Квинтэссенция страха

      Они сидели в полной тишине, нарушаемой лишь редкими звуками, раздававшимися из леса. Кромешная тьма окутывала дом и прилегающий к нему сад, включая ту беседку, в которой два сердца бились буквально в такт, периодически замирая от разговора, ведущегося между их обладателями.       Прошло чуть больше десяти минут с тех пор, как Джон Ватсон, намеренно провоцируя своего друга и компаньона, пытался выбить из него хотя бы маленький кусочек признания, которого так жаждала его отчаявшаяся душа.       — К чему этот разговор? — в конечном итоге вспылил Шерлок, буквально прожигая взглядом такие синие, такие родные глаза. Ему казалось, что ещё мгновение, и он не сможет сдержать себя, как приходилось делать во все предыдущие разы, вызванные похожими беседами. Разговор об Ирэн Адлер начал его раздражать, пускай он и пытался всячески подавлять волнение в голосе стальными нотками безразличия.       — К чему оставаться одиноким? — не унимался Ватсон.       — У Вас в порядке с головой? — с нажимом ответил Шерлок. Миллионы идей блуждали у него в мыслях, но как намекнуть несносному доктору о том, что он не один с тех пор, как тот появился в его жизни, и кроме него никто и никогда не будет способен ворваться ураганом в его сердце, он не имел представления.       — Мой вопрос такой бредовый? — спросил Джон, почти откровенно насмехаясь над Шерлоком, и чертики, пляшущие в глазах, были тому подтверждением. Холмс уже давно заметил, что Джон чувствовал себя королем этого разговора и в прямом смысле наслаждался сложившейся ситуацией, а также возможностью поискать пробоину в стене, возведённой между дружбой и чем-то большим. Для выработки плана отступления не понадобилось много времени.        — Для венского психиатра — нет, для бывшего военного врача — более чем, — в попытке завершить этот глупый, абсолютно бессмысленный спор, Шерлок принял решение перестать перебрасываться встречными вопросами. Раздражение почти достигло своего пика, пальцы вцепились в край пальто, ещё секунда, и он бы набросился на доктора, впишись своими тонкими губами в его похабный, провоцирующий, наглый рот.       — Вы не можете отрицать, что как бы то ни было, я Ваш лучший друг, — голос Джона стал намного мягче, отдавая бархатистыми нотками в сознании Шерлока.       — Допустим, — сквозь зубы процедил Холмс, сверля тяжёлым взглядом своего оппонента.       — Я просто пытаюсь вести с Вами обычный дружеский разговор, — как можно спокойнее отреагировал Ватсон, якобы ненамеренно делая акцент на каждом слове, переворачивая недвусмысленную фразу с ног на голову.       — Прошу, не надо, — умоляюще простонал Холмс. Он слишком хорошо знал своего биографа, чтобы не признать этой дешёвой провокации на его откровенность, к которой сам пока не был готов. Это должно произойти при иных обстоятельствах, но никак не во время поимки опасного преступника в продирающем до костей холоде, на мокрой от утренней росы лавке, когда окна почти запотели от раскалившейся атмосферы и вспыхнувшего уровня адреналина в крови.       — Почему Вам так нужно быть одному?       — Если Вы про эту романтическую чушь, а мне думается, Вы именно про нее, то я Вам, помнится, уже объяснял, что испытываю отвращение к чувствам, — отчеканил Шерлок, стараясь отогнать фразу, пульсирующую у него в голове. — Они как песок в тончайшем инструменте. Трещина в…       — Трещина в лупе, да, — упавшим голосом закончил фразу Джон, отводя взгляд в сторону. В одно прекрасное мгновение его воображение само создало это словосочетание, чтобы было легче справляться с разъедающими эмоциями, подавлять их во время каждой ссоры с Мэри, приглушать всхлипы по ночам, чтобы лежавшая рядом жена не проснулась, увидев его человеческую слабость. Жить с мыслью о том, что он всего лишь трещина в жизни бесчувственного социопата было намного проще, нежели питать надежду на неловкое объяснение в чувствах и счастливый конец, априори невозможный между двумя мужчинами в девятнадцатом веке.       — Вот, видите, я это уже прежде говорил — на этом моменте Шерлок осознал, как прокололся, но времени отказываться от своих слов не было. Возможно, в другой жизни он бы закричал, как сильно любит Джона, как хочет обнимать его, просыпаясь по утрам в одной постели, пить вместе кофе и бороться с преступностью, лишь бы его дорогой Ватсон всегда был рядом. Но сейчас оставалось только всячески отрицать возможность их любовной связи, стыдливо отводить взор и запинаться в словах, и все это — из-за такой мерзкой трусости. Заблокировав в юном возрасте все свои чувства, уничтожив низменные человеческие эмоции, Шерлок все еще привыкал к выбросам эндорфина в крови, приглушая и усмиряя влечение. Внутри него практически велась борьба между холодным расчетливым умом и пылающим источником сантиментов.       Уже с раннего детства он понял, что агрессия — лучшая защита от жестокого мира, в котором каждый человек пытается ранить тебя изнутри. Манера общения в качестве нападения настолько въелась в его кровь, став неотъемлемой частью его самого, что избавиться от этого за пару секунд было немыслимо. Ему нравилось унижать, втаптывать людей в грязь, наблюдать, а после выдавать им все грязные секреты их никчемных жизней, чтобы как можно дальше запихнуть все теплое и искреннее, что когда-то хранилось в нем самом. Он наивно полагал, что никогда не встретит человека, ради которого захочет поменяться. И весь этот нигилизм каким-то неведомым образом искоренился в тот момент, когда он столкнулся взглядом с Джоном Ватсоном. В ту секунду чертоги разума содрогнулись от неистового толчка, пустившего череду импульсов сквозь пелену отрицания.       Шерлок вздрогнул, помотав головой, возвращаясь к реальности. Посмотрев на Джона, он разглядел ту самую боль, так явно отражавшуюся в выражении его глаз. Было ли ему стыдно за причинённые страдания? Безусловно. Но не имея должного запаса храбрости что-либо исправить, он заставлял страдать как себя, так и человека, сидящего напротив в ожидании любого намека.       — Нет, это из моего рассказа, вы цитируете самого себя из «Стрэнд Мэгазин». Это мои слова, а не ваши! — в полнейшем отчаянии воскликнул Ватсон, — это вымышленный образ, который я предлагаю публике! Мозг без сердца. Хладнокровная машина, я все это сочиняю, Холмс. И мои читатели это проглатывают, но я этому не верю.       — Стоит написать вашему редактору, — ухмыльнулся Шерлок.       — Вы живой человек, — продолжил Джон, не обращая внимания на едкое замечание Холмса, — Вы прожили жизнь, и у Вас есть прошлое, — по голосу говорившего Шерлок разумно заключил, что Джон явно доволен своим монологом, миллиметровыми шажками подбираясь к очень интимной и тонкой теме. Слова Шерлока будто и не задевали его, так умело он лавировал между мыслями, словно пробирался ползком сквозь поле боя, минуя взрывающиеся снаряды вокруг него.       — Есть что? — яростно делать вид, якобы он вовсе не понимает, к чему клонит доктор, казалось достойной мыслью для единственного в мире консультирующего детектива.       — Ну, было же, наверное, — прищурился Джон.       — Было что? — не сдавался Шерлок. «Только не это, прошу, Джон, только не про мое прошлое, которое я так старательно пытаюсь забыть» — повторял он про себя, мысленно посылая проклятия своим древним ошибкам.       Повисла неловкая пауза, в которой оба глядели друг на друга, не произнося ни слова. Осознав, что это молчание начинает затягиваться, Джон немного склонил голову набок, лукаво покосившись на своего друга, придавая своему голосу толику ехидства.       —Вы поняли, — немного обаяния, томный взгляд, и Шерлок будет сражен.       — Нет, — продолжал отражать удары Холмс.       — Любовный опыт, — «Ну же, Шерлок, расскажи все папочке» — непрошеные мысли не удержали Джона от порыва облизнуть губы, потому что в беседке стало слишком жарко.       — Вы не дадите мне револьвер, мне захотелось им воспользоваться, — на одном дыхании выпалил Шерлок, представляя, что он мог делать сейчас с этими чувственными губами, если бы не чертово место и время.       Джон шумно сглатывает, в то время как Шерлок хищно смотрит на резкое движение кадыка, отбрасывая в сторону самые откровенные фантазии, устроившие жгучие танцы у него в голове.       — Холмс, Вы из плоти и крови, у Вас есть чувства, у Вас есть…должны быть…, — Джон сделал многозначительную паузу, будто собираясь с силами упомянуть нечто сокровенное, — импульсы, — он знал, что пытается сделать то, на что никто и никогда пойти не решался — залезть в душу Шерлока. Произнося последнюю фразу, он ощущал всем своим телом, как пробуривает дыру сквозь стену, отгораживающую Шерлока от эмоционального мира. В один миг все либо рухнет, либо ему удастся пролить свет на темную сторону их взаимоотношений.       — Боже, я никогда так не мечтал, чтобы на меня напал призрак—убийца, — прошипел Холмс, закрывая глаза. Он был готов сделать что угодно: провалиться сквозь землю, вызвать Мориарти из преисподней, поднять на уши весь дом, собственноручно убить невесту с кровавой улыбкой, выслушать партию нравоучений от старшего брата, да даже поболтать за чаем с миссис Хадсон, лишь бы исчезнуть из этого спектакля двух актеров, в котором умелые руки военного врача уже провели открытую операцию на сердце, копаясь внутри своими ловкими пальцами. Однако, несмотря на все это, он ожидал перейти к последнему, такому бесстыдно прямолинейному вопросу.       — На правах друга, на правах того, кто…волнуется за Вас, — было видно, как тяжело справлялся Джон с бурлящими эмоциями, стараясь унять дрожь в голосе и придать ему оттенки непричастности, — я спрашиваю: что сделало Вас таким? — на этом вопросе его голос сорвался, прозвучав неестественно высоко, но Джон стойко делал вид, будто ничего сверхъестественного не произошло.       Наступила очередная минута неловкой тишины. Было слышно, как за окнами бушует ночной ветер, призывая ветви деревьев царапать окна, напоминая о существовании жизни вне этого замкнутого пространства. Шерлок сидел с выражением лица, полного горечи и сомнения, но не мог подобрать правильные слова, чтобы объяснить Джону такую простую истину. Но какое слово смогло быть равным тому, что происходит сейчас? Какое бы слово стало соразмерно тому, чего он не ощущал, а еще вернее, не ощущал никогда прежде?       — О, Ватсон, — горько усмехнулся он, готовясь приоткрыть завесу на свое прошлое, — ничто, поверьте мне, — Шерлок перешел на шепот, доводя мысль до конца, — я сам себя сделал.       В эту секунду внутри что-то щелкнуло, и Шерлок посмотрел в окно, погружаясь в пучину воспоминаний.       — Редберд, — будто в бреду прошептал он, невидимым взглядом уставившись в пустоту.       Он вспомнил все оцепенение, страх и отчаяние, захватившее его, когда он еще мальчиком увидел смерть своего питомца. Тогда маленький Шерлок впервые по-настоящему испытал боль. Это стало толчком к тому, чтобы отключить все эмоции, потому что так проще выживать в суровом мире взрослых людей. Но сейчас это ощущение вернулось, накрывая с головой, словно цунами, обрушивающееся на беззащитный берег. Он не хотел видеть глаза Джона в этот момент просто потому, что не пережил бы накативших эмоций как на него, так и на человека, пустившего ток по его организму, наполнив светом доныне мрачное существование. Последняя фраза прозвучала как скрытое откровение, которое рвалось наружу на протяжении многих одиноких лет взаперти с самим собой.       В следующее мгновение их отвлек какой-то звук, разрывающий тонкую нить уединения, без спроса вклиниваясь в разговор и призывая вспомнить, по какой причине они оказались в этой стеклянной беседке. Переглянувшись между собой, они без слов поняли, что разговор по душам придется отложить на более благоприятное время, а сейчас, нацепив маску ума и бесстрашия, их ждет очередная погоня в попытке разгадать страшную тайну. Но, несмотря на все преграды, они всегда будут вдвоем против целого мира.