И имя этому..

И имя этому... Он хотел вылепить их под свои рамки, систематизировать, возвести в степень, присвоить им меру, сравнить с эталоном. Он хотел выключить их, забыть. Ведь именно так он поступает со всей бесполезной информацией? Просто стирает из памяти. Чувства - это лишь мелкие трещины на лупе, это раздражающие помехи, отвлекающие от дела досадные обстоятельства. Они не нужны ему, он выше их, совершеннее. Если закутаться в темный плащ отрешенности, небрежно обмотать вокруг бледной шеи длинный шарф холодности и завершить образ шляпой из грубости, никто в обществе не захочет тебя обнажить. Их было мало. Но ему почему-то никогда не удавалось окончательно избавиться от них, нарисовать себя самого полностью свободным, неуязвимым механизмом, разумом без границ и якорей. Их было мало, но они всегда были с ним. Старший брат, такой высокомерный, пронзающий всех и каждого дротиками из ядовитого сарказма, брошенными небрежной рукой с пьедестала собственной великолепности. Всегда и во всем первый и лучший. Конкуренция, занудство, колкость. Три самых ярких характеристики его несносного образа. С самого раннего детства он слишком многое брал на себя, влезал в его жизнь, контролировал, принимал за него решения, осаждал и осыпал язвительными замечаниями. И заботился. Оберегал. Чрезмерно беспечная экономка. Или вовсе не экономка? А женщина, давшая ему кров, уют, какое-то призрачное подобие нормальной семьи. Он всегда живет лишь этим подобием, упрямо отрицает значимость оригинала, не признает этого проявления социальных потребностей. Очаровательная своей глупостью, никогда не умолкающая пожилая дама, порой слишком несуразная и раздражающая. Но преданная ему. Любящая. Грэм? Григ? Гарри? Он не устает делать вид, будто в его памяти нет места для его имени, он нарочно умаляет его значимость, скрывая настоящую ценность его существования в своем маленьком, тайном, до безобразия выверенном мирке. Но еще существуют вещи, не подвластные расчетам , не желающие облачаться в безликие костюмы переменных из блестяще составленного уравнения. Он нуждается в нем, как бы не пытался доказать обратное. Такой неловкий в комплиментах, неделикатный, не знающий глупых общественных правил и традиций. Или просто не умеющий их применить? Беспомощный. Оттого невыносимый. Прикрывающий свою эмоциональную необразованность толстым слоем небрежности. Но даже она, скромная, неудачливая, забавная в своей простоте, искренни дорожит им. К ней первой он пришел за помощью, к ней, смешной в своей почти детской влюбленности, но такой настоящей, такой надежной. И наконец он. Джон Ватсон. Нет, не так. Джооон Ватсон. Он так привык произносить его имя, окликать, подзывать к себе, что кажется, будто эта единственная, замкнутая в круг, гласная навсегда сохранит на себе отпечаток тайно-просительной протяжности. Кажется, именно его появление по кирпичику снесло всю его тщательно отстроенную крепость? Такой обычный, с заурядным умом, полным отсутствием воображения. Ску-чный. Но такой добрый, отзывчивый, заботливый, чуткий, слишком хороший для того, чтобы быть рядом. Только с ним, впервые с почти забытых частично задвинутых на задворки бездонных чертог детских времен, он снова научился чувствовать страх. Страх истинный, поразительный в своем проявлении. Не страх поражения, страх потери. Разум перестает работать с серебристо- стрелочной точностью, он больше не центр его существа, все сосредотачивается в призрачной точке внутри его груди. Фантомной болью отдается в легких и в сердце, сжимает желудок, бьет по почкам. Кажется, это зовется душой? Он растерян. Вопреки всем законам его жизни, что-то с безобразной силой сжимает его естество, сковывает изнутри, рвет на части. С.Т.Р.А.Х. Страх его страданий, его боли, страх не успеть, страх не понять, не разгадать, ошибиться и потерять. Тот страх, который толкает тело вперед рационального решения, страх, которым движет импульс. Заставляет задерживать дыхание. В эти безумные минуты главным становится только контроль. Контроль над этим безумным порывом, над яркой, убивающей лавиной, грозящей сбить его с давно занятых и твердо закрепленных позиций. Позиций его спасения. Позиций безразличия. Его преимущество, его тайное оружие, его нерушимая броня - холодный, лишенный сантиментов и привязанностей, рассудок. И с появлением Джона он стал уязвим. Болевая точка Шерлока Холмса - Джон Хэмиш Ватсон. И на какую бы глубину своих бесконечных лестниц он не пытался столкнуть эту обнаженную частичку закрытой души, как бы остро не затачивал лезвия своих язвительных реплик, отделяя себя от остального мира плотным покровом из грубого полотна безразличия, ему не удастся избавиться от истины. Он, Шерлок Холмс, несчастливый обладатель не только непревзойденного интеллекта, безграничного воображения и циничной манерности. О нет, он хранит в себе потаенное сокровище, ревностно оберегаемое, очень хрупкое, не слишком многочисленное, но оттого не менее ценностное. И имя этому сокровищу - чувства.