С привкусом крови

      Парень сидел и раскладывал по столу, заваленному книгами и различными рефератами, идеально сделанные графики. Очки то и дело сползали на нос, а непослушные пряди длинных черных волос выпадали из неаккуратно завязанного хвоста и раздражающе щекотали щеки и шею. Тот вечно откидывал волосы назад, но через некоторое время они снова возвращались на свое место.       Работа аналитика всегда требовала от него максимальной концентрации, сосредоточенности, а так же умение видеть мелкие детали и перспективы. И он удивительно сочетал в себе все эти качества.       Бальзак был любимчиком начальства, так как был самым ответственным из новичков-аналитиков, никогда не задерживал сроки, вовремя выполнял задания и был не против взять работу на дом или на выходные. На все вопросы шефства о том, не трудно ли ему, отвечал, что дома ему и так делать нечего. Коллеги с завистью смотрели на парня, который только придя в фирму уже имел в ней большой успех и перспективы карьерного роста. Поэтому в коллективе его любил только начальник. Никто и слышать не хотел о работе с «этим выскочкой». Доказывать что-то своим напарникам у Бальзака то ли времени не было, то ли никакого желания. Поэтому работал он всегда один.       Его работа приносила ему настоящее наслаждение. Черноволосый обожал изучать архивы, статистики, графики подобных ситуаций, которые случались в прошлом. Дело дошло до того, что он начал анализировать каждый поступок в своей жизни, полностью закрывшись от непредсказуемых и непонятных людей. Он всегда был вежлив и робок с незнакомцами и малознакомыми людьми, а так же старшими и более влиятельными, чем он сам. Что уж не скажешь об отношениях с его немногочисленными друзьями — они знали его как невыносимого, немного хамовитого зануду, слишком резкого в своих высказываниях. Однако он был неотъемлемой частью их компании.       Бальзак продолжал чертить графики, высчитывать что-то прямо на этом же листе, то и дело сшибая локтями со слишком тесного стола многочисленные книги и пособия. Он горбился. И наклонялся настолько низко, что его нос почти соприкасался с поверхностью стола. Заботливая бабушка точно похлопала бы такого внука по спине и попросила выпрямиться.       Еще пару штрихов, пару выделенных синим линий, пару цифр на шкале и вся работа будет завершена. Но закончить график Бальзаку не дает звонок в дверь. Настойчивый. Режущий слух. Коммунальщики так не звонят, поэтому придется открыть.       Черноволосый вздыхает, снимает очки, стаскивает с волос растянутую резинку и, поднявшись, идет к двери. Щелкнул пару раз внутренним замком и дернул ручку, и вот перед ним совсем уж нежданный гость: рыжий, потрепанный, испачканный в грязи и… крови. Немного грубоватое, но от того не менее привлекательное лицо было украшено парой синяков и множеством ссадин. Между зубами была зажата сигарета, так же испачканная кровью. Как только дверь открылась, рыжий вытащил сигарету и потушил о стену, на которую опирался. — Спасай, умираю, — с насмешкой сказал Наполеон, глядя на растерянный взгляд друга. Бальзак сразу сделал шаг вбок, пропуская рыжего парня в квартиру. Дверь закрыл за ним, и стал наблюдать за попыткой гостя нагнуться и развязать кеды. — Не разувайся и проходи на кухню, — хозяин квартиры кивнул в направлении дверного проема. — Сейчас обработаю раны, и ты все мне расскажешь. Рыжий на это лишь рассмеялся, сказал что-то о чистоте полов и носков, и кое-как, наступив на задники, стянул с ног такие же потрепанные кеды. Тем временем черноволосый уже копался в своей аптечке, доставая оттуда необходимые антисептики, а так же бинт с ватой. После намочил в ванной полотенце и зашел со всем на кухню, где уже расположился рыжий парень, тянущийся к новой сигарете. — Не кури у меня дома, а то после тебя тут воняет как от пятидесятилетней путаны, — Бальзак фыркнул и поставил на стол все необходимые средства, выслушивая шутки и пустые жалобы друга. — Снимай футболку. И с кем ты так поцапался, а? Немного попыхтев и не без помощи черноволосого, Наполеон стянул некогда белую футболку, которая теперь была похожа на старую половую тряпку из СИЗО, где вечно кого-то бьют. — Да так, петух пристал один, из однокурсников, — фыркнул рыжий, прикусив губу, когда Бальзак провел влажным полотенцем по распоротому плечу. — Нес мне какую-то фигню о том, чтобы я не лез, и о том, что я ничего не понимаю. Долго нес. Как ты обычно про философию несешь. Ну я и ответил ему… — Кулаками? — перебил Наполеона