Burst

Жизнь без любви бесцветна. Об этом известно каждому с рождения, когда с самого начала мир предстаёт перед тобой не более чем множество разнообразных сочетаний белого с чёрным, а все предметы делятся на светло-серые, тёмно-серые, практически белые, почти чёрные. В общем-то, ты и не подозреваешь о том, что что-то в твоей жизни не так. Можно сколько угодно описывать цвета, но ты никогда по-настоящему не осознаешь их прелесть, не увидев воочию. Жить, не различая цветов— возможно. Различать очертания предметов и их оттенки— вполне достаточно, чтобы спокойно функционировать и не теряться в пространстве. Но, стоит тебе однажды хоть на секунду прикоснуться к человеку, который предназначен тебе судьбой, и ты уже никогда не сможешь видеть мир таким, как прежде. Некоторые говорят, что это похоже на взрыв. Когда абсолютно внезапно твой серый, однотонный блёклый мир окрашивается в миллионы ярких красок. Когда ты узнаёшь, что трава на самом деле зелёная, солнечный свет, как ни странно, цветной, а мышиные волосы соседа в итоге оказываются ярко-рыжими. Это сбивает с толку, ошеломляет, на некоторое время сводит с ума и опьяняет. И вот тогда ты действительно теряешься в пространстве. Теряешься в человеке, благодаря которому ты видишь мир именно таким. У некоторых это происходит настолько рано, что они уже и не помнят, каково это— видеть мир тусклым и бледным. Некоторые до самого конца своей жизни так и не узнают, каково это—видеть мир в ярких красках. Грантер, например, не знал. Иногда, в очередной раз просиживая штаны в кафе "Мюзен", неизменно служившем верным пристанищем для Друзей азбуки, он сквозь прикрытые веки смотрел на колыхающееся от постоянных пламенных жестикуляций друзей вино в бутылке и пытался представить, какого оно цвета. Не то чтобы его это волновало — его вообще мало что волновало в этой жизни, кроме того, где бы найти побольше выпивки — но всё было лучше, чем слушать их до смешного напыщенные речи о справедливости, спасении общества и святом долге революции. Грантер часто с пьяной ухмылкой интересовался у Анжольраса, почему тот не видит мир цветным, ведь он так часто прикасался к священному знамени революции. В ответ на это он неизменно получал лишь надменный презрительный взгляд. Хрипло смеясь, Грантер подливал вина в стакан, при этом обязательно проливая половину, не забывая упомянуть, что, если верить Мариусу, вино и революция были одного цвета, чем неизменно приводил прекрасного вождя последней в бешенство. Всё, на что он был способен в присутствии Анжольраса—это отпускать язвительные грязные шуточки в его адрес. Заплетающимся языком, в пьяном бреду, во всё горло поносить идеалы Аполлона революции. Делать что угодно, лишь бы не давать волю своим настоящим чувствам. Он не признался бы в этом никому на свете, даже самому себе, но чувствовать это было невыносимо. Сидеть за столом вместе с остальными Друзьями азбуки, держать в руке наполненный до краёв стакан и смотреть, как Анжольрас, произнося очередную вдохновляющую речь, привлекает внимание всех вокруг. Против своей воли замечать обожание в глазах девушек, обращённых на него, и восхищение на лице остальных революционеров. Видеть, как он обращается к другим, внимательно выслушивает их донесения, обсуждает план действий, и, если остаётся довольным положением дел, хлопает их по плечу. Это было невыносимо. Ощущать, что ты для него—не более, чем пустое место. Не более, чем опустившийся пьяница, утративший свои идеалы и веру. Не более, чем спившийся скептик, почти потерявший свой человеческий облик. Каждый раз при виде него он ощущал бессильную злобу. Боль и отчаяние от осознания того, что он никогда не станет тем, кем Анжольрас смог бы по-настоящему гордиться. Никогда не станет тем, о ком тот стал бы беспокоиться или заботиться. Да что там—одного взгляда, не наполненного холодным, ранящим до глубины равнодушием, было бы более чем достаточно. Грантер отчаянно пытался избавиться от этого гнетущего ощущения внутри, душащей тяжести, что отчаянно не хотела его покидать. Лишь иногда, на некоторое время, боль отступала. Он привык ежедневно топить свою злость в стакане с вином. Глушить своё отчаяние абсентом. Заливать пустоту невероятной дурманящей смесью содержимого из тех бутылок, что первыми попались под руку. Он понимал, что таким образом никогда ничего не добьётся, но он и не умел по-другому. Он достаточно повидал жизнь, чтобы понимать, что все их благие намерения заранее обречены на провал. Грантер, в отличие от пылких юных сердец, полных негодования и надежд, никогда не страдал излишней верой в существование справедливости на земле. Однако он неизменно каждый вечер оказывался в том же кафе, что и вчера, с новой бутылкой спиртного, травил очередную шутку и не отводил взгляд от Анжольраса. Грантер, как и все, с замиранием сердца ловил каждое его слово. Грантер, в отличие от остальных, не верил ни единому. Пустив очередное колкое замечание в адрес Анжольраса и получив лишь беглый, полный снисходительного презрения взгляд, он с чувством выполненного долга напивался до невменяемого состояния и проваливался в беспробудный сон, твёрдо зная, что никогда не изменит отношения Анжольраса к себе. Всю ночь ему снились сны. Серые, блеклые и лишённые всякого смысла—впрочем, как и вся его жизнь. На этот раз его разбудило внезапно водворившееся безмолвие. Он проснулся так же неожиданно, как неожиданно наступила тишина. Подняв голову и увидев Анжольраса, окружённого солдатами, он сразу всё понял. В общем-то, он нисколько не удивился. В глубине души он никогда не сомневался, что в конечном итоге всё именно так и будет. Он видел, как поднималось дуло ружья, направленное на грудь Анжольраса. Видел, как тот, стоя посреди кучи трупов, с ног до головы перепачканный в крови, гордо сжимает в руке знамя революции, до последнего вздоха защищая то, во что верил. Видел, как сержант уже открывает рот, чтобы произнести смертельный приговор. —Да здравствует Республика! Как взгляды всех присутствующих одновременно обращаются в его сторону, сбитые с толку неожиданным появлением. Грантер встал. Он никогда не думал о том, что стал бы делать, оказавшись в такой ситуации. Он вообще предпочитал не заглядывать вперёд. Однако сейчас он ничуть не удивился, будто бы со стороны услышав свой спокойный, звонкий голос. Он делал это потому, что не мог по-другому. —Да здравствует Республика! Я с ними заодно! Снова выкрикнув эти слова, он уверенным шагом пересёк пространство, отделяющее его от Анжольраса, и стал рядом с ним. — Прикончите нас обоих разом,— сказал он, и, обернувшись к Анжольрасу, тихо спросил: — Ты позволишь? Тот, улыбнувшись, молча протянул ему руку и слегка сжал его ладонь в своей. Последнее, что Грантер узнаёт перед смертью— это то, что у Анжольраса голубые глаза.