Ну,хоть кто-то...

Звезды загораются синим пламенем на черном небе. В душе суетится тепло. В сердце просыпается любовь. А в голове — молча аплодируют тараканы. Глазами пытаюсь искать среди толпы одинаковых свое — настоящее. Руками хватаю прохожих, пытаясь всмотреться во внутренние миры, но вновь и вновь отпускаю. В их мирах нет того самого — родного. Над горизонтом восходит солнце, лучами холодными касается пустых сердец города. Улыбка таит как снег при плюсовой температуре, и от этого становится лишь холоднее. Шаг. Зеленый сигнал светофора, и на встречу торопливо бегут люди, а я движусь против их течения. Сталкиваюсь лицом с их лицами и ловлю лишь скуку и усталость. Мне жалко их. Шаг. Красный просит двигаться быстрее — машины не любят ждать. Я смеюсь, но тихо — в кулачок, кому-то ни к чему видеть мой смех. Тротуар. Голову к небу, улыбку пошире, руки в карман и стать статуей на несколько минут. Люди вокруг с любопытством повторяют мое действие, а не заметив ничего для них стоящего — кто улыбается мне в ответ, а кто крутит пальцем у виска. И идут дальше, словно не останавливались ни на секунду. А над головой целый космос из красок просыпающихся домов — витрины такие яркие, горят, будто пламя у реки в тихом лесу. Манят своей неестественной красотой и отталкивают фальшью произносимых слов. Город — не место для чистой души. Я молчу, как никогда раньше, молчу настолько громко, что чувствуй люди мое состояние, потеряли бы слух на какое-то время, быть может сошли с ума. Но услышать, как кто-то молча кричит почти невозможно, поэтому окружающие вряд ли когда-нибудь пострадают. Зато мысли прочесть проще некуда, ведь человек, как открытая книга, только языком умей владеть. Старушка — божий одуванчик ворчит под нос о треклятых депутатах и развалившемся Союзе. Пенсию подняли всего на какие-то две сотни. А студент бы радовался, ему и десятка лишней не будет никогда. Мальчишка лет пяти смеется, ловко лавируя между прохожими, а в след ему звучит недовольное: «прекрати, кому сказала!». Бедолага не знает, что радоваться надо тому, что дите счастливо и беззаботно, ведь придет время и это пройдет. Все проходит. Суровый взгляд из-под темных густых бровей аля «я слишком занят, чтобы выслушивать весь этот бред», не очень дорого серый костюм — почти черный скорее и новенький навороченный телефон. А глаза бегают по аппетитным частям тела впереди стоящей девицы в мини. В трубке сбивчиво рассказывают прожитый день, но оппонент явно не настроен слушать. Собака — старая, лохматая и до тошноты тощая мчится вперед всех, стоит светофору показать только желтый. И водитель ясно дело не успевает среагировать, да и по сути зачем? Визг тормозов и несчастного животного, глухой удар и чей-то отборный мат. Ребенок, явно впечатленный увиденным, тут же останавливается, чем несказанно радует горе-мать. Та кричит, дергая за руку и таща куда-то в сторону, а мальчонка рассеянно плетется следом — перед глазами все еще старый пес. Старушка проклинает уже молодежь, напрочь забывшую почему-то об уважении, и вообще, все наркоманы, алкоголики и проходимцы. Сталина на них нет и порки хорошей. Только и знают, что гробить чужую жизнь и здоровье, а о матерях совсем не думают. Тот, что за девицей наблюдает, происходящего не замечает, в трубке по-прежнему вещают о жизни, а глаза цепляются за открытые ноги и то, что выше. Девица, почувствовав пристальный взгляд, лениво поворачивает голову назад, цепляет заинтересованность и морщит нос. Костюмчик явно дешевле ее запросов, а продешевить совсем не хочется. Хватит с нее, звездами сыта по горло, ей жить надо, а не грезить мечтами школьницы-восьмиклассницы. Водитель ругается толи матом, толи формулы вспоминает из школьного курса. Смотрит на вмятину на любимом авто, почти пинает собаку, но останавливается