Тропой волка

Леденящий кровь, жуткий крик.       Дерек узнал его сразу. Он бросился в лофт, как только услышал — и скорости волка бы не хватило. Увидел испуганные лица, белые полотна: Скотта, Лидии, Айзека.       Стайлз корчился на кровати в пятнах крови.       — Что ты наделал?!       Дерек учуял страх, его отвратительный запах, который источал МакКолл, как выжатая губка. Кулаки Дерека непроизвольно сжались на его рубашке, откинули мальчишку к стене, приложили головой о бетон несколько раз. «Какого чёрта здесь происходит?!»       Скотт грохнулся на пол, когда Дерек отпустил его, так и не дождавшись ответа, и подбежал к Стайлзу. На голом боку отчётливо виднелся отпечаток зубов — чужого укуса. Капли крови усыпали белые простыни, как родинки — молочную кожу, как стекло — сидение джипа.       — Он просил меня. Он умолял. Дерек, что мне было делать?       «Заиметь остатки разума!»       Рычание прогремело, как раскаты грома:       — З-заткнись! Иначе, Богом клянусь, я тебя на куски порву!       Оборотень сжал плечи Стайлза своими большими руками, обнимая извивающееся на простынях тело. Боль заструилась по чёрным венам, перекачиваемая из одного организма в другой. От этой боли сводило зубы, скручивало всё внутри. Но Стайлз продолжал трястись в агонии, его била крупная дрожь, и от неё было не спастись.       — Вон! Убирайтесь отсюда!       Боковым зрением Дерек проследил за тремя тенями, призраками людей, покинувших лофт. Они остались одни: жалкое подобие волка и его пары. Постепенно Стайлз начал восстанавливаться. Отмирающие клетки одна за другой, как по цепочке, окутали онемевшую конечность, закололи тысячами игл. Клетки стали делиться, рваться на части и рвать плоть. Горло охрипло от стенаний и криков.       Процесс был запущен.       Дереку пришлось снять повязки. Это был центр крупно пульсирующей боли.       Чёрные извилины, кривые, потоки. Они были призваны уменьшить боль, забрать её, остановить. Поставить перегородку. Не слышать стонов в четырёх стенах, рвущих на части.       Но лекарства не было. Были долгие часы ожидания — горсть песка в песочных часах. Утром Стайлз лежал в холодном поту на простынях, не шевелясь, не издавая ни звука.       Привидение.       Рядом в пятне его крови лежал Дерек.       Он поглаживал ладонью полностью восстановившуюся ногу, как новорожденного ребёнка, — вниз по округлому бедру цвета молока, по созвездию новых родинок до колена, по упругой голени к лодыжке, выгнутой стопе. Всё в нём было прекрасно.       Но Стайлз чувствовал, что его организм не справлялся с нагрузкой. Силы покидали его. Жизнь просачивалась сквозь разрушенные клетки. Тропой волка — это не его путь.       — Прости. Нужно было тебя послушать, — сорванным голосом.       — Это уже не важно.       Взгляд не поднимался выше пояса. Внимание Дерека было приковано к идеальной симметрии ног. Он мог целовать их вечность.       — Ты правда любил меня? — тихо. Пришлось читать по губам, придвинуться ближе. — Таким?       Это не любовь. Помешательство.       — И сейчас тоже.       — У тебя есть время, чтобы это исправить. Чтобы забыть.       Отсчёт песочных часов. Их последние крупицы.       — Нет у меня времени.

