отпустила Саске, и теперь ей хотелось, чтобы и Наруто его отпустил. Потому что это нужно всем им, но круг еще не готов разорваться. Они гасят свет и расходятся. И нет, Сакуре не неуютно спать одной среди такого количества мужчин, разве что Наруто иногда закидывает на нее ногу. А иногда и руку. А иногда и… Она залезает под одеяло с головой, и долго слушает их общее дыхание, пока оно не начинает расслаиваться на сонное и бодрствующее. Сегодня она спит у двери, наверное, поэтому так долго не может уснуть. Так долго, что не спит не только она, но и Саске, сверлящий глазами бледную, выеденную кратерами луну, и… Когда сверху на нее ложится рука, она не вздрагивает. Эту крепкую, жесткую кисть с шершавыми пальцами она больше ни с чьей не спутает. И есть что-то странное в том, что ей все равно, что Саске точно осознает, как ее во сне обнимает Наруто. Потому что теперь она любит Саске совсем другой любовью, той, которой раньше любила глупого и шумного Наруто, портившего ей жизнь в академии. А Наруто, что ровно и тепло дышит ей в затылок, она любит теперь иначе. Она слегка отгибает край одеяла и долго смотрит на то, как играет на выдающихся костяшках сизый лунный свет. Она смотрит на эту руку на своем одеяле, на своем боку и не скидывает ее. Сакура смеживает веки. Проснувшись однажды утром, они обнаруживают, что футон Саске свернут и лежит аккуратно в углу комнаты. Саске нет, и ей тоскливо, но дышится, почему-то, легче.