в паре сантиметров — обувь портить? Ну уж нет. Визг колес и шум мотора. Старушка клянет все, на чем стоит современная власть: бюрократы, страну разграбили, законами своими разрушили всю мораль. Девица вспоминает, где могла ошибиться, что хахаль последний так быстро прочухал про своего так сказать собрата по ее обладанию. Тот, что в костюме, наконец, кладет трубку. Скучный разговор окончен и теперь можно совсем забыть о том, что он вообще-то женат. Собственно сегодня он уже нашел себе занятие на ночь. А я стою и не знаю, что делать. В глазах отражается все небо, на душе паршиво как никогда, но сделать что-либо, нет сил. Я любовь ищу, почти, родную душу. Только все в этом затхлом мире чужие. У всех мысли. И галактики внутри, где-то между сердцем и печенью, в желудке. Хотя…не знаю, в биологии не сильна. Может не там вовсе. И лишь собака лежит на асфальте. Ее размозжённая плоть полотном стелется по дороге. Еще пара часов и будет путешествовать по всему городу. Кровь высохнет/впитается, а мысли унесутся прочь. Тараканы в моей голове молча сидят по углам. Аплодировать уже совсем нет желания. Душа требует двигаться домой, в теплую и уютную квартиру, там нет подобного ужаса жизни. И лишь сердце противно ноет, требуя идти дальше. Оно почему-то уверенно, что где-то там, за поворотом его ждет любовь. И мне до безумия, после увиденного, хочется согласиться со всем своим телом, кроме этого чертова органа, что перегоняет кровь. Горячий кофе и свежие плюшки манят куда больше. И я махаю рукой на все причуды, резко разворачиваюсь на пятках, мчусь к остановке, откуда отходит мой автобус: «Ждите меня, плюшки!» За поворотом горько смеется Судьба. В который раз ее игнорируют, выбирая духовному наслаждению плотское. Жизнь хлопает ободряюще по плечу, ухмыляется, чуть качая головой — извиняется. «— Я обязательно, ты слышишь? Я обязательно, — сказал Медвежонок. Ежик кивнул. — Я обязательно приду к тебе, что бы ни случилось. Я буду возле тебя всегда. Ежик глядел на Медвежонка тихими глазами и молчал. — Ну что ты молчишь? — Я верю, — сказал Ежик» Сергей Козлов «Ежик в тумане» «Я все еще верю» — кривит в улыбке Судьба, растворяясь среди ярких огней ночного города. «Знаю» — тянет жизнь, выворачивая из-за угла старым псом с гноящейся болячкой на правом глазу и тихо бредет по многолюдной улице. Ей уступают дорогу, не из сострадания или вежливости, заразиться боятся. И никому в голову не приходит пожалеть несчастную. А жизнь тихо скулит себе под нос, мысленно усмехается и немного плачет. Небо, словно панно художника, залитое красками, сияет своей красотой над крышами небоскребов и головами прохожих и зевак. Белая луна яркой лампочкой светит на землю. Город спит, не засыпая. Я уже сижу у окна, смотрю на соседку, спешащую домой. В ее руках тяжелые пакеты, это видно по тому, как руки тянутся к земле, и если бы был день и свет был ярче, по побелевшим костяшкам рук. Получила зарплату, теперь не придется ни у кого занимать почти до конца месяца, если конечно дети не выпросят чего-нибудь, что не входит в ежемесячные траты. Муж встречает ее у самого подъезда. Сухо целует в уголок губ, забирая продукты. Молча открывает дверь, пропуская вперед. У них всегда так, все тихо, без эмоций или лишних чувств, молча. Одинокий фонарь горит едва видимым светом. Вокруг него танцуют несколько насекомых, еще не уснувшим по каким-то только им видимым причинам. У самого основания свернулась клубком кошка. Она прячет свой розовый нос в худые лапы и грязную шерсть. И в голове ее снова и снова проносится лишь одна мысль: «Хочу тепла». В доме напротив одно за другим гаснут окна. Завтра тяжелый день, и многим рано вставать на работу. Я улыбаюсь, глядя на то, как тухнет город, и в голове моей, как у той кошки: «Хочу тепла, заберите меня. Ну, хоть кто-то…»