_____

Дерек лежал несколько часов, обнимая мёртвое тело. Из него ушло почти всё тепло. Он уложил Стайлза на кровать, пригладил волосы испачканной в его крови рукой. Чертыхнулся.       — Прости. Я сейчас всё исправлю.       Дерек в нерешительности помялся возле кровати — не хотел оставлять Стайлза одного. Вымыл руки в раковине. Когда он вернулся к кровати, Стайлз лежал всё в том же положении. Не шевелясь. Не издавая ни звука. Дерек замер возле постели.       Стайлз смеялся в его воспоминаниях. Смотрел своими большими рисованными глазами, как двумя чашками кофе. Кривил губы в улыбке. А затем округлял их и издавал совершенно невероятные звуки.       «Ты говорил, что укус — это дар».       Он лёг рядом на кровати, медленно коснулся губами синих губ. Ладони очертили изгибы молодого тела, словно вспоминая, не отпуская из памяти. Дерек не унимался, пока не покрыл его поцелуями всё, пока не изучил подушечками пальцев, успокаивая нежную холодную кожу грубыми руками.       Пока не позволил забрать его.       Пока не позволил предать его тело мёртвой сырой земле.

_____

Совершенно отвратительное чувство.       Осознание того, что тебя накачали неизвестно чем. Помимо этого Стайлз ощущал только кромешную тьму, самой кожей, вокруг и везде. Земляной запах и спёртый воздух. Жуткая теснота: плечи упирались в обитые тканью стенки, голова и ноги — в ещё две. Деревянная, кукольная коробка.       В горле стал ком, не выдавить ни звука.       Руки холодные, пальцы онемели. Всё тело словно атрофировалось, потеряло чувствительность к внешним раздражителям, затёкшее после долгих часов без движения. Стайлз попытался повернуть голову, размять шею — все мышцы сводило, внутренности скручивало. Дыхание участилось — Стайлз практически задыхался вместе с нарастающей паникой.       Прошла минута, вторая, пятая. Ничто не менялось. Статичность.       Стайлз пошевелил пальцами, и маленькие иголочки закололи по коже изнутри, восстанавливая чувствительность. Даруя контроль и власть над собственным телом.       Шестая минута, двадцатая. Мысленный отсчёт, и каждая секунда, не произнесённая вслух — про себя, длилась целую вечность. Время замедлило ход и растянулось, словно резиновое.       Глаза привыкли к темноте. Стайлз различил очертания своего тела, ровно лежащего, ноги вытянуты, руки по швам, выгнутую дугу над головой — крышку гроба. Ощупал её пальцами. Упёрся руками по центру, стараясь надавить — откупорить консервную банку. Тяжелый слой земли в несколько футов придавил его сверху, так что крышка и на дюйм не сдвинулась с места. Стайлз ударил по ней кулаками — и бил, бил, бил.       Его смаривал сон. Часы бессмысленного ожидания растянулись на дни, годы, вечность.       Ему ещё рано умирать.       Под землей было тихо. Сначала эта тишина казалась Стайлзу сплошным вакуумом, в котором гремело только дыхание, рождаемое где-то в глубине его. Затем — роились черви, копошились вокруг. Их становилось всё больше — оглушительно громко. Обитатели подземелий, в его воображении они скребли по крышке гроба своими когтями, оставляя на дереве глубокие царапины.       Иногда Стайлзу казалось, что они прорыли сотни ходов к нему внутрь и теперь ползали по нему, ласкали своими конечностями кожу и извивались. Скользкие, омерзительные. Они были везде: на лице, под одеждой, ногтями, веками. Его всего передёргивало. Стайлз бился о стенки гроба, избавляясь от миллионов крошечных тварей, решивших свести его с ума. Всё тело гудело и изнывало, как внутри, так и снаружи: было не развернуться, не дотянуться до пят. Только тонуть в бесконечном море личинок и жуков.       Спустя ещё одну вечность чёрную землю взрезала лопата. Дерек надавил на конец деревянного черенка, вспарывая её лезвием. Утрамбованная земля откалывалась кусками, крошилась под яростным напором лопаты, пока её ручка с треском не отломилась, оставив занозы и колья заострённых деревянных щепок.       Дерек отбросил в сторону сломанное орудие и выпустил когти, падая на колени. Когти стали драть землю, вскапывать её до основания голыми руками. Они покрылись чёрной грязью, словно наростом, до самых локтей неровным слоем.       Он заберёт его отсюда. Вернёт себе обратно.       И в горе, и в радости, и после смерти.       Его пара принадлежала только ему.