Это был далекий 1938. Год изменений и перемен для всей Европы. Год, послуживший началом для будущей войны. Год, перевернувший миллионы жизней.
____________________________________________ Маленький темный силуэт появляется на горизонте светлой, залитой солнцем, улочки старого Мюнхена. Когда глаз привыкает к яркому солнечному свечению, мы видим в его руках детские темно-зеленые сандалии, с блестящей на солнце металлической застежкой. Таинственный силуэт аккуратно сходит с уже желтеющего газона и медленно ступает носком босой ноги на горячий, нагретый за день, асфальт. Но он настолько горяч, что загадочная тень перестает быть загадочной… Раздается заливной смех, характерный только для наивных нетронутых душ — детей. Ребенок возвращается на знакомую траву, чья прохлада, после обжигающего асфальта, кажется совсем непривычной, и даже вызывает мурашки по детским коротким ручкам. И в этот момент мой мир переворачивается. Я вижу два светло-голубых солнца, чьи лучи проникают в самую глубь моего сердца.***
Это мальчик Адам, с чудеснейшими глазами и кудрями, которые так нравится трогать соседской малышке — Агнесс. Она, ее родители и старшая сестра Анна пару дней назад переехали в этот район старого Мюнхена, где были собраны офицерские семьи со всей Германии. Дети еще не успели познакомиться, но четырехлетняя Агнесс сразу подметила соседа, с его замечательными, такими забавными кудряшками. В отличии от младшей сестры, Анну мало волновали волосы соседского мальчишки, ее покорили те самые глаза. Девочка не понимала что с ней происходит, когда ловила на себе взгляд этих глаз: ее бросало то в жар, то в холод, на лбу выступал пот, по грациозной осанке, по-королевски прямой спине, пробегали мурашки, а в районе предплечий и ключиц возникало странное ощущение то ли щекотки, то ли холода. Это пугало ее. Впредь, она старалась избежать Адама, точнее его пленительного взгляда. Шли дни, недели. Лето подходило к своему унылому завершению.Близилось новое начало — начало школьных будней, первых в жизни семилетней Анны Майер. Нельзя сказать, что девчушка была готова ворваться в школьный мир, наполненный детскими голосами и по-учительски строгими нотациями, но она определенно ждала этого.Ее мать, Хельга Майер, добродушная, умная, хозяйственная, и, к слову, до безобразия «идеальная», собрала дочь по всем стандартам того времени: темные, но выцветшие от солнца волосы, женщина собрала в косы, прибрав их к вискам, а затем переделав их в две корзинки, которые так напоминали Анне те, с которыми Адам ходил в лес каждые выходные. Аккуратные, будто по линеечке, отглаженные серый сарафан из грубой ткани, напоминающий мешок из-под картофеля, стоящий в старом, всегда наводящем страх, сарае, кружевные манжеты на рукавах и доведенный до идеала белый воротничок.По всей своей сути этот день был обыкновенным для всех детей, уже переступивших школьный порог однажды, но для Анны это событие стало чем-то необычайным, тем что прочно засело в ее памяти еще надолго.***
После завтрака она то и дело слышала вздохи матери из гостиной: она жутко нервничала, ведь дочь опаздывала в свой первый школьный день. — Милая, торопись! Я совсем не хочу, чтобы тебя приняли за непунктуальную особу. Знаю, знаю. Приличным девушкам принято немного опаздывать, но на светские мероприятия, а не в школу. Мама Анны всегда воспитывала ее как утонченную леди королевских кровей. С детства приучала к царской манерности, классической музыке и к иностранным языкам. Сама Хельга по образованию была учителем французского языка, но из-за высокого оклада мужа ей не приходилось работать. Она полностью посвятила себя воспитанию дочерей и отдалась урагану бытовых хлопот, которые, конечно, не доставляли столько удовольствия как речь и музыка Франции. Муж Хельги, Рольф Майер, служил офицером запаса. Его военная закалка и строгость не оставляли должного следа на воспитании дочерей. Отец был в постоянных военных командировках, а по приезду домой мало интересовался успехами дочерей в игре на рояле, рисунками, нарисованными Агнесс и прочей деятельностью, которой было принято заниматься детям тех лет. И вот пришло время выходить во двор, ступать тонкой ножкой на ковер из сухих листьев, опавших за последние недели августа. Заспанная Агнесс держала двумя рукам тяжелый темно-синий ранец, который папа привез сестре из очередной поездки. Он купил его то ли в Лондоне, то-ли в Варшаве. Впрочем, девочки давно сбились со счета какой город отец посетил за последнее трудовое путешествие. Да и это в один момент стало неважно. Анна, поцеловав маму в обе щеки и забрав ранец у сестры, вышла на улицу. Она видела как десятки детей, пиная опалые желтые листья под ногами, шли в сторону местной школу.***
В этой толпе новоиспеченных школьников ею были замечены знакомые кудри. Она вновь вспомнила их обладателя и его волшебный взгляд. Снова и снова эти странные ощущения, дополненные теперь и слабостью в ногах. Неутомимое желание скрыться, спрятаться, недолгая паника, переходящая в страх. Страх власти этого взгляда. Первый школьный день пролетел быстро и легко. Игривые мальчишки, которые так любят поиграть в футбол на школьном дворе во время перемен. Красивые девочки с аккуратно собранными во всех разнообразиях волосами и цветными лентами в них. Кто-то из них играл в классики, кто-то прыгал на скакалке, но больше всего внимание Анны привлекла причудливая девочка с параллельного класса по имени Дина, которая каждую перемену что-то ела. Анна дивилась: «И как в нее только влезает?». Но главным занятием Анны были отнюдь не классики, шашки, и даже не поедание булочек, а внимательное наблюдение за обладателем двух бездонных голубых океанов вместо глаз, в которые она ныряла с головой.***
Это увлекало ее, становилось интересно понять, что же волшебного таится во взгляде Адама. Так шли дни и недели. И вот, казалось бы, обычный день, 30 сентября, мама вместе с Агнесс должны были забрать Анну из школы, но этого не происходит. Девочка простояла в школьном дворе порядка часа, пока ее ожидание не прервал чей-то до боли знакомый голос. Она обернулась… Мгновение… И Снова эти жуткие ощущения, а сердце бьется так часто, будто сейчас выпрыгнет из маленькой грудной клетки. Снова эти глаза, способные бросить ее на определенный промежуток времени назад. Например, вернуть в тот день, когда он возвращается с прогулки, а она наблюдает за ним в окно. Снова тот холодок, который он был способен пускать из своих голубых глаз, достигал всех глубин ее души, проходя и сквозь слои кожи, и через ребра, издавая легкие потрескивания, финишируя внутри красной мышцы, благодаря которой и появлялись эти глухие ритмичные постукивания в висках. — Ты в порядке? Столько мыслей пробежало в тот момент в ее голове. Их было трудно собрать в одно целое, поэтому из ее уст не могло вылететь ничего кроме комканого: — Я? В-в-в по-о-рядке? — Да, все хорошо? — настойчиво повторил он. — Может мне стоит проводить тебя? — Нет, — сказала она, не сомневаясь ни на секунду. В голове была только одна мысль: «О, эти удивительные глаза. » И он молча ушел. А она стояла там, как осинка в соседней школьной аллее. Также легко развивались ее волосы, как листья молодого дерева на ветру, и также беззвучно плыли в ее голове мысли и образы его, уходящего в горизонт пришкольной аллеи.