черноволосый, скептически на него глянув. — Не, чего это там.. Драку первым он начал. Но ты не бойся, я его нехило так поколошматил! — раненый громко и нахально рассмеялся, но сразу же стих, когда Бальзак намеренно сильно провел пальцем по свежей ране, намекая тому заткнуться. — Понятно. Причину спора ты, как всегда, не скажешь, — аналитик кивает и отходит к раковине, чтобы снова промыть под холодной водой полотенце, которое уже было слишком окровавлено, чтобы продолжать им что-то делать. — Нап, тебе не кажется, что ты слишком вспыльчив и всегда заводишься по мелочам? Нет? Ты мог отреагировать более хладнокровно. Наполеон фыркает и начинает бурно жестикулировать: — Ты не знаешь причины! Тебя не было там! Это… это было важно, — теперь рыжий как-то замялся и отвел от аналитика взгляд, тот лишь пожал плечами и снова присел перед ним на колени, промывая раны и ссадины. Наполеон изредка дергался и недовольно фырчал, Бальзак виновато улыбался, будто извиняясь и говоря, что по другому не может. Он уже закончил промывать грудь и плечи, и перешел к лицу. Тут была самая сложность. По количеству синяков и ссадин, можно было прекрасно понять, что били в основном именно сюда. Черноволосый тяжело вздохнул и, снова помыв полотенце, принялся смывать кровь и пыль с лица. Осторожно проводил по местам удара, стараясь не задеть чего ненароком. Когда лицо уже было совсем чистое, от откупорил пузырек с перекисью и, смочив ею вату, поднес к лицу Наполеона, остановив руку буквально в паре миллиметров. — У тебя довольно глубокие и грязные раны, будет сильно печь, — и, дождавшись одобрительного кивка друга, принялся обеззараживать рассеченную бровь. Уже через полчаса все раны были обработаны, на глубокие наложены повязки, а на крупные ссадины наклеены пластыри. Бальзак устало выдохнул и сел на стул напротив, прищуриваясь и осматривая друга. — Картина маслом, — вздыхает черноволосый, чуть улыбаясь. Сколько он его помнил, Наполеон всегда был драчливым и очень вспыльчивым. Всегда с огромной охотой ввязывался в конфликты, и все предпочитал решать кулаками. И все детство именно Бальзак пытался отвадить его от этих бессмысленных мордобоев и дурных компаний. Он заставлял его читать книги, интересоваться наукой, хотя прекрасно понимал, что этому рыжему ополтусу лишь бы руками помахать. Вот с тех пор и повелось, что эти двое незаменимы друг для друга — один всегда предостережет от неверного шага, подтолкнет на верный путь решения, а другой — выслушает, успокоит и, если надо, заступится за друга. С самого детства Бальзак нуждался в Наполеоне, а Наполеон — в Бальзаке. — Но шрамы красят мужчину, ты же знаешь! — рыжий подмигнул другу и показал большой палец, глупо хихикая. Аналитик лишь покачал головой, включая электрочайник. — Слушай, Баль, а спасибо тебе за все, — голос гостя как-то потеплел, сделался мягче и гораздо тише. Он резко так стал каким-то безумно уютным и домашним. Настолько, что Бальзаку захотелось завернуть его в плед, всучить чашку горячего какао и включить мультики. — Ты столько для меня делаешь. Всегда помогаешь в беде. И я пришел сюда, потому что был уверен, что ты не выгонишь. — Да не за чт… — черноволосый не отрывал свой взгляд от обоев, поэтому был немного шокирован, когда его лицо насильно, но аккуратно и ненастойчиво повернули вперед, тепло улыбнулись и осторожно поцеловали. Губы Наполеона были горячими, влажными и немного солеными от крови, которая все еще сочилась из раны. Почему-то Бальзаку не хотелось отстраняться от него. Он воспринял этот поцелуй как должное, как что-то положенное правильному человеку. И лишь тогда понял, что всегда искал детали, но не видел самого главного. Он видел перед собой какой-то набор характеристик, но не видел целостного человека. И только этот поцелуй заставил его понять. Как только раненый отстранился и посмотрел другу в глаза, ожидая реакции, черноволосый громко рассмеялся. Так громко, как никогда не проявлял свои эмоции до этого. И слышалось в этом смехе облегчение и уверенность. Уверенность в том, что он всегда делал все правильно. — Я ему тут в любви признаюсь, а он ржет на всю Ивановскую, — буркнул Наполеон, отводя взгляд, и пытаясь скрыть широкую счастливую улыбку, которая предназначалась человеку, сидящему напротив. Потому что он понял, что значит этот смех. Непривычно громкий для его друга. Это было ответом на все чувства рыжего, которые он только что передал парню прямо в губы. — Чайник закипел. Давай пить чай.       И тот вечер мир полностью предоставил им.